Путь к Фобосу

      Через несколько недель у неё наметились серьёзные отклонения от нормы, через месяц – случился первый срыв.       Крейн с восторженным и каким-то маниакальным интересом наблюдал за её падением: за тем, как собственный разум предавал мисс Линдсон. Помутнившийся взгляд выдавал безумие.       Но дальше он решился на нечто и вовсе дикое, даже для него: Крейн решился использовать электричество.       Хрупкое тело Линдсон, едва удерживаемое кожаными ремнями, бьющееся в чудовищных конвульсиях на жёстком ложе в одном из неиспользуемых подвалов Аркхэмской больницы, под низким грязным потолком, когда всё остальное тонуло во мраке и сырости, ослепляющей вспышкой отпечаталось в радужке глаз Джонатана, навсегда обретя там жуткое отражение. Она нечеловечески кричала, она звала на помощь, не понимая, что никто не пришёл бы, она умоляла убить её и позволить ей уйти, она молила его, обещала вытерпеть всё, кроме этой боли...       И Крейн, как загипнотизированный, слушал её хрипящий, срывающийся голос, смотрел, как дымились ожоги на бледной коже, как лопались капилляры в глазах, как неестественно изгибались её конечности, стремясь уйти от нестерпимой пронизывающей естество молнии электрошока. Линдсон наверняка думала, что она умирала бессчётное множество раз – должно быть так и было, когда её взгляд встречался с глазами доктора Крейна; он мог видеть это неприкрытое страдание и поглощающее её отчаяние. Однако вопреки его ожиданиям, пытку электричеством она перенесла достаточно стойко: её сердце остановилось лишь дважды, и дважды Крейну удавалось запустить его, возвращая мисс Линдсон к жизни. Если её время в Архэме, можно было назвать жизнью.       Крейн со странным удовлетворением отметил, что его образ неотступно стал связан в её глазах с Пугалом. Она больше не разделяла их, связав воедино и заперев страхи внутри себя.       Первые опыты с Фобосом позволили вновь вытащить её кошмары наружу: Джонатан одевал маску, гуляя по комнате, наполненной токсином, и смеялся. Его ледяной безумный смех, наверное, мог бы впечатлить даже Джокера.       Крейн препарировал её душу, разрывал на куски, чтобы оглядеть открывшиеся наблюдательному взору внутренности. "Кричи. Кричи. Или я заставлю тебя кричать"* – шептал ей по ночам Он. "Доктор-оборотень" думала мисс Линдсон, "при свете дня – лучший психиатр Готэма, в ночи – самый большой псих".       Опасность заключалась ещё и в том, как считала мисс Линдсон, что Джокер – главный безумец Готэма со своими "взрывными" шуточками и нестабильным бешеным настроением, был и в половину не так страшен как Крейн, чьи выверенная логика и холодный расчёт пугающе превосходно сочетались с темпераментом смертоносного бесшумного хищника.       Джокер был заряженным револьвером, способным взорваться в руке у стрелка, Крейн – был изящным кинжалом, по чьей сверкающей леденящей стали, всегда настигающей жертву, текла густая тёмная кровь. И он был по-своему безжалостен.       Финальные шаги в доработке Фобоса подходили к концу, и к тому моменту, когда торжествующий взгляд ледяных глаз доктора Крейна начал пугать медсестёр, заставляя их шарахаться от него больше обычного, мисс Линдсон уже была одной ногой в могиле.       Её сознание уже не было похоже на то, о чём Крейн так много читал и что терпеливо изучал в университете Готэма (где он когда-то был профессором).       О том, что Макария – излюбленный его газ – своими сладкими парами вызывала медленное разрушение ткани лёгких, Крейн узнал только когда одним утром ему доложили, что мисс Линдсон начала кашлять кровью. Весь персонал был обеспокоен тем, что возможно при досмотре был пропущен туберкулёз. Крейн сжав челюсти от досады, одним взглядом припечатал незадачливых доносчиков и пресёк тем самым распространение слухов среди работающих в Аркхэме: не хватало ему ещё того, чтобы его посчитали недостаточно компетентным специалистом.       А затем он пошёл разбираться. – Я доставила вам проблем, доктор? – шёпотом спросила у него мисс Линдсон, едва завидев его на пороге своей палаты. В слегка приоткрытых глазах не было ни намёка на издёвку: лишь покорная слабость и странное беспокойство. Будто она действительно могла помешать ему чем-то.       Джонатан сжал челюсти, так что желваки отчётливо проступили на щеках: и без того острые скулы заострились ещё больше. Он разрывался между двумя возможными ответами: бросить ей в лицо жёсткое "Да" или же, фальшиво улыбнувшись, сказать "Нет". – Вы подняли небольшой переполох, – уклончиво ответил он, выбирая золотую середину между ними. – Думаю, вы сумеете его разрешить, – взгляд мисс Линдсон неожиданно стал стальным, выражая презрение. – Несомненно, – Джонатан кивнул головой, сверкнув стёклами очков, и позволил себе короткую жёсткую усмешку.       На мгновение он даже позволил себе подумать, что она вернулась, и что прежняя мисс Линдсон, с её неукротимым нравом и железной силой воли, вновь сумела собрать сознание воедино и будет бороться с ним, не признавая поражений. Однако он слишком ясно видел разрушение её личности: она стремительно приближалась к краю, балансируя между безумием и остатками рассудка, заглядывая за грани разумного – туда, где ещё никто не бывал. И Крейн не мог не признаться себе в том, что был взволнован и захвачен, что был возбуждён собственными исследованиями и взбудоражен возможностями, открывавшимися ему с каждым маленьким открытием.       Джонатан ненавидел своё имя. Но ещё до невероятной степени он ненавидел её глупое самолюбие: мисс Линдсон больше не шептала его имя, предпочитая ограничиваться криками о помощи и мольбами перед богом. "Богом, которого нет"       То, что она подчёркнуто дистанцировалась от него, то, что она игнорировала его или выводила из себя – раздражало. А ещё он не знал: реальна ли её амнезия, действительно ли галлюциногены успели разрушить её память или она опять симулировала, чтобы попытаться обмануть его; вызвать жалость у него?       Он едва дождался вечера, чтобы прийти в её палату, и заперев дверь на ключ, сесть перед её кроватью. Пришло время вернуть мисс Линдсон в реальный мир, к её хозяину.       К её самому большому страху. Пугало ждал её. Пугало жаждал её.       И в тишине комнаты пшикнул открывающийся баллон и с лёгким змеино-шелестящим звуком заструился Фобос.