***
— Я не голоден, Кама. Совсем дряхлая старушка обиженно поджала губы, поставила корзинку на толстый слой наста и села рядом с магом. — Старинный друг не желает ни крохи заботы… — Оставь, Кама. Скажи лучше, где Орм и Лёвинн? — В хижине. Спят у очага. — Хорошо, — через силу произнёс Слизерин. — Пусть спят. Кама… — Не нужно, друг. Час придёт, ромашка увянет. Но не раньше, чем настанет время змеехвостым львам покинуть царство холода и льда. Брауни ещё немного посидела рядом. Слушала, как и он, приглушенные расстоянием голоса хримтурсов — глыбы льда, трущиеся друг об друга под толщей воды. И Кама, и Слизерин знали, о чём говорят инеистые исполины. Наконец она молча встала и медленно ушла прочь. Мужчина остался сидеть, так и не найдя в себе сил спуститься с холма. Увидеть, как Фёльстаг и его народ возьмёт давно условленную плату за данное взаймы змееусту счастье.Вдоль русла Гьёлль Слизерин бежал что есть сил, не обращая внимания на беснующуюся метель и кусающий за лицо ледяной ветер. Ему нужно успеть. Во что бы то ни стало. Дрожащими руками он прижимал к себе Атхен, моля Стихии, чтобы запирающие время чары не подвели в чужой земле. От груди девушки исходил такой жар, что осевшие на волосах колдуна снежинки превращались в воду, и это пугало. Сугробы становились всё выше, бежать было всё сложнее. Наконец занесённое бездорожье сменилось ледяным трактом. Зельевар вошёл в Нифельхейм. Завидевшие его турсы роняли приветственные фразы, но ему было не до вежливости: — Где Почтенный? Ну же, скорее! — В своём доме льда, Смигард, — донесся полный вьюги голос Фёльстага. Маг благодарно кивнул и опрометью бросился в указанном направлении. Едва он вошел под ледяные своды, как тут же нашёл взглядом старца Нифельхейма. — Почтенный! — не скрывая отчаяния в голосе, громко позвал он. — Почтенный, мне нужна ваша помощь! — Ты знаешь условие, — догнали его слова шедшего следом вождя. — Я уплачу! — крикнул змееуст. — Но сначала помощь! Старейший тем временем уже надел меховые варежки и теперь забирал у мага его ношу. — Это пламя мне незнакомо, — произнёс великан, оголив руки, и из его рта вырвался сноп снежинок. — Но вы в силах его усмирить. Я варил то, что назвал дыханием хримтурса… Слизерин умолк, как только старец поднял руку. Положив девушку на вырезанный изо льда стол, он сжал между пальцами цепь изуродованного пламенем медальона, разломил её и снял разорванные зельеваром одежды. — Ты готов рискнуть, Смигард? В голове тут же всплыл давнишний разговор с Атхен у него в хижине, где он объяснял ей, что касание инеистых исполинов губительно для людей. Но лучше умереть от дарящих покой ледяных объятий, чем от агонии разъедаемой огнём плоти. Слизерин решительно кивнул и снял чары запирания времени. Великан тут же дотронулся пальцем до ало-черной груди ведьмы. Девушка принялась жадно хватать ртом воздух и задрожала всем телом. Ожог покрылся инеистой коркой, вырвал короткий хриплый вой из уст ведьмы, а затем под снежным дыханием метели превратился в тёмный лёд. Атхен последний раз вздрогнула и затихла. — Она… — Твоя elskling жива, но очень слаба. Отныне она житель Нифельхейма — вздумай она покинуть край льдов и снега, и впившееся в её кожу пламя, почувствовав тепло природы, возьмётся заново её сводить в могилу. Я силён, но не всесилен. Броня льда даст трещину в пределах Манахейма. — Вождь Фёльстаг, — Слизерин повернулся к всё ещё стоявшему за его спиной великану. — Я прошу дать пристанище мне и моей elskling и жажду достойно уплатить за оказанное нам добро. — Да ты и вправду любишь, Смигард, — бегущей с гор лавиной пророкотал в ответ правитель, — я сроду не слыхал таких почтительных речей от тебя. Твоя хижина заждалась. Ступай. — А плата… — Её я возьму гораздо позже, когда твоя elskling сойдёт навеки к Хель. Она и так дорого заплатила. Слизерин вздрогнул всем телом, но кивнул, примиряясь с ответом, осторожно принял ведьму из рук старца и вышел. Уже в хижине он понял, о чём были последние слова Фёльстага — то ли проклятие Герпия, то ли его змеи, а может, так часто попадавшиеся ведьме артефакты в её бытность змееловкой, но что-то явно сжирало её годы. Пережив страшную атаку пламенем, а затем исцеление льдом, волосы ведьмы посеребрились окончательно, а лицо и руки покрылись сетями морщин.
