Разрыв шаблона

Когда Стайлзу поступило сообщение с незнакомого номера, он как раз собирался позавтракать и старательно насыпал кофе в турку. Сразу же оторвавшись от своего занятия, ибо зло не дремлет, Стайлз прочитал сообщение. «Свободен сегодня?» Даже если отправителем сообщения и было гипотетическое зло, оно решило вежливо поинтересоваться, не нарушит ли оно своими планами планы Стайлзу. Ему такой подход понравился. Было бы крайне удобно, если бы мистический фатум, ответственный за все их передряги, каждый раз узнавал расписание у главных действующих лиц и занимал местечко в окошке между сессией и тренировкой, но строго до десяти часов вечера или брал талончик на очередь. Стайлз уже было начал печатать что-нибудь забавное в ответ, как следом прилетело следующее: «Это Питер». Стайлз моментально завис и поставил чайник на место, рискуя попросту налить воду мимо турки. Не каждое утро ему пишет Питер Хэйл с целью выяснить, занят ли он в этот день. Более того, вообще так спокойно раскрывает кому-то свой личный номер, а не обычный номер для экстренной связи. Особенно кому-то настолько словоохотливому. На удивление Стайлз и впрямь был свободен как ветер. В кои-то веки он наслаждался ленивым воскресным утром и мог позволить себе никуда не спешить. Никаких событий, требующих его внимания безраздельно. Еда и сериалы. Поэтому неслабо так заинтересовшись, что же от него хотел Питер Хэйл, он с лёгкостью освободил для него местечко в своём загруженном расписании. Чтобы сообщить сию благую весть Стайлз выбрал самую скромную формулировку из всех возможных: «Ага, а что?» Помимо причины Питера написать ему Стайлза озаботил вопрос, кто же он по профессии, — по его мнению, так умело выдерживать паузу могли только писатели, актёры и психотерапевты. Сообщение висело прочитанным, но в течение двух минут ответ всё не приходил, и Стайлз снова занялся варкой кофе строго по рецепту. Он долго мучился раньше, потому что никак не мог найти подходящее лично ему соотношение кофе, сахара и воды. Он любил крепкий, терпкий кофе, но терпеть его не мог, если вкус слишком отдавал кислотой, и в таком случае добавлялся сахар. К моменту, когда кислота была полностью нейтрализована, зубы начинало ломить от сладости. Кроме того, количество молотого кофе Стайлзу тоже приходилось то и дело изменять: чтобы напиться, одной кружки ему было мало, а после второй он не знал, куда девать всю свою бодрость. Поиск хорошего сорта кофе и правильного рецепта был долгим, но потраченное время того стоило. Теперь у Стайлза имелся свой собственный утренний ритуал, состоявший из провоцирующего на обильное слюновыделение запаха, варки идеального кофе и его неторопливого распития. Отвлечение на сигнал телефона сулило возможную ошибку в соблюдении необходимых пропорций и неправильный вкус, и прочитал новое входящее сообщение Стайлз только после того, как поставил турку на огонь. На самом деле, за время, проведённое в совместных передрягах, отношения между членами стаи и Питером, державшимся от неё особняком, если не наладились, то стали более нейтральными и вполне приветливыми. Цивилизованное светское общение, можно сказать. Единственное, что оставалось неизменным — своего рода привычка, которая стала ещё более мила Питеру с тех пор, когда на его сарказм и подколки перестали реагировать слишком остро, и переросла впоследствии в настоящую традицию. Питер раз за разом ломал чьи-то стереотипы. И Стайлз с губящим его любопытством ждал, когда же очередь дойдёт до него. Что предпримет Питер, Стайлз ждал долго. Видимо, он был номером один в его рейтинге. Поэтому, когда Стайлз увидел фразу: «Свяжи меня», он совсем не