Poste Italiane

      Последующие недели были заполнены приветствиями, короткими беседами, а иногда и выпивкой, и Фабрицио был рад этим минутам, проведённым с Эрмалем, он всегда наслаждался их совместным времяпрепровождением, даже если они были «просто друзьями». Албанец был хорошим другом, и он хотел, чтобы тот был рядом.       И хорошо, что он действительно был рядом. В один из дней Мобричи был готов забрать Либеро из школы. Анита гостила у Ромины, мальчик был в школьной поездке, и Фабрицио подумал, что было бы неплохо провести некоторое время с сыном – только они вдвоем. Либеро мог бы рассказать ему о поездке и обо всём остальном, о чём захочет. Он так быстро взрослел, и мужчина хотел быть уверенным, что ему будет удобно говорить с ним о чём угодно.       Но оказалось, что он уже опоздал с этим намерением. Потому что, когда он увидел Либеро на школьном дворе, он был не один, и он не выглядел слишком счастливым, когда подошёл к нему. На самом деле, он выглядел так, как будто пытался не заплакать и не смотрел ему в глаза. Эрмаль тоже был там, положив руку на плечо мальчика.       Мобричи повёл их обоих к машине и поехал домой, а мысли его крутились вокруг одного единственного вопроса – почему Эрмаль здесь, почему Либеро плачет, почему, почему?       Он попросил обоих пройти в гостиную, а сам отправился на кухню, чтобы приготовить тёплое молоко с мёдом и корицей, которое он всегда готовил детям, когда они были расстроены. Затем, глубоко вздохнув, так как его чудесный день с сыном теперь развалился на части, он пошёл в гостиную и раздал кружки. Он сел рядом с ребёнком и стал ждать, что за всем этим последует.       В конце концов, объяснение последовало, но не от Либеро. Вместо этого Мета самым мягким образом взял на себя заботу о мальчике, когда тот снова готов был заплакать. А ещё рассказал, что его сыну требовалось, чтобы кто-то приехал на школьную экскурсию, ведь он обещал своему учителю, что Фабрицио обязательно приедет. Только потом он узнал, что у отца было собеседование в этот же день, и он не хотел заставлять его выбирать между этими двумя вещами – между Либеро и его карьерой.       По крайней мере, так ему сказал Эрмаль. И римлянин понял, что это, вероятно, правда. Он знал, что сын думает о его работе, и часто беспокоился, не сказываются ли нерегулярные встречи, поездки и непредсказуемость его работы на детях, особенно после этих ужасных нескольких месяцев…       Ему нужно было поговорить с сыном, нужно было заверить его, что он всегда будет рядом, что тот всегда будет на первом месте, независимо от того, что будет происходить на работе отца. Его дети были важнее, и сердце Фабрицио разрывалось от того, что они этого не знали. Как он мог потерпеть такую неудачу? Где же он ошибся и заставил их усомниться, что он не променяет их ни на что?       Он рассказал обо всём этом Либеро и надеялся, что он всё поймёт, но также решил поговорить об этом позже, когда они оба немного успокоятся. Сейчас этого было достаточно, чтобы убедить мальчика, что он не расстроен, что он не разочарован, что он вообще не чувствует что-то негативное. А пока достаточно было обнять его, прижать к себе, сказать, что он любит его. И это сработало, Либеро почувствовал себя лучше, слабо улыбнувшись ему, а Фабрицио дал ему немного личного пространства. Всё будет хорошо. Он снова спустился вниз, всё ещё немного разочарованный в себе, и не только в себе, когда заметил пустую гостиную. Он надеялся, что Эрмаль задержится ещё немного, ему действительно хотелось с кем-нибудь поговорить прямо сейчас. Взрослый, друг – кто-то, кто знает, что происходит в его жизни. И кто лучше албанца, который был в центре всего этого, когда Либеро тоже пришёл к нему за помощью?       