Испуганный тем, что, возможно, выиграл всего лишь короткую отсрочку, он год искал способ продлить враз постаревшей Атхен жизнь. Откликнувшаяся на его зов Кама осталась с львицей в земле снегов, скорбно качая головой всякий раз, когда он ошибался в попытках спасти, и радостно сверкая совсем поблекшими глазами, когда наблюдала очередной его успех. Потом ещё год поил зельями, сваренными на его крови. Когда-то он положил столько сил, чтобы продлить собственные годы, чтобы теперь без капли сожаления их отдать. Сцедить с благословленной песками времени кровью змееловке. Теперь, он точно это знал, ни дня ему не нужно в блаженном некогда одиночестве. Он сумел. Постарел, поседел, но сумел отвести дыхание Смерти от его Атхен. К концу второго года в Нифельхейме они выглядели ровесниками. У него было больше трёх десятков лет, чтобы примириться с тем, что загадочная плата ожидает ведьму после смерти, но он не был готов услышать или увидеть, в чём она будет заключаться. Слизерин тяжело вздохнул, посмотрел туда, где у самой границы поселения хримтурсов возвышалась принесённая Фёльстагом на рассвете ледяная глыба. Там теперь будет лежать его Атхен. Грудь сдавило, дышать стало невыносимо. С силой прикрыв глаза, змееуст, оскальзываясь и то и дело падая, сбежал с холма. Смертельно раненым зверем ввалился в промерзший от дыхания Смерти дом. Рухнул на колени у очага. Спрятал лицо в дрожащих истончившихся ладонях и страшно взвыл. Бледные зарёванные Орм и Лёвинн проснулись в испуге, но, увидев, что это он, тут же подошли и прижались к нему. — Мама теперь снова будет видеть, да? — доверчиво спросила маленькая копия Атхен и внимательно всмотрелась в такие же серые глаза Слизерина, как и её собственные — единственную печать отца в облике дочери. — Фёльстагдоттир говорила, что после смерти мама станет опять зрячей, — дрожащими губами добавил Орм. Он, отражение своей сестры, имел всего одно отличие — его лицо украшали большие зелёные глаза. Знал бы Годрик, что потомка с его глазами назовут змеёй… — Мама будет, как валькирия, жить среди звёзд, и оттуда смотреть на нас. — Да, — глядя в пламя очага, выдавил Слизерин. — Да, как валькирия. Меньшего она не заслуживала. Атхен утратила зрение, но взамен принесла в этот мир совершенно разных двойняшек. Она была совершенно счастлива и ничуть не жалела о слепоте, а Слизерин с замиранием сердца ждал и боялся, что его магия, так щедро влитая в детей, заберёт у него их мать. Почти четыре десятка лет счастья. Руки его храброй хрупкой девочки, которую он всякий раз отчетливо видел сквозь все морщины и седины, в его руке. Тепла тел в уютной темноте. Изучения Нифельхейма бок о бок. Готовки ужина на огне вдвоём. Светлой грусти воспоминаний о родине и оставленных там друзьях. Они так крепко проросли друг в друга, что говорить вслух подчас было не нужно. Не важно, где находился Слизерин: в Элладе у царя змей, в Броселианде у Мёлюзин, в лесу, на берегу Гьёлль с Грифоном — везде он отчетливо слышал всё, что хотела сказать ему Атхен, и легко говорил с ней сам. Но всё изменилось пять лет назад. Чем больше крепли дети под сердцем змееловки, тем стремительнее угасала их связь сознаний. Магия ведьмы тускнела и чахла, и все зелья, настойки, отвары и мази Слизерина не могли помочь. Он боялся этого. До леденящего конечности ужаса боялся появления детей на свет — почти лишившаяся магической силы Атхен могла не пережить их рождение. Пережила. На целых пять лет. Пять лет она растила и воспитывала детей, которых ни разу не видела. Пять лет он видел вместо глубоких карих глаз тонкую повязку. — Не нужно, Салазар, — мягко взяла она его за руку неделю спустя родов и оставила нежный поцелуй на холодных губах. — Не нужно так смотреть на мои белесые озера. Я чувствую твой взгляд и не хочу, чтобы ты и дальше печалился, всякий раз глядя мне в лицо. Атхен сама тогда повязала себе плотную ткань, снимая её только глубокой ночью в темноте. Казалось, слепота не доставляла ей проблем. Не окрашивала жизнь оттенками грусти. Она жалела лишь о том, что не увидела ни разу детей. А по ночам, лаская кончиками пальцев лицо, плечи и руки зельевара, шептала: — За навсегда закрытыми глазами я вижу твои. Но неспособность видеть стала лишь началом. Когда Орму и Лёвинн исполнился год, последняя магия покинула их мать. Когда Орму и Лёвинн исполнилось три, она почти перестала ходить. Когда Орму и Лёвинн исполнилось пять, она умерла. Он будто предчувствовал это. Привычно, как тысячи дней до этого, Слизерин взял совсем истончившуюся Атхен на руки и вдруг понял, что не сможет разжать объятий. Он целовал её бережно и нежно, зарывался носом в седые кудри, ласкал снежно-белую кожу, крепко