dusk till dawn

Лежа в объятиях Лиама, Зейн смотрел в окно, наблюдая, как ночное небо постепенно светлеет. Вернувшись с пляжа, они пошли под душ и внезапно обнаружили, что ужасно проголодались. Остатки их пиршества все еще лежали на журнальном столике. Поужинав, они легли, но сексуальное напряжение, пронизавшее каждый миллиметр пространства между ними, буквально притянуло их к друг другу, лишив их сна. Яростная, свирепая, требовательная настойчивость ласк на этот раз сменилась медленной, жаркой чувственностью. Лиам неумолимо увлекал Зейна к исступленному наслаждению, направив на него всю мощь своих ласк, чтобы вознести его на самый пик. Он настойчиво шептал инструкции и ободряющие слова, так же возбуждавшие Зейна, как и все то, что он делал с ним, не забывая при этом повторять, словно мантру, «Ты невероятно красив». К тому времени как Лиам позволил ему забиться в конвульсиях, обезумевший Зейн извивался в его объятиях, снова и снова лихорадочно повторяя одно слово «пожалуйста». Когда последняя судорога улеглась, он сменил темп своих выпадов, и обмякшее тело Зейна словно по собственной воле вдруг изогнулось, как туго натянутый лук, стремясь прижаться к нему, пока он в него изливался. Зейн услышал собственный стон и прильнул к Лиаму, достигнув пика. Он оказался захваченный мгновением, который оказался не только бурно-чувственным, но и почти неистово-духовным. Позже, оглядываясь назад, Зейн мог бы посчитать себя наивным учеником, только что получившим урок от истинного, всезнающего мастера. И он все еще терзался бы ощущением, что, возможно, Лиам не был увлечен им в полной мере, если бы не одно обстоятельство - днем после бурного занятия любовью Лиам прижался к нему всем телом, зарылся лицом в изгиб его шеи и долго лежал так, словно и на него не менее сильно подействовало все, что произошло. И сейчас, когда Зейн смотрел на рассвет, его рука лежала в руке Лиама, а большой палец гладил ладонь Зейна. Обоими овладела полудрема, периоды молчания становились все дольше, но по мере того как поднималось солнце, свет нового дня вытеснял спокойную эйфорию и наполнял Зейна угрызениями совести, а также смутной тревогой за его друга Эвана. Он хотел позвонить ему вчера перед походом в казино, зная, что к этому времени Эван играет в теннис в своем клубе. Посчитав, что разговор об их дружеских отношениях, которые совсем не казались дружбой для Эвана, лучше снова отложить на потом, Зейн оставил ему сообщение на голосовой почте, заверив его, что прекрасно проводит время на острове. Все, сказанное Зейном, было правдой. Но вот то, о чем он умолчал, то, что являлось ярчайшим моментом всего его отпуска, делало сообщение Зейна жестокой недоговоренностью. С другой стороны, не может же он разбить сердце Эвана в пух и прах по телефону! Это нечестно по отношению к человеку, который столько для него сделал, и все это совершенно бескорыстно. Хотя Зейн подозревал, что платой за это стали возникшие у Эвана чувства. Он содрогнулся от мысли о голосовом сообщении Эвана, в котором тот высказал идею прилететь к нему на остров. Зейн очень сильно надеялся, что у его друга хватит благоразумия не совершать такой опрометчивый поступок. Но больше всего Зейн уповал на то, что Эван не станет требовать от него благодарности за его помощь в виде отношений. Почувствовав, как изменилось его настроение, Лиам повернул голову к мужчине, подарившему ему самые восхитительные, ослепительные, незабываемые сексуальные впечатления. Темные волосы Зейна были взъерошены, пара прядей которых свисла на лоб, а на щеках можно было разглядеть едва заметный румянец, оставшегося после занятий любовью, но выражение его прекрасного лица было грустно-задумчивым. Лиам предположил, что Зейн скорее всего думает о своем дружке и гадает, собирается ли он прилететь сегодня. Сам он думал о том же. — Тревожные мысли? — Не совсем. И не о тебе, — со вздохом заверил Зейн, но все же улыбнулся и спросил: — Ты был женат? Обычно подобный вопрос в подобной ситуации настораживал его, но они лежали в постели, время от времени задавая друг другу отрывочные, часто бесцельные вопросы. В конце концов, они только сейчас познали друг друга в самом интимном смысле, и хотя между ними возникли какие-то чувства, фактов явно не хватало. Поскольку они уже обменялись информацией о любимом времяпрепровождении, любимых блюдах, наименее любимых политиках и так далее, вопрос показался вполне резонным. — Да, а ты? — Никогда. В отличие от предыдущих вопросов этот, по мнению Зейна, явно требовал уточнения, потому что он вскинул брови и вопросительно на него уставился. — Я был женат три года на Вайолет, дочери Ставроса, — добавил Лиам, чтобы