Он испытал сильнейшее облегчение, когда голос Эрмаля ответил: «здесь», и Мобричи нашёл его на кухне. Он прислонился к столешнице рядом с собой, и ему даже не нужно было делиться с парнем тем, что его беспокоит, чтобы объяснить ситуацию. Вот почему мужчина так нуждался в нём. Эрмаль знал, как его подбодрить. И теперь ему нужно было сказать кудрявому, как его ценят, и сделать это, глядя вперёд, чтобы он мог притвориться, что не сосредоточен на тепле, исходящем от чужого тела поблизости.       К счастью, Мета снова заговорил, так что Фабрицио не мог слишком углубиться в свои мысли. Но он не только заговорил снова, он снова начал извиняться за то, за что ему не нужно было извиняться. Он помог мальчику, как мало кто поступил бы вообще, отказавшись от выходного дня и присматривая за группой детей, которых он не знал. Как он мог подумать, что Фабрицио расстроится из-за этого? Почему он до сих пор думает, что римлянин не доверит ему своих детей?       Поэтому Фабрицио сказал ему, как сильно он на самом деле доверяет ему, и какая-то часть его сознания говорила ему, что его речь была слишком… насыщенной, слишком напряжённой, а слова, которые он произносил, были слишком близки к другим словам, но это не останавливало. А потом он посмотрел на Эрмаля, который смотрел в ответ, и… он был так близко, взгляд падал прямо на его губы, и Мобричи мог только наблюдать, мечтать…       Нет. Рациональная часть его разума была сильнее, чем он думал, к счастью, он ничего не смог сделать. Он ничего не должен был делать. Конечно, Эрмаль не смотрел на его губы, он был в отношениях. И Фабрицио не собирался делать ничего, что могло бы разрушить его дружбу.       Поэтому он сунул голову в холодильник, подставив щёки прохладному воздуху, а потом повернулся к парню и предложил ему поужинать. Заметил ли Эрмаль что-нибудь? Если он сейчас уйдет, мужчина будет знать наверняка, что он действительно всё испортил. Тогда он потеряет эту дружбу.       И да, Эрмаль вежливо произнёс: «Это очень мило, но нет, сегодня я не могу», и Фабрицио мысленно выругался про себя. Глупый. Почему он не может держать себя в руках? Несколько недель назад албанец был достаточно ясен, и Фабрицио знал, где они находятся. Ему следовало бы приложить гораздо больше усилий, чтобы взять свои чувства под контроль…       Но снова, как и много раз прежде, Мета застал его врасплох. Он спросил, можно ли ему прийти на следующий день, и даже как-то неуверенно произнёс это, как будто ему не будут рады. Конечно, он бы так и сделал. И было бы ещё лучше, если бы Ромина была рядом. А Эрмаль привёл кого-то со своей стороны. Больше человек в одной комнате – меньше шанса сделать какую-либо глупость.       Фабрицио знал, что его друг, скорее всего, приведёт Марко. На самом деле он на это и рассчитывал. Это будет проверка на реальность, способ взять себя в руки, столкнувшись со счастливыми отношениями, которые он не должен разрушать. Он не особенно ждал этого, он знал, что будет больно видеть Эрмаля таким, но он также знал, что это будет хорошо для него самого.       Поэтому Моро очень удивился, когда на следующий день, открывая дверь после звонка, не увидел Марко на пороге дома. Ему потребовалась секунда, чтобы вспомнить имя, но потом он понял. Мистер Борсато – тот, кто написал письмо. Тот, кто знал, как заставить Эрмаля покраснеть, хотя это было совсем не то, на что надеялся мужчина.       Он представил их Ромине, а затем вступил в разговор со стариком. Он обнаружил, что с этим человеком легко разговаривать, и его «злое» чувство юмора едва скрывалось под поверхностью. Время шло быстро, пока ужин не был готов, и он не смог пригласить своих гостей сесть за стол. Он попытался сказать Эрмалю, что ему не обязательно сидеть между детьми, он может сесть рядом со взрослым, но сдался, когда кудрявый настоял на своём. И если Фабрицио был честен, сидя напротив них, то вид Эрмаля между Либеро и Анитой был очень… милым? Он вновь переключился на разговор с мистером Борсато, который был прерван чуть раньше, и смог понять, почему Мете так понравился этот человек.       