зажмурившись и страшась открыть глаза. — Ты всегда найдёшь меня в детях, — слабо улыбнулась растерявшая последние силы ведьма, прижалась к груди мужчины и навсегда затихла в коконе его рук. Он не знал, сколько баюкал медленно остывающую возлюбленную. Кама подходила и что-то говорила ему, погрустневшие и как будто враз ставшие старше дети о чём-то спрашивали, гладили по плечам и просто сидели рядом, крепко обняв друг друга и размазывая слёзы по лицу, а он всё держал на руках Атхен, прижавшись губами к её лбу и беззвучно плача. Слизерин не оплакивал Хельгу или Ровену, не ронял ни слезинки, часто с благодарностью вспоминая жертву Финнгрифа. Узнав о кончине Рика, он несколько дней провёл в мрачном молчании, удалившись вглубь беличьего леса, но его глаза оставались сухими. Над телом Атхен он лил слёзы, пока, казалось бы, только взошедшее солнце не закатилось за край неба и не вернулось на небосклон обратно. С первым рассветом без неё к их мгновенно ставшему пустым и безжизненным дому пришёл вождь хримтурсов. Обряд погребения проведут за час до заката. — Папа, — испуганно прошептала Лёвинн в самое ухо, — папа, заход солнца близко. — Нужно идти, папа, — дрожащими губами пробормотал Орм. Слизерин вгляделся в их лица. В ответ на него действительно смотрела его Атхен. Он поднялся. Дети крепко взяли его за руки, обхватив ладони сразу двумя своими крошечными ладошками и потянули к выходу. Поступью смертельно больного покинул колдун хижину. Высеченная изо льда статуя увековечила не ослепшую мать двойняшек. Она навсегда сохранила облик юной змееловки, восторженно рассматривавшей Нифельхейм в своё первое появление здесь. В мягких лучах предзакатного солнца искрились руны, узором бежавшие по её мантии. Лёвинн едва слышно привлекла к ним внимание Камы, и Слизерин тихонько прочёл написанное: — Ослепшая видела в разы больше зрячих. — Что это значит, папа? — Что вашей маме не нужны были глаза, она умела смотреть сердцем, — после короткого молчания ответил зельевар. — Причудливо складывается судьба, Смигард, — грустно произнёс стоявший рядом Фёльстаг. — И твоё ледяное, и её пышущее жаром сердца останутся здесь, даже когда вы сами исчезнете. Слизерин поднял пустой взгляд на вождя и ничего не ответил. Атхен теперь покоиться привратником на границе селения хримтурсов. На излюбленном холме старца Нифельхейма, находиться её могиле. Там отныне будет стоять тонкая фигура совсем ещё молодой девушки, пока время и ветер не сгладят её черты, как поступают они со всеми навеки застывшими инеистыми исполинами. Отзвучали древние песни. Отзвенели ритуальные бубны и колокольцы. Простилась с львицей престарелая брауни. Медленно разошлись великаны, тихими приглушенными голосами произнося совершенно ненужные зельевару слова сочувствия и скорби. Долго ещё у свежей могилы, едва припорошенной снегом, стояли единственные люди, обитавшие в Нифельхейме. Поздней ночью чёрные от горя дети сдались сну и тревожно, то вздрагивая, то всхлипывая, засопели в родительской кровати. Согнувшая спину от непосильной ноши печали Кама заснула, сидя рядом. Слизерин вышел из дома и поднялся на холм, что высочил за их хижиной. Он не знал, сколько просидел там, прежде чем рядом опустился Фёльстаг. — Её сердце. Вот взятая вами уплата, — хрипло сказал маг. — Верно, Смигард. — Зачем? Зачем тебе и твоему народу наши сердца? Великан огладил бороду, и из неё вырвалось несколько крупных снежинок. — Ничто не вечно, даже мир. Однажды наступит Рагнарёк, и все мы погибнем в пламени яростного Сурта. Вы, люди, возродитесь из единственной спасшейся пары. Вернётся и убитый Локи Бальдр. Но в любом мире нужна гармония. Богатой магии наших суровых земель нужно равновесие. Людям нужны противники. Однажды из холода появился наш народ, а из огня — сыны Муспеля. Так почему бы не попытаться дать нам шанс вернуться в новом мире, Смигард? Ты как никто другой из племени людей должен меня понять. — У вас всегда жизнь зачинается в смерти? — без каких-либо эмоций спросил Слизерин. — Только конец старого может дать начало новому. — Я сегодня пережил конец, и начало мне ни к чему. — Оно уже у тебя есть. Твоя elskling подарила сразу два ростка твоему роду. — Я боюсь, что то дерево, которое разрастётся из нынешних ростков, рано или поздно ждёт горький конец без всякого начала. — Не накличь худых теней на свой род, Смигард. Горе — не лучший советчик в чаяниях будущего.***
