Poste Italiane

      По крайней мере, Фабрицио наконец-то нашёл способ что-то сделать для Эрмаля, а не наоборот. Конечно, он мог бы предложить свободную спальню другу на несколько ночей, и да, хорошо, возможно, ему было бы любопытно, как это будет – проводить больше времени с албанцем, чем просто несколько минут то тут, то там.       Мобричи старался выбросить этот румянец из головы, старался не думать о голосе, звучавшем у него в сознании, но игнорировать его становилось всё труднее, потому что с каждой неделей он становился всё громче, навязчивее. Теперь, когда Эрмаль сидел за обеденным столом и оставался здесь ещё на два дня, игнорировать его становилось невозможно.       Так продолжалось до самого вечера, и этот чёртов голос подпитывался каждой ответной улыбкой Эрмаля, каждым взглядом, который Фабрицио удавалось перехватить, никак не помогало и то, как парень вёл себя с его детьми, которые подключили его к семейному вечеру кино, которые вообще не сомневались в его присутствии здесь. На секунду мужчина задумался об этом, но потом понял, что за те долгие недели, что он избегал его и не обращал на него внимания, дети действительно разговаривали с ним, узнавали его. Они знали его лучше, чем он сам.       Это тоже стало ясно, когда он уложил Либеро и Аниту в постель и присоединился к Эрмалю на диване перед телевизором. Настроение изменилось, стало тяжелее, и Фабрицио попытался заполнить молчание простыми вопросами, чтобы получше узнать своего новоиспечённого друга, но это было нелегко, и беседа текла прерывисто. Это не было бы проблемой, если бы не то, что в каждой тишине голос в его голове становился всё смелее и начинал предлагать всё более глупые вещи.       Наконец Фабрицио не выдержал, ему нужно было отдохнуть от всего этого и немного побыть одному, чтобы решить, что делать дальше. Ему нужно было принять решение, хотя бы для того, чтобы заглушить этот голос… поэтому он встал под предлогом проверки детей, это не заняло много времени; – всё было в порядке – затем он вошёл в свою комнату и опустился на край кровати.       У него было два варианта. Он мог бы оставить всё как есть, или же рискнуть и посмотреть, как Эрмаль отреагирует на что-то другое, на что-то большее… он мог бы попытаться, по крайней мере, не так ли? Да, да! Голос в его голове ответил только на это, и через долю секунды мужчина принял решение.       Он быстро переоделся в более удобную одежду, просто чтобы объяснить этим, почему его не было так долго, и снова спустился вниз. С минуту он наблюдал за албанцем, который ещё не заметил его возвращения, а когда заметил, то на секунду замер, задержав взгляд на Фабрицио чуть дольше, чем следовало. Теперь голос в голове римлянина звучал только как безмолвная улыбка.       Во всяком случае, эта реакция придала ему немного больше уверенности в том, что всё может получиться. Поэтому он снова сел на диван, чуть ближе к Эрмалю, чем это было необходимо. Он снова сосредоточился на телевизоре или, по крайней мере, сделал вид, что сосредоточился, потому что больше обращал внимание на кудрявого, чем на мерцающие изображения на экране. По мере того как новости переходили в спортивные сводки, Эрмаль, казалось, понемногу расслаблялся. Теперь они вели нормальную беседу, говорили о разных футбольных командах и игроках, как будто были старыми друзьями.       После очередной мягкой улыбки, которая ему очень понравилась, Фабрицио решил, что пора действовать. Он чуть подвинулся – чуть ближе к Эрмалю, и его рука легла на спинку дивана, готовая скользнуть по чужому плечу.       Он никогда не заходил так далеко. Только вот албанец отодвинулся, повернулся, а потом начал болтать о своём друге, о лучшем друге, который у него был, и всё повторял и повторял о том, как он однажды заперся снаружи. Сначала Моро мог только смотреть, не понимая, откуда всё это взялось, пока, наконец, не щёлкнуло.       Именно это Эрмаль говорил ему – его внимание не приветствуется. Он говорил ему, что у него есть отношения. Он пытается дать понять, что уже занят.       Правильно. Он мог понять намёк.       И это было прекрасно, он знал, что это был шанс, которым он воспользовался, он сделал всё, что мог.       Но это не означало, что ему не было больно – только немного, или, может быть, чуть больше, чем он хотел бы признать.       И всё же не было никакой причины вымещать злость на Эрмале – это была не его вина. Тем не менее, сейчас Фабрицио предпочёл бы остаться один, поэтому он пожелал ему спокойной ночи, надеясь, что тот не обидится, если его оставят наедине с самим собой до конца вечера.       