Погруженный в беседу, он не совсем понимал, что происходит по другую сторону стола: Эрмаль смеётся с Роминой и Либеро, беседует с Анитой. Однако он видел, как парень переложил оливки девочки на тарелку его сына, и невольно улыбнулся. Его улыбка застыла на месте, когда тот вдруг принялся перебирать свой салат, с мягкой улыбкой положив сыр на тарелку Аниты, а затем оливки на тарелку Либеро.       Когда Эрмаль встретился с ним взглядом, Фабрицио снова сосредоточился на своей тарелке, чувствуя, как его щёки заливает румянец, который, несомненно, можно объяснить вином. Мета, вероятно, не любил оливки и отдал их мальчику, а потом отдал свой сыр Аните, чтобы она не чувствовала себя обделённой. Это было правдоподобное объяснение, но и такое милое. Он не должен был делать всё это, и всё же он делал, он всегда делал. Вечер продолжался, Ромина и Мистер Борсато собирались домой, Либеро укладывался спать, так что в какой-то момент времени в гостиной остались только Эрмаль и он. И маленькая девочка, конечно же. Фабрицио понимал, что ему не следует так думать, но ему казалось, что именно такой и должна быть его жизнь: они с парнем вместе провожают гостей, а потом проводят вечер всей семьёй.       Эти мысли только усилились, когда Анита забралась к почтальону на колени и заснула. Моро наблюдал за ними, и его собственные колени внезапно ощутили странную пустоту. После других ужинов, других вечеров его дочка всегда сворачивалась калачиком у него на коленях. И всё же это было приятное зрелище, хотя и… немного опасное.       Он наблюдал за ними, иногда поглядывая в телевизор, когда кудрявый вдруг попросил тарелку с оливками на столе, до которой он не мог дотянуться, ведь Анита всё ещё спала у него на коленях. Фабрицио лишь секунду смотрел на него, пытаясь привести мысли в порядок. Эрмаль не любил оливки. Он же отдал их Либеро.       Вот только он явно любил оливки. И всё же отдал их.       Он действительно был всем, что Мобричи хотел бы найти в партнёре, если бы только тот уже не был в отношениях… Это могло быть так прекрасно, каждая ночь могла быть такой, и Фабрицио позволил себе немного помечтать об этом, глядя в телевизор и ничего не видя. Однако он всё равно заметил, что программа закончилась, и пришло время отнести Аниту в её постель, не важно, что он предпочел бы, чтобы она оставалась на «своём» месте, если бы это означало, что Эрмаль останется с ним ещё немного…       Однако и ему пора было уходить домой, и Фабрицио понимал, что ему нужно взять себя в руки. И он прекрасно справлялся в последующие недели, изредка проводя время с албанцем, каждый раз стараясь вести себя прилично.       Ему помогало то, что его мысли были заняты предстоящим отпуском с детьми. Нужно было упаковать чемоданы, купить и постирать одежду, выбрать игрушки, проверить бронирование.       Наконец, они были в аэропорту, вовремя, им нужно было только пройти через охрану, и всё будет в порядке. Мобричи вздохнул ещё раз, вздохнул глубоко, пытаясь немного успокоиться. Каникулы были расслабляющими, да, конечно, но не их подготовка.       Внезапно его воображение о спокойном ожидании после службы безопасности было грубо нарушено Либеро и Анитой, готовыми бежать в противоположных направлениях. Сын утверждал, что видел нескольких своих любимых футболистов, а дочка визжала, что только что видела Эрмаля.       Конечно, малышка выиграла этот маленький конфликт интересов, и Либеро с Фабрицио последовали за ней к Эрмалю, хотя мальчик всё ещё бормотал что-то о футболистах. Римлянин сосредоточился на этом, потому что сейчас он не мог позволить себе думать о сцене, которая открывалась перед его взором – Эрмаль и Марко, вместе, рука последнего обнимала Мету за плечи.       