удовлетворить любопытство Зейна. Но это чувство явно было чересчур сильным. Перевернувшись на бок, лицом к нему, Зейн прижал палец к его сомкнутым губам. — Если я умру от любопытства в этой постели, — предостерег он, — тебе долго придется объясняться с управляющим отелем. Лиам попытался сделать зверское лицо, но мягкие волосы щекотали его грудь, на которой устроился Зейн, палец касался губ, а против очаровательной улыбки невозможно было устоять. — Вайолет была самым младшим ребенком Ставроса и единственной дочерью, — сдался он. — Отец держал ее в строгости и не выпускал из виду, задавшись целью не давать ей ни цента собственных денег. — А мне казалось, что наследницы греческих миллиардеров вечно пускаются во все тяжкие. — Ставрос тоже так считал, — сухо подтвердил Лиам. — К тому времени как ей исполнился двадцать один год, бедняга так отчаянно мечтала о свободе, чтобы наконец познать жизнь, что зрелище представлялось мне довольно жалким. Замужество было единственным способом побега из рабства. Но Ставрос не подпускал к ней мужчин, если не считать тех, кто представлялся ему достойной партией и кого Вайолет искренне ненавидела. Мы знали и понимали друг друга с детства. Она мне нравилась, я ей тоже. Поэтому мы заключили сделку. Поженились, и я позволил познавать жизнь, как ей заблагорассудится. — И что же пошло наперекосяк? — спросил Зейн, не сводя с него своих глаз. — Она решила, что ей позарез нужно испытать еще одну грань жизненного опыта, чего я не мог допустить. Именно ту, от которой она согласилась отказаться до того, как мы поженились. — И какую же именно? — Материнство. — Ты развелся потому, что она хотела иметь от тебя детей? — Нет. Позволил ей развестись со мной, — отчеканил Лиам таким тоном, что Зейн сразу понял: тема закрыта. Он опустил глаза, гадая, можно ли попытаться вытянуть из него побольше информации, но решил, что вряд ли это удастся. Не стоит еще больше портить их общее настроение. Посчитав, что лучше всего будет задать какой-то нейтральный вопрос, Зейн обвел пальцем крошечный шрам на его правой руке: — Откуда он у тебя? Как только Лиам понял, о чем он, его тон мгновенно смягчился. — В пятнадцать лет я наткнулся на рапиру. — Знаешь, я как-то сразу так и подумал. Карие глаза потеплели, и в уголках губ притаилась улыбка. Лениво подняв руку, он коснулся большим пальцем ямочки на его подбородке: — Откуда у тебя такая милая маленькая ямочка? — В тринадцать я наткнулся на почтовый ящик. Лиам засмеялся, решив, что Зейн шутит, и стал целовать его подбородок, но тот вырвался и покачал головой: — Я вполне серьезно. Лиам отстранился и удивленно поднял брови: — И как это у тебя получилось? — За несколько дней до того, как мне исполнялось четырнадцать, я решил тайком отправиться в Брэдфорд, чтобы повидаться кое с кем, кого не видел очень давно. Я убедил своего друга, который старше на год, подвезти меня. Утром Энт позаимствовал у брата машину, в обед мы сбежали из школы и отправились в путь. Проехав три мили, он потерял управление, машина перескочила через обочину и врезалась в почтовый ящик. Я ударился подбородком о приборную доску. — Разве пятнадцатилетним подросткам позволено водить машину? — Официально — нет. Это и стало одной из причин, по которой нас арестовали, когда полиция прибыла на место действия. — А другие причины? — Управление краденой машиной, владение марихуаной, прогул и уничтожение государственной собственности. Лиам задохнулся от смеха. — Это был незаконный арест, — запротестовал Зейн, приподнявшись, и Лиам вновь зашелся от смеха. — Так оно и было! Энт просто забыл сказать брату, что берет машину, поэтому тот заявил об угоне. И марихуана принадлежала вовсе не нам, а ему! — Мой образ парня из хора, кажется, претерпевает радикальные изменения! — Таковы были события моей бурной молодости. Но так или иначе, в тот день им настал конец. — Почему? — Меня пришлось везти в больницу и накладывать швы на подбородок. Врачи, естественно, позвонили отцу. Он был так напуган и зол, что орал на меня всю дорогу до ресторана. А когда мы все-таки добрались туда, отослал меня наверх и заявил, что отмерил мне два месяца домашнего ареста. Добавил, что отменит вечеринку в честь моего дня рождения, а когда успокоится и сможет думать связно, придумает мне новое наказание. Потом он влетел в свой кабинет и так грохнул дверью, что она опять открылась. — Бедный маленький озорник, — поддразнил Лиам, снова лаская ямочку на подбородке. — Под арестом целых два месяца! — Вообще-то я не собирался проводить дома и два часа. Я был так взбешен, что он посмел меня наказать, да еще и кричал как оглашенный, когда мне только что наложили швы! Посидел наверху