Некоторое время он лежал в постели, уставившись в потолок и пытаясь прийти в себя. По крайней мере, он пытался, и теперь ему просто нужно было справиться с разочарованием в груди. Как будто это было так просто. Но Эрмаль должен был остаться здесь, по крайней мере, на эти несколько дней, и Фабрицио надеялся, что и после… этого он тоже будет здесь, хотя бы изредка. В качестве друга.       Он мог бы сделать это, будучи другом. Большего ему и не требовалось, хотя это было бы так мило… Нет. Он не собирается вставать на чужом пути. Этого не случится, Эрмаль был в отношениях, без сомнения, в счастливых отношениях, и этот факт тоже мог обрадовать Фабрицио. В конце концов.       Это заняло некоторое время, но затем он заснул, только чтобы быть грубо разбуженным, как ему показалось, через несколько минут его будильником. Один раз он нажал кнопку, но потом понял, что ему пора вставать, готовить завтрак, отвозить детей в школу. У него не было времени предаваться жалости к себе. У него не было причин убиваться из-за такой «глупости». Не совсем. Значит, Эрмаль ему отказал? Это был не конец света, и он мог справиться с этим.       Фабрицио взял себя в руки и уже завтракал с Либеро и Анитой, когда на лестнице послышались шаги. У него была только одна секунда, чтобы собраться с духом, прежде чем дверь кухни открылась, и вошёл Эрмаль. Римлянин глубоко вздохнул, а затем выдавил из себя дружеское «доброе утро» и улыбку. Он смог это сделать. Это было прекрасно.       И всё на самом деле было прекрасно, но только до полудня. Когда всё перестало быть абсолютно нормальным. Потому что настало время, когда Джада должна была забрать детей, и теперь Фабрицио обнаружил, что он не единственный, кто сильно привязан к Эрмалю. Анита поняла, что ей придётся оставить своего любимого почтальона на выходные, и её это совсем не радовало.       В середине всего этого, Джада приехала, конечно же, она была здесь, у неё всегда была её обычная пунктуальность. Фабрицио мог только попросить Эрмаля открыть дверь – просьба, которая казалась совершенно естественной, пока он не понял, что эти двое никогда раньше не встречались. Это, несомненно, даст ему некоторые вопросы для ответов позже, и он понятия не имел, как выйти из этого разговора.       Но сейчас он должен успокоить дочку, и у него, конечно, была прекрасная идея. Эрмаль. Он вернулся в комнату, и мужчина, не говоря ни слова, отдал ему ребёнка, старательно избегая пристального взгляда женщины. Он также не хотел смотреть на Мету с Анитой на руках, поэтому сосредоточился на Либеро, взъерошив его волосы и притянув к себе.       Но внезапно его внимание вернулось к почтальону и девочке. – Типа ночёвки? – он слышал, как она говорила тем особенным тоном, да, с этими большими глазами, устремленными на кудрявого. – Да, как ночёвка, – эхом отозвался Эрмаль, и кто мог его винить? Никто не мог устоять перед Анитой, когда она была в таком состоянии, и она это знала. Испуганный взгляд, который он бросил на Мобричи, сказал ему, что он не совсем понимает, что происходит.       Фабрицио молча посмотрел на дочь, которая взволнованно спрашивала, может ли она это сделать, и слёзы, наконец, высыхали. К счастью, там всё ещё оставалась Джада, которая взяла на себя ответственность и отправила детей наверх, чтобы они могли поговорить.       Эрмаль тут же начал извиняться, и Фабрицио удивился, за что именно, и удивление Меты по поводу его согласия было неожиданным. Почему бы ему не согласиться? Он видел его с детьми. Он слышал, как соседи говорили, что Эрмаль всегда был добр. Он не мог придумать ни одной причины, по которой не позволил бы Аните остаться с ним на одну ночь.       В тот вечер Фабрицио встречался с друзьями, но никак не мог отделаться от мысли, что оставлять Эрмаля одного было невежливо. Поэтому он отправился домой раньше, чем сделал бы в противном случае, гадая, чем же занят албанец. Он сказал, что любит читать, может быть, он читает?       Музыкант вошёл в дом, но не увидел почтальона ни в гостиной, ни на кухне, хотя и нашёл там открытую бутылку вина. Внезапно он понял, что звуки пианино резонируют по всему дому. Это, вероятно, отвечало на вопрос, где Эрмаль, хотя Фабрицио понятия не имел, что он играет на пианино – и так хорошо!       Он направился в студию, остановившись в дверях и наблюдая за чужой игрой. Он делал это, полный эмоций, явно полностью поглощённый музыкой. Но Фабрицио не мог просто стоять и смотреть, он должен был дать Эрмалю понять, что он здесь.       