Каким-то образом ему удалось поздороваться с ними, завязать разговор, хотя ответ на его вопрос заставил его пожалеть, что Либеро не потащил их к этим футболистам, были они здесь или нет, потому что Эрмаль и Марко собирались в Париж. На заслуженный отдых. Вместе. Как хорошо. Как романтично. Как здорово… для них.       Однако он не мог придумать ответа, по крайней мере, сейчас, и, к счастью, ему не пришлось этого делать, потому что мальчик пришёл ему на помощь, увлекая их за собой, чтобы присоединиться к быстро формирующейся неподалёку толпе. В любое другое время Фабрицио посоветовал бы ему не прерывать взрослые разговоры подобным образом, потому что это было невежливо, но сейчас он мог только вздохнуть с облегчением. По крайней мере, всё закончилось.       Он пытался убедить себя, что это не имеет значения. Эрмаль собирался в отпуск со своим парнем, и он это заслужил. А Фабрицио поехал отдыхать с детьми, он заслужил это, и будет радоваться жизни. Он мог выбросить все дурные мысли из головы и сосредоточиться на своей собственной жизни, на своей семье. Он мог сосредоточиться на волнении Либеро, на удивление Аниты, и этого было бы достаточно.       И он бы справился, отпуск был отличный. Несколько недель в Дании, осматривая разные части страны. Первую неделю, проведённую в окрестностях Леголенда, им пришлось, конечно, арендовать деревянный домик на стоянке. Погода была чудесная, и Фабрицио чувствовал себя лучше, просто наблюдая, как его дети бегают, играют, заводят друзей. По вечерам он готовил им ужин на гриле, который прилагался к хижине, и сидел на маленькой веранде с пивом, когда дети ложились спать.       Конечно, в такие моменты труднее всего было сосредоточиться на том, что у него было, а не на том, чего у него не было, но большую часть времени ему это удавалось. И всё же его пальцы жаждали взять гитару, хотя бы для того, чтобы избавиться от некоторых из этих чувств.       Через неделю они переехали в лагерь у моря. И снова у них была маленькая хижина, и снова дети весело проводили время, бегая по пляжу, купаясь втроём, хотя вода была немного холодновата, и наслаждаясь игровыми площадками кемпинга с другими детьми. На этот раз Фабрицио тоже нашёл с кем поговорить. В соседнем домике жила семья из Швейцарии – жена была итальянкой, муж тоже достаточно хорошо знал язык, чтобы поддерживать простую беседу. И что ещё лучше, он привез с собой гитару, которую Мобричи смог ненадолго одолжить.       Да, это был бы прекрасный отпуск, без всяких (почти никаких) мыслей об Эрмале, если бы не тот факт, что Фабрицио был не единственным, кто думал о кудрявом почтальоне, когда ему не следовало этого делать.       В первый раз это случилось, когда они были в Орхусе для однодневной поездки – город, который находился немного дальше, чем ожидал сам Фабрицио, но это было хорошо… Стоило посетить подобное место ещё раз, особенно после нескольких дней в кемпинге. Он скучал по этому, по городской жизни вокруг него. Он и дети сидели на каменных ступенях, ведущих к реке, прямо рядом с главной торговой улицей, доедая мороженое. Либеро как раз спрашивал, что ещё можно посмотреть, когда Анита поставила свою почти пустую чашку мороженого на ступеньку рядом с собой и вскочила, убегая. Фабрицио не успел её догнать, поэтому он поспешил за ней, убедившись, что сын остался с ним.       Он догнал Аниту почти вовремя, так близко, но всё же слишком поздно, чтобы помешать ей броситься на мужчину, у которого, в её защиту, действительно были тёмные вьющиеся волосы. Но он не был Эрмалем, конечно нет.       О нет.       Фабрицио с минуту смотрел на него, потом пришёл в себя, оттащил Аниту от мужчины и начал громко извиняться – на итальянском. По-английски. На любом языке вообще, кажется. К счастью, мужчина, казалось, не возражал, он выглядел смущённым, но просто рассмеялся, с улыбкой смотря на девочку, которая теперь пряталась на груди Фабрицио, внезапно застеснявшись и ожидая, когда её отец исправит ситуацию.       