Лестранж стоял у окна и огрубелыми от многих лет работы с ингредиентами и пергаментами пальцами рассеянно очерчивал узор. Вырезанные в подоконном камне листья ясеня, впервые показанные ему Сапиентой в их юности, каждый раз дарили успокоение и силы, будто сама девушка поддерживала его таким образом. Глупость, конечно, ведь Пиен сейчас в родовом замке с их дочерями, готовится привести в мир новое дитя. И тем не менее, всякий раз, когда очередные трудности заставали Аима в Хогвартсе, именно эта комната в крохотной башне и её изукрашенное ясеневыми листьями окно помогало магу взять себя в руки. Так было и когда донельзя мрачный Годрик принёс вести, что Слизерин и Атхен обосновались на суровом севере среди инеистых исполинов и обратно возвращаться не собирались, навсегда скованные и в то же время спасённые их льдом. И когда изнеможденная и серая Моргана подбитой птицей рухнула в его, Аима, руки и прорыдала до заката, оплакивая Мерлина — на этот раз умершего окончательно, с восстановленным именем и заслуженными почестями, во многом благодаря ежовым иглам, собранным Фиргом в многочисленных вылазках под личиной Артура. Их отдал Лестранжу Риан на исходе месяца после победы над Герпием. Иглы помогли Аиму окончательно одолеть синюю хворь, всё ещё легко разносимую глупцами из время от времени находимых гнёзд серебрушек, а Мерлину — обновить свою славу врачевателя. В этой башенке Лестранж размазывал по лицу слёзы отчаяния и водил мокрыми руками по листьям ясеня, когда они с Пиен, пьяные от любви и совершенно счастливые, были вмиг отрезвлены трагической кончиной едва научившегося ходить первенца, Торига — северное поветрие принесло тогда множество детских смертей, и их сын стал одним из первых. Через десяток лет всё повторилось вновь: второй сын, Рик, был унесён зимней лихорадкой. Нашёл успокоение Лестранж в лиственном узоре и когда вновь возвратившая свой облик Моргана принесла настоятелю меч Гриффиндора. Едва завидев завещанное школе оружие в руках наставницы, Аим понял: в живых остался только один основатель. Вскоре за Годриком в страну вечного сна отправился и Арториг, ожидать следующего пробуждения. Он продолжал нести службу при Крауче под именем Блэкшейда и лишь изредка заглядывал к Аиму домой, но за месяц до первой годовщины победы над Герпием Лестранж получил короткое послание, написанное старыми рунами: «Пусть будет сон твой вечен и безмятежен, когда в далёкий год придёт он за тобой. А мне же только дрёму ждать, чтобы проснуться снова уже среди твоих потомков». Сейчас же, спустя четыре декады и ещё половину после ухода и льва, и истинного короля, нежеланную, но подспудно ожидаемую новость принесла на хвосте иссохшая за прошедшие годы Моргана. На рассвете она и Лестранж, сменивший на посту настоятеля школы почившего пять лет назад дядю Пиен, отправятся проводить последнего оставшегося основателя на Яблоневый холм. Аим тяжело вздохнул и отвернулся от окна. Нужно отправить послание домой, чтобы ни Пиен, ни дети не волновались. С первыми лучами солнца Моргана с грустным смешком: «Как в старые времена, верно, подмастерье?» превратила Аима в искрящуюся янтарными жилками ветвь и взмыла вороной в небо. Вернувшись в сознание, Лестранж обнаружил себя на заснеженном тракте. Моргана стояла рядом. Она внимательно смотрела в его глаза. Потом подняла истончившиеся руки и взяла в ладони его лицо, как мать нежит любимое дитя: — Стихии, прошло столько лет, а я будто только сейчас заметила, как ты повзрослел. Пойдём, настоятель, тебе стоит увидеть и услышать всё, что произойдёт здесь. Маг крепко обнял ведунью за плечи и длинно выдохнул — он прекрасно научился понимать всё, что наставница оставляла неозвученным: ему стоит всё увидеть, чтобы он мог и её проводить на Яблоневый холм, как положено. Они шагали медленно, будто давая таким образом Слизерину ещё хоть толику времени, но река, вдоль которой шёл тракт, неумолимо мельчала, а снежные холмы становились всё ближе. Ослепительной синевой мерцали их склоны в лучах утреннего солнца. Аим завороженно скользил взглядом от одного холма к другому, жадно изучая виды. Заиндевевший тракт убегал в узкую теснину между пологими склонами. Подойдя достаточно близко, на вершине одного из спускающихся к дороге холмов маг увидел, что то, что он принял чуть раньше за ледяную свечу в человеческий рост, оказалось вырезанной изо льда статуей. Рядом стояла тонкая девичья фигура, казавшаяся до невероятного знакомой. Лестранж светло улыбнулся и хотел было помахать рукой в знак приветствия, но вовремя понял, что обознался: девушка у статуи была похожа на слишком уж юную Атхен, но самое главное — светлые, холодные, почти вражески колючие глаза не были глазами давнишней его подруги. Резко развернувшись, незнакомка поспешила скрыться из поля зрения мужчины. Не проронив ни слова, Моргана и Лестранж ступили за линию гряды холмов, и тракт под их ногами расширился и, плотнее зарывшись в толстый слой льда, поспешил