***
Василий зашёл в почти пустое кафе и оглянулся. В углу, за барной стойкой, стоял сонный бариста. Стола три, несмотря на будний день, занимали небольшие компании в четыре и пять человек. За четвёртым занятым столом, у окна, в гордом одиночестве сидела девушка, тоненькая и хрупкая, круглолицая и смуглокожая. Каштановые кудрявые волосы, осветлённые примерно до середины и когда-то бывшие, наверное, вишнёво-красными, о чём напоминали розоватые концы, обрамляли её лицо с простыми чертами. Она то потягивала чай, то что-то рисовала в небольшом записном блакноте, иногда что-то помечая. Вдруг её взгляд задержался на стекле, и она свела брови, что-то выглядывая. Шакулин тоже начал искать это что-то, ничего не нашёл и уж было расстроился, но девушка, повернувшись, улыбнулась ему: — Вася Шакулин? Ну, садись — что стоишь, как не родной? — Когда он, сняв кожанку, подошёл ближе, она произнесла: — Наташа. — Очень… Очень приятно. Девушка посмотрела на часы, ожидая увидеть там хотя бы пять минут одиннадцатого, но даже её спешащие впереди планеты всей наруяные часы показывали 9:50: — Умничка, не опоздал, — она улыбнулась, и на щеках появились ямочки. Какое-то время они молча, но с интересом рассматривали друг друга. Ничего интересного или особого, как показалось Васе, в ней не было — крупные простые черты и большие серые глаза. Куда больше удивляло его то, что сидела она в тонкой чёрной майке на лямках, однако укутавшись в плед. — Как дела? — спросила Наталья. — Хорошо, — парень довольно сощурил глаза. — Вот и у меня хорошо, — она отвернулась и снова уставилась в окно, уже ставшее мокрым от начавшегося дождя. — Как вы познакомились? — Девушку этот вопрос будто ввёл в недоразуменее, и потому Вася продолжил, подавшись вперёд: — С Калинкиным. — А-а, — почти расстроенно протянула Наташа. — Ну, скажем так: я та самая на голову отбитая одноклассница, которая носила мишуру на новогодние вечеринки в школе.* Она скучающе зевнула, а Вася усмехнулся, вспоминая ту фотографию Жени, где он был единственный в дурацком костюме. Наташа, резко смахнув с блокнота тонну карандашей, фломастеров, лайнеров, ручек и прочей дребедени, протянула его Шакулину: — Нравится? На развороте было детально прорисована рыжеватая девушка в золотистом платье, какое носили века два, а то и три назад. Где-то в углу, отдельно, ещё и рукава, подол, корсет — и всё точь в точь. Единственным отличием было — точнее, были — черно-фиолетовые треугольные вставки и выпрямленные волосы. Не успел Вася выразить своё восхищение, как художник художнику, а Наташа уже перевела тему: — Дождливо. Не люблю такую погоду. Я говорила, что дождь не люблю? — она подтянула к груди колени, тоже укрыв их пледом. — Не отвечай, не говорила… — Правда? — Вася вздёрнул брови. — Ах, точно ты ж из Питера — если честно, далеко не лучшие воспоминания у меня с ним связаны — только без обид, окей? Ты что же, будто удивлён этой осведомлённостью? А ты думал, будто ты меня не знаешь, так и я тебя тоже? А нет, мой дорогой (тут Вася смутился), я знаю тебе даже немного больше, чем ты думаешь. От Калинкина вообще можно очень многое узнать. Но есть ли смысл? — она облокотилась на спинку стула и уставилась на потолок. — Не знаю, — расстеряно пожал плечами Шакулин. — Наверное… — Нет, если закончился чай, — Наташа постучала ногтями по заварнику. — Лёша, принеси ещё, пожалуйста, чайничек. И кружку — для гостя. — Бариста молча кивнул, отставив бедный стакан. — Красиво рисуете, — вставил свои пять копеек Вася, пока у его собеседницы не было, что сказать. — Вы где-то учились? — Тю, я не такая старая, чтобы ко мне обращались на «вы»! — Наталья всплеснула руками, и с её плеч спал плед (уже в который раз, как заметил Василий). — А вообще, да, занималась, — она вздёрнула заострённый носик, — четыре года непонятных кружков, пятнадцать лет живописи у художника, одиннадцать лет художетсвенной школы плюс четыре года худграфа… Ты не представляешь, как это всё… О, Леша, спасибо, — отвлеклась Наташа на баристу с чаем и кружкой. Но какой ценой ей далась эта творческая жизнь, Вася так и не узнал, потому что девушка, забыв, перескочила эту тему: — И до сих пор занимаюсь, представляешь? Шакулин, захваченный её речами, даже немного и позабыл, зачем, собственно говоря, сюда пришёл: — Правда? — Да, я костюмер в театре Маяковского. Самый главный во всём мире. Да, определённо самый главный. Вот хочешь побывать за кулисами? Хочешь? Значит, побываешь. Да хоть сегодня! Васю забавляла эта уверенность в словах и неисчерпывающийся поток мыслей девушки, уже давно сознательной, а не ребёнка, и потому он рассмеялся, едва не подавившись крепким каркаде. — Знаешь, и я тоже своего рода художник, — Вася гордо посмотрел в окно. — Знаю.***
Совсем незаметно были выпиты ещё два чайника чая, а они всё вели светские беседы и стали за столь короткое время близкими друзьями, найдя в интересах очень много общего. Но Наталья заявила, что уж больно скучно ей сидеть на одном месте и пригласила нового знакомого в театр. Она встала, бросила все свои вещи, без разбора, что есть что, в рюкзак и надела пилотку, ещё более холодную, чем кожанка Васи. — Пойдём же, мой дорогой друг! — воскликнула она. — А счёт?.. — Ты здесь со мной, а, значит, можно разок не заплатить, — она подмигнула и вышла на улицу.