Римлянин убедился, что не потерял Либеро, и повёл их к ближайшей скамейке, чтобы поговорить. Анита не могла просто убежать, ничего не сказав – это было важно. Кроме того, Эрмаль был не в Дании, он был во Франции. Здесь они его не увидят. Это тоже было важно. Малышка надула губки и пустилась в объяснения, но Фабрицио их не слушал. Это было то, чего она не должна была делать, и не было никаких веских причин для этого, поэтому он не слушал её, нет.       Может, ему и следовало это сделать. Возможно, ему следовало выслушать её и объяснить все причины, по которым они не встретятся с кудрявым албанцем во время их отпуска. Потому что это случилось снова.       В этот раз они были Оденсе – город, который был местом рождения Х.Андерсена. Конечно, они должны были посетить его, а затем статую Русалочки в Копенгагене. Они шли через парк, наслаждаясь тенью, которую давали деревья, и Фабрицио погрузился в раздумья, пытаясь вспомнить, есть ли ещё что-нибудь, что они действительно должны увидеть, пока находятся здесь. Поэтому он не успел среагировать вовремя, когда Анита отпустила его руку и побежала к парочке, устроившей пикник на траве. Одним взглядом он понял, что происходит. У парня были чёрные кудри, выглядывавшие из-под шляпы, которая очень походила на ту, что принадлежала Эрмалю, но это была не его шляпа.       О боже, только не это. – Анита, нет! – он бросился за ней, но это не помогло, поэтому ему снова пришлось подойти к незнакомому человеку, забрать дочку и извиниться. Извинения прозвучали немного мягче, чем в первый раз, но он почувствовал, как вспыхнули его щёки. Это могло произойти из-за глаз Аниты, застенчиво глядящих на мужчину, но он тоже не был сердит или расстроен. И, по крайней мере, его подружка была довольна собой, смеясь над выражением его лица.       Фабрицио воспользовался этим временем, чтобы ускользнуть, вернуться к сыну и отвести обоих своих детей на другую скамейку, чтобы объяснить, что не все самолеты летят в одно и то же место, и что мир велик. Он терпеливо выслушал все вопросы дочери, отвечая на них очень разумными ответами, за исключением её последнего замечания. – Я просто очень хочу снова увидеть Эрмаля!       Что он мог сказать на это, кроме желаемого «я тоже»?       Это был почти третий раз – ожидание в очереди в супермаркете, но на этот раз это был Либеро с быстрой реакцией. Как только Анита соскочила со своего сиденья на тележке и начала визжать, он схватил её за плечи со словами: «это не Эрмаль, пожалуйста, перестань нас позорить!»       Фабрицио хотел бы избежать всех городов, остаться в этом лагере со своей одолженной гитарой, но он не мог. Слишком скоро они должны были двигаться дальше, к их конечному пункту назначения – Копенгагену. Они едва успели миновать первые несколько улиц, отделявших их от отеля, как Анита с радостным «Эрмаль» снова понеслась в толпу, и Фабрицио ничего не оставалось, как последовать за ней, мысленно повторяя свои извинения и надеясь, что этот человек так же спокоен, как и двое предыдущих.       Так оно и было. Конечно же, ведь это и правда был Эрмаль. Мужчина мог только смотреть на него, когда тот поймал Аниту в объятия, смотреть, как он развернул её, смотреть, как он опустил её обратно на землю, как взъерошил волосы Либеро, как он подошёл к Фабрицио и встал перед ним с сияющей улыбкой на лице.       Он бездумно ответил на вопрос албанца о своём отпуске, а затем просто стоял и смотрел ещё немного, пытаясь понять, был ли Эрмаль настоящим… или просто плодом его воображения. Каким бы он ни был, и Фабрицио знал, что хотел бы провести с ним больше времени, если бы мог.       