удивился. Ахуел, потому что такого разрыва шаблона он не ожидал, но не удивился. Кофе закипел и, полностью проигнорированный Стайлзом, убежал. К чёрту завтрак. От разговора в максимально приватной обстановке Стайлз, несмотря на интимную тему их беседы, открестился сразу же, поставив ультиматум: уединённый столик в кафе или никак. Да где угодно, хоть в библиотеке или посреди парковки в центре города, лишь бы не наедине в квартире Питера. Либо Питер встал не с той ноги, либо он так истосковался по стайлзову обществу, что согласился достаточно быстро. Занял за собой право самому выбрать столик и назначил время встречи. Он уже его ждал, когда Стайлз, разъедаемый непонятными предположениями, влетел в кафе, и махнул рукой, будто в почти пустой забегаловке его можно не заметить. Стайлз, едва дойдя до центрального столика, сразу выдал целую тираду: — Здравствуй, Питер, безумно рад тебя видеть. Вот скажи мне честно, ты с дуба рухнул? Что это ещё за «свяжи меня», боюсь спросить? У меня только два варианта, один фантастический, а второй привычный. Надеюсь, ты говоришь о втором, который подразумевает за собой полнолуние, потерю контроля и все из этого вытекающие последствия? Если да, попроси о помощи кого-нибудь способного удержать тебя. Если нет, я умываю руки. Питер смотрел как всегда спокойно и малость насмешливо, но из интереса дослушал его возмущения до конца и только затем произнёс: — Здравствуй. Польщён, что я смог вызвать в тебе такие яркие эмоции, а теперь не мог бы ты сесть и хотя бы выслушать меня? — он кивнул на свободное место напротив. — Буду счастлив, если при этом ты не станешь повышать голос, чтобы наш разговор не стал достоянием общественности. Поверь, тебе же будет комфортнее, если этого не произойдёт. Стайлз в нерешительности замер, мысленно взывая к своему благоразумию и убеждая себя в том, что ему весь этот разговор задаром не нужен. — Садись, — настойчиво попросил Питер. Стайлз решил, что нет ничего плохого в том, что они просто обсудят детали их частной жизни, и повиновался. Металлические ножки стула противно заскрежетали по полу, когда он отодвигал его. Он поморщился и значительно тише сказал: — Больше всего я сейчас страшусь услышать, что ты не шутил. — Не шутил, — подтвердил Питер и, не ходя вокруг да около, поставил перед фактом. — Прямо сейчас ты либо говоришь мне «нет», мы расходимся и больше никогда не поднимаем эту тему, но при этом ты так никогда и не узнаешь, чего именно я от тебя хотел, либо мы, как взрослые люди, подробно обсуждаем мою просьбу и совместными усилиями приходим к общему решению. Ну, каков твой выбор, Стайлз? Стайлз, не готовый к такой формулировке, задумчиво зарылся рукой в свои волосы, пытаясь понять, неужели он хочет ввязаться в нечто подобное даже на словах. Но разве он виноват в том, что просто хочет понять, почему удостоился такого предложения? Выслушать и отказать. Это просто. — Ладно, о’кей. Что именно ты имел в виду, когда писал мне? Когда Стайлз всё же остался и решился задать свой вопрос, Питер заметно расслабился. Видимо, он всё же понимал, как звучала его просьба, и был готов к тому, что Стайлз развернётся и уйдёт, не выслушав его. — Спасибо, что всё же выбрал второй вариант, — первым делом он поблагодарил за возможность вообще обсудить это. — Если отвечать на твой вопрос коротко, то я действительно попросил тебя связать меня. Не тупо привязать к стулу или сунуть кляп в рот и запихнуть в подвал, как заложника. Что ты слышал о шибари́? Стайлз замялся, думая, как бы помягче объяснить, что его познания в этом крайне ограничены, но в итоге сказал прямо, передавая саму суть без всяких экивоков: — Это когда человека