вперёд, сливаясь с гигантскими ледяными скалами, торчащими из заснеженной земли. Даже сквозь согревающие чары Аим чувствовал, как лижет лицо мороз. Белые громады снега неспешно сновали между скалами льда — казалось, великанам нет дела до пришедших. Из-за одной из таких глыб вышла одетая в меха и шкуры фигура, казавшаяся крошечной на фоне хримтурсов. — Женщина в черном и янтарь под пышными кудрями, — чуть склонив голову в знак приветствия, произнёс приблизившийся юнец с грубым говором севера. — Ворона и ясень. Пойдёмте. Когда они подошли к округлому вырезанному изо льда дому — единственному соразмерному привычным человеческим хижинам — их порывистым размашистым шагом догнала та самая девушка, принятая поначалу Аимом за Атхен. Отрывисто бросив что-то провожатому на северном наречии, она обогнала того и вошла в дом первой. Пропустив вперёд Моргану и проследовав за ней, Лестранж замер на месте. Неверящим взглядом он осмотрел стоявшего над мерно булькающим котлом практически полностью лысого старика с жидкой седой бородой, ниспадающей почти до самого подола мантии. — Учитель, — глубокий голос Морганы дрогнул, заглушив окончание слова. — Учитель… — Морри, наконец-то, — хрипло и тяжело, как говорят смертельно больные, произнёс зельевар, не поднимая глаз от кипящего варева. — Я заждался тебя. Убери котёл, Орм. Старик неловко махнул правой рукой, и отвар тут же исчез из сосуда. Затем скривился, очевидно, от боли, и схватился за левую часть ключицы. Только после этого он поднял взгляд на пришедших. Серые глаза, совершенно чистые и незамутненные, такие, какими помнил их Аим, уставились на француза с горечью: — Мне жаль. Твой глаз… впрочем, это малая плата… Даже спустя полвека ты всё ещё юн, друид. — Боюсь, это лишь первое впечатление, Слизерин, сэр. — Наша мать умерла совершенно седой, в кудрях ясеня нет ни единой серебряной нити, — выплюнула незнакомка, и похожий на неё как две капли воды брат тут же угрожающе рыкнул на неё. — Прости, отец, — повинился вместо сестры юноша. — Сколько у меня есть времени, Моргана? — казалось, зельевар совершенно не слушал детей. — До завтрашнего рассвета, учитель. Он тяжело кивнул и ровным голосом отдал распоряжение: — Орм, Лёвинн, гостей полагается накормить. А затем — показать окрестности. Змеехвостые львы — так их назвала однажды Кама, задолго до их прихода в этот мир, припомнил Лестранж, — послушно выполнили указания отца, а сам Слизерин твёрдой походкой вышел из дома и растворился среди сине-белых заснеженных льдов. Целый день подростки водили Моргану и Лестранжа по Нифельхейму, рассказывая, показывая, знакомя, но ни разу не заговорили ни о своей собственной жизни здесь, ни о матери с отцом. Аим смотрел на них, сравнивал с собственными детьми и поражался тому, насколько рано повзрослели наследники сразу двух основателей. Ему до жути хотелось узнать о судьбе их матери, и весь день он сдерживался, но с подступом заката не выдержал и мягко спросил: — Атхен… что с ней случилось? Лицо Лёвинн тут же ожесточилось: она превратилась в замершую перед смертельным броском змею. Орм же, немного помолчав, тихо ответил: — Вы должны были видеть её, когда входили в Нифельхейм. Он повёл гостей к гряде холмов и начал взбираться на тот, где Аим видел статую, свечой мерцающую на солнце. Теперь он понял. Понял и ещё раз посмотрел на шедших чуть впереди близнецов. Видимо, вот что возле той статуи делала Лёвинн. Поднявшись на вершину, Лестранж увидел совсем свежий, пока ещё только немного припорошенный снегом бугорок с высаженными на нём ромашками. — Кама много рассказывала о вороне и ясене, — заметил Орм. — Жаль, не дождалась вас. Совсем чуть-чуть. Моргана опустилась на колени и очертила пальцами несколько цветков. — Как давно она умерла? — Лёвинн закончила погребение перед вашим появлением, — раздался скрипучий голос с другой стороны статуи Атхен. — Дай мне минуту, Моргана, и я буду готов. Ни к чему ждать рассвета. Слизерин вынул палочку, достал из кармана небольшой росток и посадил его в прогретую магией землю у ног статуи. За несколько мгновений из саженца вырос молодой вереск. Затем маг сделал углубление в земле всё там же и положил туда свою палочку. Начавший срываться с неба снег медленно скрывал её от глаз. — Забери меня, ле Фэй. Я устал. Лестранж, прошу тебя, позаботься о Лёвинн и Орме. Не сумев совладать с голосом, Аим просто кивнул. — Нам нужно собраться, — не глядя на отца, холодно произнесла девушка. Тогда змееуст развёл в стороны руки и тихим дрожащим голосом произнёс: — Орм, Лёвинн… Юноша подошёл и обнял отца первым. Его сестра, утратив маску безразличия, — второй. Лестранж отвернулся, а ле Фэй, приобняв его за плечи, увела вниз к подножию холма, давая Слизеринам время проститься.***
