***
Вечер. Медленный снег снова осыпал землю, словно старался накрыть грешную поверхность своей белизной. И редкие, но достаточно большие, хлопья снежинок, проворно уворачивались от тёмных, голых ветвей деревьев, и ложились на красную лужу подтаявшего снега. Рядом, уже промёрзшая, маленькая синяя рука, иногда дёргалась. Нет, дёргалась она не потому, что была жива, а потому что её владельца рвали на куски. Жестокие, цепкие когти сдирали с живого мальчика плоть и свирепо зажёвывали в большом рту. На посиневших губах мальчика вырывались приглушённые крики, потому что до, он сорвал голос, пока бежал. Удивительно, что он оставался жив, при условии, что его внутренности лежали то тут, то там, а большое животное, одетое в клоуна, подбирал эти органы, и пихал к себе в пасть. — Знаешь, Стайлз, как же я был рад вкусить твою плоть! Ох… Но я думаю о Стефани. Ты знаешь эту девочку? — звериный взгляд янтарных глаз обратились к нему, и приподнятые брови, вроде, отвечали ему положительно, хотя он уже давно так лежит, — Стайлз, не смотри на меня так, ты мне кажешься ещё вкуснее… — клоун пропел это, и челюстями впился в его лицо. Стоя уже у самого окна, Пеннивайз оглядел себя, чтобы знать, что он точно был покрыт кровью его жертвы, и заглянул в окно, где была интересная ему сцена. — Нет, это сделала не я, — тихо мямлила девочка, заплетая косички своей кукле. Рядом с ней, у выхода, стоял отец с пустой бутылкой, видно, дорогого коньяка. — Нет! Это сделала ты! Я точно знаю… Да, это сделала ты! Берешь плохой пример с родителей… Это мы виноваты?! Посмотри на меня!!! — кричал отец, угрожая пустой бутылкой. Стефани перевела взгляд на отца, и тут промах был для клоуна, ведь девочка совсем его не боялась, а только радовалась, что любимый отец обратил на неё внимание, даже таким способом, — Ты мне противна. — Я люблю тебя, папочка, — мягко улыбнулась Стефани, и она тут же получила бутылкой по правой стороне лба. Зажимая больную рану, откуда стала течь кровь, она перевела взгляд на отца. — Ты — не моя дочь, — и с этими словами, он ушёл. А девочка, загнулась, а до этого она держалась молодцом, и стала стонать от боли, прижимая ко лбу свою руку. — Холодненькое… — прошептала она, и посмотрела в окно, — Холодненькое… — повторила она, и еле встала на ноги. Пошатываясь, нащупывая стену, она дошла до окна и открыла её, встретившись с глазами клоуна, — З-здравствуйте, мистер Пеннивайз, — сказала она, ломано улыбаясь, но потом, её глаза закатились, и её тело упало в окно. К счастью, клоун решил её поймать. — Меня раздражает твоё бесстрашие, — клоун щёлкнул пальцами, и тёплое, значительно большое по сравнению с её маленьким телом, появилось пальто. Он одел её и в тёплую обувь. Неся в руках, он не желал возвращать дитя обратно в комнату. Он чувствовал её отвращение к дому. Поэтому, он пошёл в лес, где снова засеяло всё радужным и весёлым, только для неё, и для него. Открывая глаза, наша маленькая девочка не ожидала встретиться со счастливым лицом клоуна. — Добррррый вечер, Стеф! — воскликнул клоун, чем и заставил лицо девочки скривиться в боли, — Ох, голова болит? — он сделал виноватое лицо, и он и вправду, чувствовал вину. — Нет-нет, всё хорошо… — шум окружавший её сплетался в один большой комок, отчего её голова набухала от боли. Она не могла уловить непонятный шум, и связать его, найдя источник, но как только клоун щёлкнул пальцами. Звук уняли. Всё было темно, тихо как в могиле, чем и облегчало состояние девочки. Она потянула свою руку ко лбу, и ощупала пластырь, хотя его там быть не должно. Блеск глаз обратился к клоуну. — Что? — спросил он и его доброжелательность рукой сняло. Он отпустил её тело со своих рук, бросая на холодный снег и она плюхнулась на него, как на кровать, и даже холода не почувствовала. Осматривая себя, облачённую в серое пальто, осознала, кто сделал это для неё. — Вы… Вы позаботились обо мне? — спросила она, и счастливо улыбалась, придавая неуловимо сладкое послевкусие клоуну. — Да! А что? Ты выпала из окна, после того как тебя хорошенько ударили, — усмехнулся клоун, и вернул улыбку себе на лицо. — Хах… Да, — он не чувствовал от неё радости, но она хотела поддержать положительный настрой клоуна, как бы он над ней не издевался. Можно