Бессмертие или краткий миг счастья?

«Когда тебе исполняется более ста восемнадцати лет, вся твоя жизнь меняется, становится серьёзнее и задумчивее, мелкие заботы перестают тебя волновать, ведь заканчивается твоя юность и начинается поистине осознанная жизнь» — так я размышлял на заре своего совершеннолетия, когда мой жизненный путь уже принял определённую тенденцию, и я перестал задумываться о будущем. Я усмирил свою безграничную любознательность и принялся жить в затворничестве. Из самых близких людей – двое: Ноэль и Дастин; из самых страшных воспоминаний – одно: гибель всей семьи. Вспышка тифа унесла жизни всех родных, в которых позже я сильно нуждался. Но, как известно, боль делает нас сильнее, и я стоически вынес это испытание. Сначала порывался жить – вечно торопился, вероятно, боялся что-то не успеть. Но после того, как Ноэль совершил обряд обращения, я прозрел к вечному: искусству и бессмертию, которое тогда только вступало в свои права, всемогущественно овладевая моим естеством. С другими существами я близко не сходился. Люди слишком суетны, оборотни – бесцеремонны. Пару друзей в Европе, добрые приятели в некоторых заведениях, сводный брат и приёмный отец – я ни к кому не питал любви, и никто мною не интересовался. Я сидел в кабинете и работал с бумагами. Пришли отчёты моих подчинённых из строительных компаний. Впрочем, среди них не было ничего необычного: дела шли в гору, прибыль в этом году должна была увеличиться. Арендаторы моих картин переводили на счета ежегодные суммы. Из Лувра периодически доставлялись благодарственные письма, полные восхищения моей щедростью и неизменно заканчивающиеся словами: «…нашему благодетелю от преданных рабов Ваших, мистер Гилберт». Ноэль часто недоумевал, как у меня выходило столько лет хранить картины эпохи Возрождения в мировых музеях. «Тебя могут уличить в необыкновенном долголетии. Ведь нотариально картины заверены на тебя, — говорил он. — А их обладатель каждый год, начиная с начала XX века, ведёт переписку с попечителями Лувра». Я лишь отсмеивался. Дело в том, что я менял свои инициалы каждые двадцать пять лет для благонадёжности, поэтому весь богемский мир ровно раз в четверть века узнавал, будто бы «Сикстинская Мадонна» и «Рождение Венеры» были проданы молодому нуворишу из Соединённых Штатов Америки. В доме царили покой и тишина. Когда я оторвался от стола и подошёл к окну, залитому сияньем молодой луны, моё зрение содрогнулось от усталости. Мне не требовалось много сна, я спал раз в месяц, но именно в тот момент захотелось принять душ и выпить крепкого чаю. «Та девушка, — размышлял я, пока ванна наполнялась клубами густого пара, — она была так напугана вчера на вечеринке. До чего они узкомыслящие, эти люди. Вечно бегут от своих же страхов. Их сознание рождает страшные небылицы, и они, повинуясь своей слабой “божественной” природе, умирают от разрыва сердца. Обычная девушка, глупая никчёмность. Звериный испуг. Низшие существа…»