И он это сделал. Но его доброжелательное замечание не соответствовало тому, что он заметил, когда парень повернулся к нему лицом. Он был явно поражён внезапным появлением Фабрицио, но, более того, он… плакал.       Римлянин попытался добиться от него реакции, но ничего не вышло. Может быть, Эрмалю нужно было ещё немного побыть одному? Очевидно, его мысли были где-то совсем в другом месте. Мобричи пошёл за водой, и пока он смотрел на гранёный стакан, его мысли метались в поисках объяснения… хоть какого-нибудь.       Если честно, видеть Эрмаля в таком состоянии было немного страшно. Потому что… что происходит? Что могло вдруг случиться? Что же было не так? Было так очевидно, что что-то не так. Фабрицио ещё раз вздохнул и вернулся в студию, надеясь, что сможет чем-то помочь, но в то же время недоумевая, как он сможет помочь в этом деле, когда оно кажется таким большим.       Эмоций на самом деле было много – именно это понял мужчина, когда сидел там и слушал, что говорил ему Эрмаль, слушал звуки, которые издавало пианино под его руками. Он никогда бы не подумал, что всё это скрывается в прошлом парня, но он знал, что Мета был намного сильнее, чем он думал.       Наконец албанец повернулся к нему с мягкой улыбкой на губах, хотя на его щеках ещё оставались слёзы. Фабрицио до боли хотелось стереть их, но он знал, что не должен этого делать. Кроме того, было ясно, что Эрмаль почувствовал себя лучше, к его лицу вернулся румянец. Они обменялись объятиями, в которых мужчина попытался рассказать ему всё то, что не мог сказать вслух прямо сейчас, и после последнего медленного прикосновения к его плечу оставил его в студии в одиночестве.       Звуки рояля продолжались, такие же искусные, как и раньше, но теперь уже с более лёгким оттенком. Мобричи на секунду прислонился к стене, прислушиваясь и пытаясь собраться с мыслями. Его сердце болело за маленького мальчика, который бросил музыку, когда она так много значила для него. Но он также знал, что нашёл его снова, и, как он сказал Мете, никогда не было слишком поздно.       В ту ночь ему потребовалось некоторое время, чтобы заснуть, и его мысли вернулись к той сцене в студии. На какое-то мгновение он задумался, правильно ли поступил, поступил ли так, как должен, но потом выбросил эти мысли из головы. Да, так оно и было. Он сделал всё возможное, чтобы утешить Эрмаля, предоставив ему личное пространство, и это сработало, и теперь он мог просто смириться с доверием, которое тот проявил к нему. Тем не менее, это был напряжённый уик-энд, чувства всех видов пробежали по его телу за самое короткое время, и Фабрицио солгал бы, если бы сказал, что не испытал хотя бы малейшего облегчения от того, что парень, наконец, вернётся домой. Ему нужно было какое-то время, чтобы расставить всё случившееся по полочкам.       Но он не мог надолго забыть Эрмаля, ведь Анита каждый вечер спрашивала, когда она пойдёт к нему с ночёвкой, а Фабрицио рано или поздно должен был поговорить с ним об этом. И когда он это сделал, его снова удивила нерешительность парня – это была не нерешительность по поводу визита Аниты, а скорее сомнение, согласится ли сам Мобричи на это вообще. А после прошедшего уик-энда Фабрицио смог чуть лучше определить, откуда это всё идёт, и постарался развеять тревогу друга.       Похоже, это сработало, и, к радости Аниты, день ночёвки наступил быстро. Мужчина привёл дочку и оповестил, что останется на ужин. Он увидел рисунок на стене, мягкие игрушки на кровати, все приготовления, которые Эрмаль сделал, чтобы Анита чувствовала себя как дома, и его сердце немного смягчилось – как будто оно уже не было таким слабым, когда дело касалось этого албанца.       Он оставил Аниту, полностью доверив её другому человеку, но всё ещё задаваясь вопросом, как справится его маленькая девочка, проведя всю ночь одна в чужом доме. Он всю ночь не выпускал из рук телефон, но он так и не зазвонил, и Фабрицио понял, что всё в порядке. Анита росла, и он должен был привыкнуть к тому, что с течением времени она будет всё больше отдаляться от семьи. Он был рад этому, но легче от этого не становилось.       На следующий день он получил торопливое сообщение от Эрмаля, в котором тот извинялся за опоздание и заверял, что они с девочкой уже бегут, но Мобричи только улыбнулся. Когда раздался звонок в дверь, он открыл её и быстро впустил «гостей» в зал, где их уже ждали горячие напитки.       