Мета, видимо, хотел того же, потому что быстро принял приглашение мужчины выпить, и все четверо направились к одному из столиков на площади. Постепенно Фабрицио понял, что Эрмаль действительно здесь, в Дании.       Он также понял кое-что ещё. Если он и был здесь, в Дании, не в Париже. Он был здесь один, а не с Марко. Но он должен был быть в Париже с Марко, в их заслуженном отпуске.       Почему он здесь? Что же произошло? Этому было только одно объяснение, и в этом случае Эрмаль, без сомнения, не захотел бы услышать «всё» об их весёлом отпуске, со всеми удивительными и забавными вещами, которые они сделали – не тогда, когда его собственный прошёл так плохо, насколько это возможно.       Поэтому Фабрицио попытался успокоить детей, хотя и не очень преуспел в этом. Тем временем он пытался понять настроение Эрмаля, о чём тот сейчас думает… он казался весёлым, искренне радовался встрече с ними, но последнее было слишком подозрительно, и вся веселость могла быть просто мастерски притворной.       Чуть позже Мобричи получил возможность узнать, как на самом деле чувствует себя Эрмаль. Либеро и Анита теперь играли на площади, только вдвоём, и он не мог остановиться. – Я должен кое-что спросить. Где Марко? Вы что, расстались? Эрмаль, ты в порядке?       Он задал этот вопрос так осторожно, не зная, следует ли ему, хочет ли албанец поделиться этим, но он также помнил, как однажды днём Мета спросил его, как он себя чувствует, и тогда это было именно то, что нужно Фабрицио. Он надеялся, что сейчас сможет помочь в ответ.       Только, похоже, это было не так. Единственное, что он получил – смущённый взгляд и заявление, что Эрмаль и Марко были друзьями. И ничего более.       Правильно.       Его немного задело, что парень не доверяет ему в этом, что считает, что он не примет этого. Фабрицио думал, что они были «лучшими» друзьями. Он думал, что Эрмаль знает его лучше.       За исключением того, что он явно всё перепутал. Марко и Эрмаль не были вместе, они действительно были друзьями. Не парой. Мобричи был так уверен. Что же тогда это значило? Был ли у него хоть какой-то шанс?       Скорее всего, нет. Потому что какая ещё может быть причина для реакции Эрмаля в ту ночь на диване? Фабрицио думал, что он мягко отказал ему, потому что у него уже были отношения, но, возможно, правда была в том, что он мягко подвёл его к тому, что его просто не привлекали мужчины.       А теперь он сделал всё так неловко, со своими предположениями и вопросами… И всё же он не хотел, чтобы Эрмаль снова покинул их – они только что нашли его. Поэтому он пригласил его пойти с ними, пригласил его на ужин, пригласил его на экскурсию на следующий день. Каждый раз, когда парень соглашался, Фабрицио чувствовал, как что-то трепещет у него в животе, хотя он и старался подавить это чувство. У него не было ни единого шанса, и он должен был забыть о тех глупостях, которые нашёптывал ему голос.       На следующее утро Фабрицио сделал Эрмалю самое глупое предложение, на какое только был способен. Кровать в его комнате, потому что это решило бы проблему. Разве не так поступил бы друг?       Они провели весь день вместе, и римлянин смотрел на русалку, на замки, сувениры, смотрел на Эрмаля. Он наслаждался этим днём под датским солнцем, отдыхая со своими двумя детьми, которые любили каждое мгновение, улыбаясь и смеясь практически всё время.       По крайней мере, пока они не добрались до гостиничного номера, потому что именно в этот момент Анита решила действовать. Она плакала, рыдала и причитала, пока Эрмаль не предложил ей своё место.       Делить двуспальную кровать.       Фабрицио согласился, потому что это успокоило бы дочь, а сейчас, возможно, это было единственное, что могло её успокоить. Осознание настигло его только тогда, когда он выходил из ванной. Ему придётся делить с ним постель. С Эрмалем. Целую ночь… Нет, две. Как он собирается это пережить? Как же их дружба переживёт это?       