ли подумать, что эта девочка, очень-очень глупа или очень-очень сильна? — Где мы? — В лесу, не видишь? — спросил он, забеспокоившись, а не пришёлся ей удар в голову так сильно, что лишил девочку зрения? Это было бы для него крайне неплохо, ведь не зрячие люди бояться того, что происходит в их окружении, в самой неизвестности. — У вас кровь, — девочка указывала на клоунский костюм, чем очень обрадывала Пеннивайза. Жуткая улыбка снова налезла на его лицо, но ему казалось, что он зря вообще улыбается, если этим только радует Стефани. К сожалению, он не мог не радоваться. — Да-а-а, у меня кровь! — взвизгнул он от счастья, ведь он желал её страха, — Кровь, кровь… Да-да! Я убил маленького мальчика, твоего возраста! Его раздавленное сердце ручьём текла по моей руке, а мясо так легко жевалось! Хочешь быть на его месте?! — клоун не смог справиться с собой, поэтому, его правая рука вывернулась в неправильную сторону, из его локтя показалась другая рука, только чёрная, покрытая некой субстанцией, с когтями. Эта рука схватила девочку за волосы и приподняла с земли. Клоунские ноги опухли и порвались с треском, раздваиваясь, превращаясь в тонкие паучьи ножки. Лицо клоуна снова раздвоилось, показывая зубы, — Я убью тебя. Убью и сожру! Хочешь?! Хочешь?!! — стрекотал он яростно, а девочка бултыхала ногами по воздуху, справляясь с невообразимой болью в голове, так как она висела на своих же волосах. Она чувствовала, как с треском рвались волосы, как с корнями выдирались из её головы. — Я… — простонала она, преодолевая боль, — Я хочу… — истерический смех клоуна эхом прорезал тихий лес, и его клыки вонзились в её левый бок, отрывая кусок плоти. Девочка лишь вскрикнула. Или болевой порок у маленького дитя был сверхъестественный, либо чья-то магия помогала справиться с болью… Она должна была пронзить своим писком слух клоуна, но нет. Влияние всех чувств на её мозг, в том числе, и адреналин, успокаивал её сердце. И тут она испугалась, снова, чем подсластила своим горьким вкусом Пеннивайзу. Он снова захохотал, как клоун, как безумец, ведь сейчас, он чувствовал на языке прекрасный, насыщенный вкус, сбавляемый её страхом, отчаянием, грустью, счастьем… И тут клоун подавился. Счастьем?! Он тут же выпустил из руки её волосы, и она мягко упала на снег, окрашенный её же кровью. Он развернулся, и проглоченное им только мясо, выблевалось на снег, но он продолжал блевать и непереваренного мальчика. — М-м-мистер Пеннивайз? — её дрожащий голос довёл демона-оборотня, самого пожирателя миров, до той же дрожи, что сейчас испытывала Стефани. Его поджилки, ноги и руки дрожали, его всего скрутило внутри. Он так хотел убежать, прямо сейчас, прямо здесь, и съесть заплутавшего путника в этом лесу. Он чувствовал его страх быть навсегда потерянным, — П-п-пеннивайз? — он глянул на неё, сверкая янтарём. И она дрожала, от холода, от боли, от слёз, но не от страха. Она была переполнена чувством переживания, за клоуна, за монстра! — Отвратительное создание! — рыкнуло на неё существо, — Отвратительное, безобразное, уродливое, горькое, мерзкое создание! — он яростно выкрикивал оскорбление в её адрес, и она сидела, поджав левый бок, чтобы та не кровоточила, — Противная, маленькая девочка! — рыкнул он в последний раз, и быстро убежал в глубокий лес, где и найдёт заплутавшего человека. — Простите… — девочка, сильнее прижимая левый бок, заплакала горькими слезами. Они, большими каплями, падали на холодный снег, и снежинки таяли, — Простите… — повторила она, всхлипывая, снимая с себя пальто. Теперь в боку одежды зияла дыра, как и на её, собственно, теле. Она сняла с себя обувь, и её челюсть застучала от неприятных покалываний в ножках. Ступив на снег, она сняла с себя штаны, и оторвала небольшую ткань, после чего, приложила к раненому боку, и крепко обвязала себя штанами, чтобы эта ткань прижала её кровоточащую рану. И после, она надела обратно обувь, пальто, и поковыляла домой. Где сумела оказать себе первую помощь. Подобные действия вызвали для неё неприятные воспоминания, когда папа приходил израненный, после очередной драки, а мамы не было. Ей приходилось перевязывать отца. А боль он притуплял алкоголем, а ей нельзя пить, в любом случае, нельзя.Глава 1. Часть 3.