связывают, чтобы трахнуть? Питер, откинувшись на спинку стула, неожиданно рассмеялся и, совладав с хохотом, сразу объяснил свою реакцию, чтобы не возникло недоразумения: — Какая непосредственная формулировка. В идеале, чтобы трахнуть, — поправил он. — Но это не совсем верно. Шибари — это японское искусство связывания при помощи веревок. Что вполне логично, не так ли? В основе лежит техника боевого связывания ходзё-дзюцу, возникшая ещё в пятнадцатых-шестнадцатых веках. Стайлз не удержался и перебил блистательный монолог: — Боевая техника? Как это вообще приспособили к чему-то интимному? Питер, кажется, против любопытства Стайлза ничего не имел и спокойно продолжил предоставлять историческую справку, отвечая тем самым на поставленный вопрос: — Потому что кто-то случайно связал не того, - хмыкнул он, - вот и зародился альтернативный способ применения. Вуаля, произошло возведение боевой техники в ранг искусства. Правда, только в двадцатом веке, когда появились театры кабуки, где среди прочих пьес показывали эстетический бондаж, можешь себе представить? Своеобразное контемпорари послевоенной Японии. То есть, шибари — это в первую очередь эстетико-эротическая практика, которая сейчас известна, к сожалению, в основном как практика садомазохистская или прелюдия к сексу. Но, повторюсь, это не так. Восток — дело тонкое, там абсолютно отличные от наших взгляды на жизнь, и, несмотря на всю свою чувственность, культура сдержанная, строго соблюдающая цензуру. Поэтому ни о какой пошлости, тем более в театре кабуки, и речи быть не может. — Заслушаться можно, — сказал Стайлз, — у тебя талант вести лекции. Но несмотря на это для меня шибари это всё ещё прелюдия, прости. — Хорошо, скажу иначе, — сам себе кивнул Питер. — Я не прошу тебя меня трахать, Стайлз. Стайлз, заказавший себе ранее кофе, тут же им поперхнулся, не готовый к такой прямой формулировке. Питер, наконец, озвучил своё желание более конкретно: — Я хочу, чтобы ты долго и со вкусом меня связывал и, желательно, чтобы мы оба получили эстетическое удовольствие в процессе. Не сказать, что от этой информации Стайлзу стало легче и мотивы Питера хоть как-то для него прояснились. Стайлз собрал всю свою смелость, наглость и любопытство, перемешал это всё и спросил: — Какой тебе с этого кайф? Вот честно, не понимаю. Питер оказался максимально лояльным даже в вопросах личной жизни и просто находкой для человека, который любил спрашивать и получать подробный ответ. — Я объясню, — сказал он. — Думаю, у тебя не укладывается это в голове, потому что говоря о связывании ты представляешь только боль и вынужденное ограничение свободы. Это, кстати, доказывает, что услышав слово «связывание» вне контекста, твои ассоциации, в первую очередь, уходят в сторону насилия и, рискну заметить, в отношении тебя, а не к обычному бондажу. Вывод Питера звучал крайне логично, и Стайлз понял, что примерно так и обстояли дела, несмотря на то, что именно он почти каждый месяц доставал из шкафа целый километр мощных цепей и привязывал всех желающих к батарее или бетонным столбам из-за полнолуния. Он попытался сосчитать, сколько раз за всю историю их приключений связывали его, и оказалось, что все случаи можно пересчитать по пальцам одной руки. Но даже этого с лихвой хватило, чтобы в его мозгу что-то переклинило. Разобравшись с этим, Стайлз почувствовал себя не в своей тарелке, потому что Питер запросто расшифровал большую часть его сомнений и косвенно даже обозначил причину их возникновения. И всё же Стайлз не стал возмущаться или противиться дальнейшему обсуждению этой тонкой темы, раз уж его всё равно читали как открытую книгу, и они оба это осознавали. Питер