Слизерин был рад, несказанно рад умереть. Он был счастлив, что все полученные песками времени годы он отдал в попытке отстоять Атхен. Благодаря этому без неё ему довелось прожить всего лишь семь лет. Семь долгих, полных тоски лет. Их дети — радость и погибель его Атхен — были слишком похожи на неё. Внешностью. Поступками. Характером. Он видел в них её каждый день, каждый миг, и от этого скорбь не покидала и не утихала. Они взрослели, и их мать всё отчетливее проступала в каждом, заставляя Слизерина держаться на расстоянии и прилагать немногие оставшиеся силы, чтобы не поддаваться уговорам тьмы, нашептывающей, что именно они, дети, виноваты в смерти Атхен. Но сейчас, будучи одной ногой уже за завесой, он остро ощутил то, как детям — его детям — не хватало отца все эти годы. Будто впервые увидел в мощных бурных реках их памяти: они скучали по отцу ничуть не меньше, чем по матери, отчаянно тянулись к нему, пытались юркими змеями проникнуть за стену сдержанности и отчужденности Слизерина. Он развёл в стороны руки и тихим дрожащим голосом произнёс: — Орм, Лёвинн… Сын, конечно же, бросился к нему первым. Он всегда был мягок и ласков, как его мать. Дочери понадобилось несколько секунд на внутреннюю борьбу, — Слизерин прекрасно узнал свою черту характера — но и она подошла тоже. Глаза детей стали влажными, но холодный ветер Нифельхейма заставил их сморгнуть слёзы. Он крепко обнял двойняшек. — В вас так много от Атхен, но ничуть не меньше от меня, — прошептал Слизерин. — Слушайте ясеня и ворону. И не забывайте о матери. — Об отце мы тоже не забудем, — всхлипнул Орм. Лёвинн только сильнее прижалась, тихо шмыгнув носом. Он еще раз крепко сжал их в объятиях и опустил руки. Достал флакон, одним большим глотком опустошил его, в последний раз огладил ледяное лицо статуи Атхен и, не оборачиваясь, произнёс: — А теперь идите. Пусть Моргана вернётся с последним лучом заката. Я усну здесь, возле неё, — забывшись, колдун попытался коснуться вырезанных изо льда волос змееловки, но очнулся от наваждения и только сжал серые пальцы в сухой кулак. — А проснусь уже за завесой Смерти. Он очень надеялся, что все старые басни эллинов окажутся правдой, и там он наконец снова увидит Атхен. Потому что если правдивыми окажутся легенды язычников севера, то ему никогда не встретиться снова с его валькирией — книжных червей не пускают в Вальхаллу.***
Зимнее солнце медленно скрывалось за снежными шапками далёких синих лесов, расцвечивая алым ледяные дома великанов. Орм и Лёвинн, бледные, собранные и молчаливые, стояли рядом с Аимом. Моргана поднималась на холм. Когда с вершины взлетит в небо ворона со змеёй в зубах, Лестранж должен будет покинуть Нифельхейм и, забрав с собой детей Слизерина, выйти из длинного грота — перехода между мирами. Там ведунья заберёт и их. Над головами раздалось глубокое карканье, и Аим как можно мягче сказал спутникам: — Пора. Пойдёмте. Не проронив ни слова, направились к выходу из земель гигантов. К вечеру между холмами выросли сугробы невиданной никогда в Британии высоты. Среди белых снегов Аим различил огромный облепленный инеем валун, который неожиданно степенно поднялся на ноги и повернулся к пришедшим лицом. — Восьмая упорхнула, и девятый тоже уходит прочь, — глухим басом поприветствовал их хримтурс, и Лестранжу показалось, будто он слышит беснующуюся вьюгу за странно звучащими из-за сильного акцента словами. — Вы принесли вечный покой Смигарду и всему Нифельхейму. После девятого человека наш мир будет отрезан от вашего до самого Рагнарёка. И львица, и змей огорчатся, должно быть. Не стоит. Вас ждёт гораздо большее, чем вы видели и знали здесь. Прощайте, змеехвостые львы. Будьте мудры и сильны, как Смигард, и добры и верны, как его elskling. — Прощай, вождь Фёльстаг, — низко склонил голову Орм. — Спасибо за всё, что ты и твой народ сделал для нашей семьи. Лёвинн молча кивнула, подтверждая слова брата, и посмотрела за спину инеистого исполина. — Фёльстагдоттир! Фёльстагдоттир! — неожиданно громко позвала она дрожащим от сдерживаемых слёз голосом, и великанша — единственная женщина, виденная сегодня Аимом, — сделала несколько шагов навстречу. — Фёльстагдоттир, как долго на холме простоит статуя матери? — Пока Фенрир не разорвёт свои оковы. Лёвинн твёрдо кивнула, тряхнув густой копной волос, и размашистым шагом направилась прочь. Орм и Аим последовали её примеру, и за их спинами гулко захлопнулись огромные ворота, никогда прежде невиданные никем из посещавших Нифельхейм смертных. Обитое железом дерево за считанные мгновения покрылось толстой коркой льда, запечатав единственный вход в