22 марта 2020 г. в 20:54
Клоун стал привыкать к неприятной горькости, которая, неожиданно, перестала раздражать его, но он всё же поскорее хотел закончить с этим. И дочитывая книгу уже до конца, останавливаясь на словах: «И должна была она ступить ногами в докрасна раскаленные туфли и плясать в них до тех пор, пока, наконец, не упала она мертвая наземь».
— Прекрасная сказка… — прошептал клоун, заканчивая историю, закрывая книгу, и только почувствовал тяжесть на своём плече. Глянув туда, он увидел, как девочка посапывала, используя его плечо, а скорее, его пышный пуф костюма, как подушку, хотя сама себя, обложила значительно помягче подушками, чем его пуф. Её можно оправдать тем, что она ожидала от его плеча, — прикосновение к чему-то сверхъестественному, — и пока старалась ощутить это, потихоньку ложась на его плечо, в такт его голосу, для себя, незаметно, уснула, и перед тем как отключиться, подметила, что это человеческое, горячее плечо, — Оу… Да ладно, — прошептал клоун, и тихонько, стараясь не разбудить девочку, убрал её лёгкую головку, — которую бы мог без труда разбить вдребезги о стену, — на подушку.
Вставая на свои двои, и разменая человеческие, затёкшие ноги, выгибая их до плеч, как какая-то профессиональная балерина, прищурил взгляд, сфокусировав на Стефани, и на своих отчаянных попытках разгадать секрет. Виновата ли сама девочка в том, что способна обмануть демона-оборотня, питающимся эмоциями людей, и пожирающим миры, или же это дело рук его заклятого врага — Матурин?... Не уж-то правда? И клоун тут же отсёк это предположение, так как, к чему бы не прикоснулась эта черепаха, то запах свой бы она точно оставила. Тогда Пеннивайз, в шутку, подумал, что это девочка пугала бы черепаху сама.
Клоуна одолевали двойственные чувства — уйти поскорее или остаться тут. Одна сторона тянула его побыстрее к выходу, найти жертву, насладиться едой, и не стоять тут и чувствовать застрявший приток тошноты в горле. Другая сторона, вопреки всему его существу, приказывала остаться здесь, и это было, отнюдь, не какая-то привязанность, нет, скорее, манящее послевкусие её страха на языке приковывал его ноги к мягкому ковру. И он был согласен рвать её плоть, даже потом не съесть, и оставить вот так, лежать на кровати. И он был уже рядом с её кроватью, обернув руку в подобие косы, чтобы разрезать на две части тело, но вкус… Вкус. Мог ли он снова вызвать её страх? Мог ли снова её напугать? Эти мысли не давали покоя, поэтому, он приклонился над её спящим телом, и когтем поцарапал её щёку. Стефани слегка прищурилась, но не проснулась. И языком, собрав немного крови, клоун тут же отсёкся от неё, к углу, где прижал самого себя к стене, зажимая рот.