спросил: — Ты ведь слышал об информированном добровольном согласии? — Слышал, конечно, — пожал плечами Стайлз. — А при чём здесь доктрина медицинской этики? — Я бы именно так сформулировал суть грамотных отношений между тем, кого связывают, и тем, кто связывает. Данный термин, по-моему, здесь более чем подходит, — принялся за подробное объяснение Питер. — Информированное добровольное согласие в медицине — это право, в нашем случае — правило. То есть, согласие обеих сторон, особенно принимающей. Согласие добровольное и основанное на предоставленной в доступной форме обстоятельной информации о том, что будет происходить, включая и сам процесс, и его влияние на эмоциональное состояние, и особенно вероятные — решаемые — проблемы и сложности, которые могут возникнуть. В некотором роде для нас обоих связывание — это психологический эксперимент. — Ты не выглядишь как человек, который позволил бы добровольно связать себя, — сказал Стайлз. — Почему? — А скорее как человек, который сам связал кого-нибудь и далеко не факт, что добровольно? — фыркнул Питер. — К этому вопросу мы вернёмся, если ты ответишь. После этих слов Стайлз с удивлением обнаружил, что несмотря на откровенность всего их диалога, делиться внутренними переживаниями так сразу Питер не собирался и ответа на изначальный вопрос так и не дал, а увёл разговор куда-то в сторону. Спустя некоторое время тишины и размышлений, Стайлз нашёлся с ответом: — Ты говоришь «в нашем случае» и «для нас обоих», но я не согласился в этом участвовать. — Но согласился выслушать и не сбежал, когда я стал копаться в тебе и твоей голове, — пожал плечами Питер. — Решать тебе.  — Словосочетание «психологический эксперимент» звучит пугающе, — Стайлз попытался хоть как-то притормозить грозящий перерасти во что-то невообразимое диалог. — Не говоря о том, что ни у одного из нас нет необходимого образования для того, чтобы делать что-то с чьей-то психикой. Она и так у нас настрадалась, забыл? Ты, небось, свою справочку даже в рамочку оформил. — Как и ты свою? Конечно, предыдущей своей репликой Стайлз хотел бы ненадолго сбить Питера с толку, но умом понимал, что не сможет. Но ему требовался перерыв, и он был готов переключить своё внимание на что угодно, даже на сущую глупость. Питер тоже прекрасно понимал, что Стайлзу необходимо время передохнуть, к счастью, не стал возражать и лишь помог ненадолго отсрочить принятие решения. Стайлз ощутил прилив благодарности за это, и, вопреки изначальному желанию свести вообще всю их встречу к какой-то затянувшейся шутке, сказал правду: — Нет, я её порвал. У меня был сложный период в отношениях с одним тысячелетним демоном. Он ставил надо мной треклятые психологические эксперименты, и я не был готов видеть успешный результат его трудов у себя на полочке каждый день. — Жаль, — вполне серьёзно сказал Питер. — Оставил бы на память. — А я и оставил, — признался Стайлз. — Как разорвал, сразу стал склеивать обратно. Вовремя заметил, что у меня даже копии не было. Когда успокоился, вооружился скотчем. Не знаю, на кой чёрт мне эта бумажка сдалась. Разве что действительно на память. — Но на полочку так и не поставил? — Нет, это уже походило бы на самоистязание — проходить мимо и пялиться каждый раз на то, до чего я себя и довёл. Сам понимаешь, подобное напоминание было бы явно лишним. — Пожалуй, — согласился Питер и, сочтя, что разговор исчерпал себя, а возвращаться к предыдущей теме его собеседник не собирался, сказал. — Я заплачу за твой кофе. Стайлз, тут же подобравшись, вцепился в его руку: — Погоди-погоди. Ладно, — забормотал он, гадая, как же задержать Питера ещё хотя бы на пару минут. — Ладно. Давай. Я