несколько минут и прокрался вниз, намереваясь отсидеться у друга. Но когда шел на цыпочках к черному ходу, из его кабинета донесся звук, приковавший меня к месту. — Что это было? — Всхлип. Я увидел его отражение в стенном зеркале напротив его кабинета. Он сидел за письменным столом, закрыв лицо руками, и горько плакал. Понимаешь, отец был таким сильным, несгибаемым человеком, что мне в голову не приходило, что он способен плакать. Это был самый ужасный момент в моей жизни. — И что же ты сделал? — Пробрался обратно наверх и два месяца сидел дома. Больше я ни разу не пропустил школу и старался держаться подальше от неприятностей, по крайней мере больших. С этого дня я дал себе зарок покончить с подобными вещами. Лиам помолчал, размышляя над тем, что только что ему рассказал Зейн, и, пытаясь представить объемную картину его жизни. Но ему было сложно это сделать, ведь до вчерашнего дня ему не доводилось общаться с людьми его круга. — Ты ни разу не упомянул о матери, — сказал он, наконец. Зейн покачал головой: — И ты тоже. — Она жива? — упрямо допытывался Лиам. — Я отказываюсь говорить о ней, пока ты не расскажешь первым. — Думаю, ты и так мне скажешь. — Да тебе ничего не вытащить из меня даже штопором! — Я смогу вытащить все. Причем одной ладонью, — с абсолютной уверенностью пообещал Лиам, сунув руку под простыню. — Только попробуй, — прошипел Зейн, крепко в него вцепившись и не оставив между ними ни единого пространства. Почему-то вдруг стало жизненно важно, чтобы он не смог так легко выкачивать из него секреты и в то же время хранить свои! Но Зейн совсем не ожидал, что Лиам перевернет их местами. Оказавшись сверху, Лиам начал проводить медленно рукой по его телу, но Зейн не дал ему добраться до самого чувствительного места, схватив его руку. — Отпусти мою руку, Зейн. — Ни за что, — начал было он, но тут ему вдруг показалось, что сопротивляться просто глупо. Зейн убрал руки, расслабился и издал громкий стон, когда Лиам, взяв его полувозбужденный член в руку, стал ритмично двигать кистью. Окончательно успокоившись, Зейн позволил Лиаму дарить ему тепло и наслаждение. — Итак, может, ты что-то хотел мне сказать? — осведомился Лиам, ускоряясь и изменяя ритм. — Пока что нет, — едва слышно прошептал Зейн, цепляясь за его плечи и закрывая глаза. Лиам так близко подвел его к пику, что он едва удерживался от того, чтобы не начать двигаться вместе с ним. — А теперь? Может, теперь у тебя найдется что сказать? Зейн льнул к нему, сердце колотилось, ногти впивались в его спину. — Нет, — выдохнул он, но его тело уже было на грани конвульсий, когда Лиам вдруг остановился. — Ну а сейчас? Зейн висел над обрывом, в полном отчаянии, обезумевший, и Лиам это знал. И намеревался лишить его наслаждения, подведя к самому краю и удерживая там, пока он не сдастся Очевидно, Зейн ошибся, когда вообразил, что Лиам рассчитывает получить ответ, дав ему сначала все, чего безмолвно требовало его тело.То самое тело, которое умоляло его капитулировать. Но сердце упорно стояло на своем и не хотело сдаваться. Поэтому Зейн, пытаясь игнорировать болезненно возбужденную плоть, выпустил его плечи и откинулся на подушки, глядя на Лиама измученными глазами, безмолвный и разочарованный. Лиам продолжал с бесстрастным видом смотреть на него. Зейн хотел что-то сказать, но тут Лиам неожиданно заключил его в объятия. Его рука возобновила свою сладостную пытку, окончательно сводя Зейна с ума и даря ощущения, которых его намеренно лишили. Лиам повернул ладонь, провел пальцем по головке, и этого хватило, чтобы Зейн стал сотрясаться в спазмах. Когда безумный шторм утих, Зейн откинулся на подушки, поднял руку, провел по жесткой щеке, нежно пригладил густые волосы. — Моя мать живет в Брэдфорде, — прошептал Зейн, признавая свое поражение и победу Лиама. Победу, которой он добился на условиях Зейна. Не на своих. Неведомые прежде эмоции бурлили в груди Лиама, поражая его до глубины души. Зейн предназначен для него. Они созданы друг для друга… Но позже, сегодня или завтра, их пути возможно окончательно разойдутся, и одной из причин этому мог стать его друг, который усиленно предпринимал попытки завоевать сердце Зейна. В мозгу Лиама звучали трубы и герольды выкликали его имя, призывая появиться на арене Судьбы и предстать перед ревущей толпой: гладиатор без меча и щита, вооруженный только секретами и хрупкими надеждами. Трубы выли все громче, и он уже шел навстречу судьбе, беззащитный и бесстрашный. Рука Зейна лежала на его щеке, пальцы ласкали подбородок, золотисто-карие глаза манили. Лиам, улыбаясь, уткнулся лицом в его руку, поцеловал ладонь и прошептал: — Мы, идущие на смерть, приветствуем тебя.