Он мог только улыбаться им обоим, слушая болтовню Аниты о ежах, блинах и сказках, а когда она убежала, ему потребовалась минута, чтобы собраться с мыслями и как следует поговорить с Эрмалем. Парень вскоре ушёл, но не раньше, чем подарил ему яркую улыбку через плечо. Фабрицио знал, что идёт дождь и пасмурно, но с этой улыбкой ему казалось, что солнце всё-таки светит.       Следующая неделя прошла быстро, он был занят на работе, и у него не было много времени, чтобы задерживаться на мыслях об Эрмале, хотя он вспомнил о нём, когда в третий раз за вечер укладывал Аниту в постель. Она просто не могла уснуть и всё время возвращалась в гостиную, чтобы сказать ему об этом. Он перепробовал всё, начиная с колыбельных и сказок на ночь и заканчивая разговорами с ней, пока она не засыпала. Вот только она не заснула.       В их разговоре девочка упомянула, что Мета пел ей колыбельную во время её ночёвки, и она «очень любила её, а Эрмаль был таким милым, правда, папа?»       Фабрицио старался не отвлекаться на мысли об Эрмале, но сосредоточился на насущной проблеме. Аните нужно было поспать. Было кое-что, что он мог бы попробовать, хотя это было странно просить, но он должен был…       Поэтому он позвонил кудрявому, который, как ни странно, согласился спеть эту колыбельную по телефону, а потом рассказал об этом Аните. Он укрыл её одеялом, с надеждой поцеловал на прощание, а затем снова повернулся к телефону, чтобы попросить Мету начать петь.       А потом он забыл обо всём. Он просто держал трубку и слушал чужой голос, поющий незнакомые слова, звучащий, как голос ангела. Неудивительно, что Аните понравилась эта песня, да и кому бы она не понравилась?       Ему потребовалась минута, чтобы понять, что Мета замолчал, и теперь в трубке слышалось только его дыхание, а Анита чудесным образом заснула. Он встал, тихо прикрыл за собой дверь и, прежде чем снова поднести трубку к уху, выдохнул и сказал Эрмалю, что у него на уме. В наступившей тишине Фабрицио понял, что он делает, чего хочет и чего не должен делать. Поэтому он пожелал ему спокойной ночи и повесил трубку, а затем уставился на телефон, задаваясь вопросом, как он должен держать под контролем своё сердце, когда Эрмаль был таким.       Однако несколько недель спустя, когда тот попросил его прийти на день рождения Марко (Марко, его друг, его лучший друг – Фабрицио это хорошо знал) и сыграть несколько песен, он нашёл хороший способ держать своё сердце под контролем. Потому что Марко это понравится. И Эрмалю тоже.       Фабрицио ответил утвердительно. Он пытался убедить себя, что это потому, что он делает одолжение другу – то, что он сделал бы для любого из своих друзей. Конечно это вовсе не потому, что Эрмалю тоже полюбит это (а может быть, полюбит и его), конечно, не потому, что он хотел немного помучить себя и посмотреть, как парень счастлив с Марко, и напомнить себе, почему он должен забыть обо всём этом для себя. Конечно, ни по одной из этих причин, как кто-то мог даже подумать об этом?       И он послушно сидел на диване Эрмаля с гитарой на коленях, пока албанец нервно мерил шагами комнату. Приближалось время приезда Марко, и Мобричи снова спросил себя, почему он согласился на это. Он даже не хотел видеть, как Эрмаль счастлив с этим человеком. Но ему не следовало думать об этом прямо сейчас, он действительно согласился, он застелил свою постель и теперь должен был лежать в ней. И ему пришлось заверить Мету, что всё будет хорошо, потому что он выглядел так, словно вот-вот взорвётся от нервов.       Наконец появился Марко, и когда он вошёл, Фабрицио заиграл его любимую песню. Он сосредоточился на гитаре, не уверенный, сможет ли продолжать петь, если поднимет глаза и увидит Эрмаля и Марко вместе. Через некоторое время, однако, он был почти уверен, что его мозг выдумывает вещи и похуже, поэтому он рискнул взглянуть вверх. И да, всё было не так плохо, как могло бы быть. Марко сидел на стуле, наблюдая за ним, внимательно слушая, произнося слова одними губами. Это заметил Фабрицио и не смог удержаться от мимолетной улыбки, которая удивила даже его самого. Затем он перевёл взгляд на кудрявого, который стоял, прислонившись к стене в дальнем углу комнаты, и смотрел на Марко с такой нежной улыбкой, что у римлянина чуть сжалось сердце. Если бы только она была направлена на него.       Он снова сосредоточился на гитаре, что ещё он мог сделать? После нескольких песен ему пора было уходить, и он должен был признать, что почувствовал некоторое облегчение. По крайней мере, теперь он знал, что Эрмаль действительно счастлив с Марко – это было ясно по выражению его лица, и всё было в порядке, конечно, Марко казался добрым человеком. Он может быть счастлив за Мету, и он будет счастлив.