хочу тебе помочь. Не уходи. — Да я и не собирался, Стайлз. Стайлз где-то глубоко внутри, там, где он обычно вел разговоры с самим собой, в мыслях, расхохотался над своей поспешной и необдуманной реакцией. Расхохотался и восхитился Питером. Тонкая психологическая манипуляция. Тем не менее, его трюк показался успокаивающим настолько, что Стайлз даже восхитился. Питер же вопросительно глянул на их сцепленные руки. Стайлз, быстро сообразив, что он по-прежнему сжимал чужое запястье, резко отпустил его руку, а обе свои спрятал под столом на коленях и для верности переплёл пальцы в замок, чтобы не хватались своевольно за что ни попадя. — Почему я, Питер? Чем ты руководствовался, перебирая в уме список имён? — Всё просто, — легкомысленно бросил Питер. — Ничего я не перебирал. Просто знал, кто, в теории, стал бы меня вообще слушать. «И не поднял бы при этом на смех», — прочитал между строк Стайлз, а вслух спросил: — Неужели я — единственная кандидатура? — Цену себе набиваешь? — усмехнулся Питер и прежде, чем услышал возражения, добавил. — Кому ещё бы я мог позволить подобное, по-твоему? Будь Стайлз на его месте, вариантов у него действительно было бы немного, но он всё же ляпнул: — Ну, Малии? — Не думаю, что это слишком этично по отношению к ней. А если я возбужусь? Пусть они и определили довольно чётко характер предполагаемого взаимодействия и коснулись эстетико-чувственной составляющей шибари, у Стайлза глаза на лоб полезли от подобных заявлений: — А ко мне — этично?! Мне в таком случае что делать?! — Если возбудишься? Тебе папа не рассказывал? Лекция про пестики, тычинки и самоопыление. Вспомни, тебе около двенадцати было. — Мне не смешно! — Ладно, — примирительно поднял руки Питер. — Старая шутка, понял. Мы же одного пола, ты лучший вариант, нежели моя родная дочь. С этой точки зрения этично, согласись? — Питер-р-р, — обречённо протянул Стайлз. — Я сейчас чокнусь. Да с тобой-то что делать?! — Ничего, — он пожал плечами, — Просто игнорируй возбуждение, хотя я уверен, что подобная проблема замаячит на горизонте ещё нескоро. Ты ведь не мастер шибари, или я чего-то о тебе не знаю? — Нет, конечно нет. — Значит, пока ты не научишься всё делать правильно, о подобной моей возможной реакции ещё и говорить нечего. — Спасибо, успокоил, — буркнул Стайлз. — Ты все так складно мне объяснил, но ты-то сам осознаешь, на что идёшь? Сколько пройдёт времени, пока я найду более подробную информацию и научусь вязать хотя бы минимальное количество необходимых узлов? Там же наверняка целая куча и других особенностей, о которых я и не подозреваю даже. Это очень много времени, Питер. А я так и не понял, ради чего тебе это нужно. — Ради удовольствия, — перебил его Питер. — Что? — Ты пока не можешь понять, как такое возможно, раз весь твой предыдущий опыт со связыванием был малоприятен, и сейчас ты не знаешь, с какой стороны подступиться. Я подскажу, и постепенно ты поймёшь, какой во всём этом смысл. Ты согласен на часть ответственности? — спросил Питер. — Ты возьмёшь на себя это обязательство? Стайлз прежде уже сказал ему «да» не подумав, а свободы выбора почему-то не ощущал именно сейчас. Наверное, потому что уже всё решил, но продолжал трепыхаться и изводить себя. Информированное добровольное согласие, да? Он честно был уведомлен о том, что будет дальше, но всё равно не представлял себе эту картинку. Стайлз не мог отвести взгляд от глаз напротив — они словно не позволяли ему больше увиливать. Сердце в предвкушении рухнуло вниз, но быстро вернулось в привычный ритм. Стайлз подумал, что Питер всё прекрасно слышал сам, но посчитал правильным подтвердить ещё раз вслух: — Да, да.