край инеистых исполинов. Моргана чертила у древнего кельтского дуба знакомые Аиму руны. Плеск воды становился всё явственнее. Травница наказала Слизеринам остаться ждать их здесь, трижды ударила о землю послушно прыгнувшим ей в руку посохом, погрузила в появившуюся лодку тело последнего основателя и поманила Лестранжа. Переступив борт, он посмотрел на тело Слизерина: на груди, в крепко сцепленных руках у него лежала седая, чуть неровная коса. Аим почувствовал, как к горлу подступила горечь. Он внимательно наблюдал за обрядом погребения, и, когда ле Фэй закончила, произнёс, став между могилами Слизерина и Гриффиндора: — Я присмотрю за вашими потомками, пока это будет в моих силах, а потом вернусь и отчитаюсь вам. Но уже сейчас могу сказать, они действительно на вас похожи. Он осмотрелся вокруг и спросил: — Моргана… где будет твоё место покоя? Яблони шепчут, что вон там, у скалы, в тени одного из деревьев, но я уверен, там в наш прошлый визит был небольшой холм. — Здесь везде когда-то были холмы. Эмайн Аблах сам решает, когда земля отдаст погребённых водам. Если яблони велели тебе сделать так, прислушайся к ним. А теперь идём. Я не знаю, сколько времени мы здесь провели. Не стоит оставлять надолго юных Змею и Грифона — наш мир пока им незнаком. — Мне казалось, змеёй назван мальчик, — заметил Аим, желая хоть как-то разбавить тягостные мысли и воспоминания, завладевшие и им самим, и его наставницей. Он и сам видел, что Слизеринов характер рептилии достался той, кого называли львицей.***
Над стоящим над обрывом замком поднималось солнце. Оно золотило облизывающие скалы волны, заставляя воду мерцать тысячами разбивающихся капель света. С острова детей Дану дышала осень на ещё зелёные просторы Альбы, в чистом небе эхом звенело карканье ворон, и этот простой птичий звук наполнял болью сердце немолодого мужчины на одной из башен. Лестранж похоронил наставницу на Яблоневом холме в пору цветения деревьев. Прошло едва ли полгода, и смириться с потерей он никак не мог. Заслышав голоса ворон, он каждый раз ждал, что следом услышит знакомый голос птицы. Напрасно. Эмайн Аблах теперь ждёт одного, последнего друида. За многие годы Аим так и не сумел найти кого-то, к кому снизошли бы тайны древних кельтов. Казалось, островная магия обрела покой после своего участия в победе над Герпием, и казалось, что покой этот будет вечным. До мага начали доходить слухи о походе Гийома Бастарда, жаждавшего стать Завоевателем, на Британию вскоре после смерти Морганы. Какое-то время Аим надеялся, что приближавший час опасности снова пробудит ото сна настоящего Артура. Но время шло, норманны, ведомые Гийомом, высадились в Англии и потерпели несколько сокрушительных поражений от нынешнего короля Харальда, а Арториг всё спал. Похоже, что Арманд Малфой, оказывающий поддержку притязателю и жаждущий получить во владение земли на острове, — самая большая опасность для родной магии острова. И всё же ученику ле Фэй было бы спокойнее оставлять этот мир, имея кого-то, кто, как он сам, понесёт древние знания в будущее. Сэр Лестранж, почетный лектор Хогвартса, известный в Европе историк магии и травничества, знаток кельтских наречий и ближайший приближенный давно почившего с почестями Мерлина, был готов к последнему путешествию. Ему осталось только благословить детей старых друзей на свершения и проститься с собственными. Его смешливая мудрая Пиен останется, дождется внуков и осветит их жизненный путь, сохранит тщательно собранные Аимом знания кельтов для передачи потомкам. И пусть друидов древности больше остров не увидит — верная бубри осталась на Эмайн Аблах вить гнездо над пустым зеленым ложем возле могилы Морганы — англы, скотты, валлийцы и прочие наследники кельтов должны иметь сохранённое сокровище предков, чтобы однажды найти его и снова вдохнуть в него жизнь. Для этого же Аим сохранил дома копию рукописи Салазара и тщательно вычищенные и поправленные выдержки из записей Герпия. Знания не были виноваты в том, что попали в руки к глупцу. Да, спустя полвека Аим искренне считал Герпия не кем иным, кроме как жалким глупцом — так жаждая бессмертия, он умер, растворился мрачной сказкой во времени, а не гнавшийся за вечностью Салазар, сам того не желая, нашел ключ к бесконечной жизни без жутких убийств и подношений. Лестранж думал об этом каждый раз, наблюдая за выросшими в его стенах Ормом и Лёвинн. Последний основатель проживёт десятки раз, десятикратно в детях проявляясь, и там, крепко прижимая к себе Атхен за завесой, он вправе хохотать над Смертью. Наверное, его старый добрый друг Бодуэн, уже полвека как живущий под именем Раймондина Лузиньяна в счастливом браке с Мёлюзин и изрядно