Он сделал единственное, что мог – выбросил всё из головы и заснул. Если бы он позволил себе думать об этом хотя бы минуту, всё было бы потеряно. Так что он этого не сделал.       Он проснулся среди ночи, чувствуя, что что-то изменилось, и действительно – матрас рядом с ним был пуст, а дверь, отделявшая комнату от детской, была приоткрыта, сквозь которую пробивался тонкий луч света. Это было не единственное, что заметил Фабрицио, потому что до него также донеслось тихое пение. Эрмаль снова пел свою колыбельную.       Мобричи откинулся на подушки и не смог сдержать мягкой улыбки. Он знал, что Аните, возможно, приснился кошмар, она иногда видела его, когда очень уставала. Он улыбался албанцу, который пошёл к ней, чтобы утешить. Он не должен был этого делать, дети ни в коем случае не были его обязанностью, но он всё равно взял её на себя, и Фабрицио был благодарен за это.       Он сказал об этом Эрмалю, когда тот снова вошёл в их комнату, и через некоторое время снова заснул. Фабрицио не знал, сколько времени прошло, когда он снова проснулся. Ему нужно было в туалет. Он не хотел вставать и не хотел будить друга, но у него не было выбора. По крайней мере, он мог не включать свет, в комнате всё равно было не совсем темно. Он мог бы тихо пробраться в ванную.       И он смог. Вот только не смог спокойно вернуться к кровати. Он споткнулся и разбудил Эрмаля. Или мог бы, если бы тот спал. Но это была не его вина, и Фабрицио подумал… или всё же его, потому что слова Аниты «ты храпишь» эхом отдавались у него в голове.       Албанец заверил его, что это не так, и римлянин продолжил рассуждать: «Что же занимало мысли Эрмаля? Что он мог сделать, чтобы помочь?       Наконец кудрявый заговорил, так сильно колеблясь… почти на каждом слове. И то, что он сказал, Фабрицио никак не ожидал услышать, по крайней мере из уст своего друга.       Caro, tesoro, amore mio.       Эти слова он не ожидал услышать, но с радостью принял бы их. И они звучали так сладко в устах Эрмаля, с намёком на неуверенность, но в основном они звучали так, как будто он действительно имел их в виду.       Фабрицио снова сосредоточился на биении сердца под ладонью и прижался к Эрмалю, хотя это было едва ли возможно. Кудри щекотали его лицо, но он не возражал. Это было всё, о чем он иногда мечтал, но никогда не ожидал испытать по-настоящему.       И да, у него были вопросы. Почему Эрмаль так отреагировал, когда остался у Фабрицио? Как долго он надеялся на это? Сколько времени они потеряли? Сколько было недоразумений?       Но он знал, что ответы не так уж важны. У него тоже была уверенность. Он и Эрмаль – то, что у них было, было настоящим. Слова албанца, его слёзы, то, как он расслабился в объятиях Фабрицио, словно засыпал в них уже сотни раз – всё это было правдой. Все эти надежды, мечты и желания последних месяцев станут реальностью. И римлянин знал, что всё будет хорошо, их дружба зашла так далеко, была так глубока, и теперь они пойдут только дальше.       В любом другом случае он мог бы беспокоиться о детях, о том, что они думают об этом развитии событий, но сейчас ему не нужно было этого делать. Он мог удивляться, но беспокоиться было не о чем. Оба ребенка любили Эрмаля, уважали его, им нравилось проводить с ним время. Было бы легко найти с ними место, где мог бы поместиться ещё один член семьи, потому что он просто сделал это.       Что бы ни случилось дальше, они с Эрмалем справятся вместе. И у них был ещё один день в Копенгагене, ещё один день отпуска, который они не начинали вместе, но который закончат вместе. И Фабрицио с нетерпением ждал этого дня и всех последующих дней, когда он будет вместе с любимым. Он снова заснул с этими мыслями в голове, с улыбкой на губах и с Эрмалем в объятиях, готовый ко всему, что произойдёт дальше.