Рвотный позыв заставил его дрожать и начать жадно вдыхать кислород, хотя ему не надо было дышать. Этот вкус был самым ужасающим, что ему приходилось когда-либо в своей жизни есть, но после, спустя несколько секунд, её кровь разошлась по языку мёдом, будоража воображение клоуна такой насыщенностью. Он хотел заплакать и засмеяться от счастья, или же от сумасшествия? Он не понимал, какие же чувства могла вызвать в нём маленькая девочка?! Сможет ли он её съесть, перетерпев горечь, и вкусить этой сладости? Но… Страх был её куда насыщенней, чем плоть.
Пеннивайз так и просидел часа два в углу, наблюдая за дыханием девочки, стараясь увидеть её сны, или мысли, но он снова натыкался на белый шум. И если бы это было дело рук черепахи, то Матурин бы точно связывался с ней через её сон, но это не так. Он не снился ей. Ей вообще ничего не снилось. Всё серо.
Клоун встал, отряхивая ноги от некой грязи, и вышел в коридор её дома. Проходя вперед, он наткнулся на зал, где плазменный телевизор показывал футбол без звука. На столе стояло большое количество бутылок. На диване, напротив телевизора, спала молодая пара, которая не проживёт больше 10 лет, если они вот так, продолжат грязнить свой организм. И подойдя к девушке, к матери Стефани, сделал царапину, и опробывал её кровь, и это был вкус, вполне обычной крови, с привкусом дрянного алкоголя. Повторив действие с мужчиной, то получил аналогичный результат. Так в чём причина, если не гены? Почему же девочка имеет отвратно-прекрасный вкус крови и насыщенный страх? Какие же ещё чувства могут вызвать эйфорию у клоуна?
Для начала он подумал насчёт горя, но это вряд ли, потому что она постоянно грустит, и из-за этого, Пеннивайз отмахнул мысль. Вернувшись к ней в комнату, он посмотрел на её тонкую, бледную шею, освещённую белым ночником. «Радость?» — подумал клоун, но снова же, откинул идею, так как девочка радовалась вместе с ним. Страх вызвать он не мог, точнее, он не понимал, как его вызвать… Какие ещё могут быть сильные чувства? Отвращение? Но чтобы он не показал ей, девочка совсем не была этого против.
«Любовь. Привязанность. Возжелание» — пролетели в его голове эти мысли и он присел обратно в угол. Он уже предполагал, как можно вызвать эти чувства, и стал ждать.
На следующий день, когда холодное солнце озарило лучами розовую комнатку, вошла женщина. Присев на край кровати, где девочка спала, провела рукой по её хрупкой спине.
— Стефани, вставай, — приятно промурлыкала мама, продолжая поглаживать девочку. Стефани повернулась на спину и улыбнулась. Уголки губ мягко приподнялись, даря своей матери нежность и ласку. Только Пеннивайз не чувствовал предположительной сильной любви к ней, а только лишь восторг и удивление, которые имели солёный вкус, — Как спалось, милая? — спросил клоун в облике матери.
— Я очень рада, что вы прочли мне сказку на ночь. Я прекрасно выспалась, — она улыбнулась шире и обняла мать за шею. Пеннивайз сидел в объятиях, недоумевая, да как?!
— Ч-что ты такое говоришь, милая? Я тебе вчера ничего не читала, — мягко сказала она, и погладила голову девочке.
— Нет, вы читали мне. Не знаю, как вы превратились в мою маму, но мама никогда меня не будит, — сказала Стефани ему в ухо, и тут же зазвонил будильник на её кнопочном телефоне под подушкой, она его достала и отключила, и вернула взгляд на мать, а вместо неё, снова сидел клоун.
— Ты боишься своих родителей? — спросил клоун, и встал с кровати.
— Нет, — сказала она. Яркие зелёные глаза ослепляли клоуна, тем более, в такой ясный день, как этот, когда и без того светлую комнату, освещает солнце.
— Ладно, — и клоун исчез тут же.
— Приходите ещё… — грустно сказала она, осознавая, что снова остаётся в одиночестве.