пристрастившийся к поэзии, оценил бы подобные витиеватые узоры слов. Нужно будет написать ему последнее письмо и отдать его сыну, Шарлю Аделяру, так кстати заканчивающему обучение в Хогвартсе в этом году. — Сэр ясень, — повзрослевший, как и Лестранж, Риан поклонился и сильным голосом доложил: — змеехвостые львы ждут вас в каминном зале. — Спасибо, — маг кивнул. Риан, принявший давно озвученную просьбу о помощи за приглашение в род, оказался тем самым спасённым от магического сна. Остальные брауни ромашкового клана уснули в ожидании женщины из рода Гриффиндоров, а холм, некогда гордо носивший львиную корону, остался без венца — возможно, что навсегда. Лёвинн не желала ничего и слышать о бастионе, сколько бы Лестранж с ней ни заговаривал об этом. И хоть была слабая надежда на Орма и его детей в будущем, но… того манил к себе север. Аим прошёл длинными коридорами, поправил повязку на пустой глазнице и вошёл в каминный зал. Пиен — поседевшая и утратившая тонкость стана, но не растерявшая мудрости и нежности, а потому всё так же любимая, как когда-то, — сидела в глубоком кресле, окруженная детьми. За прошедшие пять с лишним лет со смерти Слизерина грань между родными и принятыми в семью, постепенно оттаявшими вдали от льдов Нифельхейма детьми стёрлась, и Лестранж с женой одинаково заботились и беспокоились обо всех пяти юнцах. — Сэр, — почтительно кивнул ему Орм, вытянувшийся за последний год и ставший ещё больше похожим на Финнгрифа и Годрика, — мы с Лёвинн хотим поблагодарить вас и госпожу Сапиенту за всё, что вы для нас сделали. Мы считаем, что нам пора двигаться дальше. Искать своё место. Его сестра, сохранившая немногословность отца, молча кивнула. Аим только грустно улыбнулся. Он знал о планах Слизеринов, как и знал, что его младшая дочь Этен отправится вместе с Ормом хоть на край света. Причуда судьбы, не иначе — получившая имя в память об Атхен влюбилась в названного змеем. — Куда вы отправитесь сначала? — Папа, — произнесла Этен, крепко сжимая ладонь юного Слизерина, — Орм хочет восстановить медальон отца, ты же знаешь. — И мне кажется, что цверги могут помочь в этом, если хоть толика рассказов о них правдива. — А ты, Лёвинн? — грустно спросил Фёрг — самый младший из детей Лестранжа, который с завидной регулярностью объявлял её то названной сестрой, то врагом почище посягающих на остров норманнов. — На большую землю. Мы ведь нигде толком и не были. Я хочу знаний! Не из отцовских рукописей, а полученных самостоятельно! — Но вы ведь вернётесь? — с надеждой спросила Гана, удивительно похожая на отца. — Однажды вы вернётесь? — Да. Наверное, да, — Орм переглянулся с Этен. Лёвинн ничего не ответила, но Аиму это и не было нужно. Он знал — львица со змеиным хвостом, единожды упорхнув из его дома, больше никогда здесь не покажется.***
Неделю назад в Хогвартсе избрали нового Настоятеля. Вчера Орм и Этен покинули дом — Лёвинн исчезла вечером того же дня, когда состоялся разговор в каминном зале. Король Харальд пал в битве при Гастингсе, а Гийом Бастард, как и желал, стал величаться Вильгельмом Завоевателем. Сегодня на закате Аим простился с Ганой и Фёргом, а затем ушёл с женой в сад и долго говорил с ней, не в силах оторвать взгляда единственного глаза от родного лица, ставшего только прекраснее с печатью прожитых в счастливом браке лет. Наконец он был готов. Он вышел к воротам замка, бросил последний взгляд на теперь уже бывшие свои владения, и вдруг услышал голос брауни: — Ясень ещё может бродить под солнцем. — Я знаю. Но я устал, Риан. Всё чаще меня беспокоят старые раны и не менее старые кошмары. Я сделал всё и даже больше, чем хотел в этой жизни. — Что ясень прикажет делать? — Найди или Грифона, или Змеюку, — широко улыбнулся вызванным прозвищами воспоминаниям Аим. — Ты же знаешь, ты пригодишься и сыну, и дочери Атхен. — Будет исполнено. Прощай, ясень. И спасибо. Лестранж покачал головой: — Тебе спасибо. И прощай. Маг сжал в руках палочку и, мысленно проговорив вычитанную в рукописях Салазара формулу, крутанулся на месте. Открыв глаза, он обнаружил себя перед хорошо знакомым дубом. Получилось. Стремительно стареющая ночь готова была умереть, но Лестранжа не волновало время суток в его мире. Там, куда он сделал шаг, всегда царило утро. С всё отчетливее слышимым звуком боурана причалила лодка. Заслышав его шаги, бубри встрепенулась, и он погладил птицу по голове. Провёл морщинистыми ладонями по камням, очерчивая льва, змею, широко раскинувшую крылья ворону наставницы. Сел на шелковистую густую траву, кивнул крохотному холмику Майла, молча поприветствовал могилы Ровены и Хельги и, сонно потерев глаза, умиротворённо выдохнул: — Вот я и вернулся.