Разрыв шаблона

Стайлз никак не ожидал, что на последнем году обучения в школе ему настолько будет необходима эмоциональная разрядка и дополнительный заряд эндорфинов, что он начнёт заниматься лакроссом усерднее, чем Скотт, который, понятное дело, решил вдруг озаботиться своими средними баллами и итоговой аттестацией, когда до выпуска оставалось уже меньше полугода. У Стайлза проблем не было ни с баллами, ни с банальной посещаемостью, и он всё равно тусовался в школе чаще. Что он мог поделать, если всё, что ему было нужно знать, чаще всего можно было выведать именно в школе? Да и вообще, ему казалось, что неметон — древний пень, влекущий всевозможных тварей и сомнительных личностей в город, — находился не где-то посреди леса, а вот прям в конкретно их старшей школе. Кто-то разодрал кучу людей или типа того — скорее всего, кто-то новенький, учитель или ученик. Кто-то видел на улицах неведомое существо из мифов почивших инков — по-любому, его логово в школьном подвале или под трибуной спортзала, — если ползает, или под крышей, — если летает. С другой стороны, все это можно было объяснить. Все вопиющие случаи случаются с подростками постарше, и старших школ в Бикон-Хиллз всего ничего, их — Стайлз однажды удостоверился, составив от балды географический профиль, — самая ближайшая к местоположению неметона, поэтому большинство созданий так или иначе тянулось сюда. Приезжие обычно знали, зачем приехали, и этим господам знатокам вычислить оборотней не составляло труда, как и разузнать имена и место учёбы, так что наличие двинутых учителей периодически вызывало привыкание. Благослови господь Финстока, что бессознательно готовил их к этому морально. Короче, в необходимости почаще зависать в школе в качестве меры отслеживая были убеждены почти все. Они, конечно, не то чтобы действительно следили за всем и вся, но, зная в лицо всех новеньких, было проще вовремя сориентироваться и теперь они хотя бы имели возможность предпринять что-то до того, как ситуация повернёт на неминуемый оборот. Стайлз, дотошный до мелочей, даже составил чёткий график, чтобы никому не было обидно, — к счастью, у всех была личная жизнь и увлечения, несмотря ни на что, — включающий в себя несколько дежурств в неделю. Для непредвиденных ситуаций, типа дурных предчувствий или откровенных смертей в «протоколе» появилась поправка «звонить Стайлзу (или Скотту)» — порядок действующих лиц и авторская пунктуация соблюдены. Вообще, торчать в школе один-два раза в неделю до вечера никого особо не напрягало, каждый находил, на что потратить время. Кто-то мотал штрафные часы за неуды и прогулы, кто-то наконец увидел смысл являться на факультативные занятия, кто-то сидел в библиотеке и самосовершенствовался. Так уж совпало, что стайлзовы бдения выпали именно на те дни, когда проводились дополнительные тренировки по лакроссу, обязательные лишь для основного состава, и незаметно для себя Стайлз стал их посещать, так как ничем иным занять себя не мог — ниже отметки «хорошо» не получал, обязательные профилактические занятия посещал в тот же день, как их назначали, а нужных книг в библиотеке не было. В общем, втянулся в тренировки, на которые немного забил Скотт, и буквально за месяц поднаторел в игре. Это радовало. Нет, тренер по-прежнему орал, но на поле выпускал и на скамью обратно не сажал. Для человека, согласившегося в далёком десятом классе только записаться в любую спортивную сборную на спор — кто сдастся быстрее, доходяга или астматик, — результат налицо. Потом, когда с лёгкой руки Питера он позволил втянуть себя в авантюру со связыванием, Стайлз подумал, не слишком ли он разнообразил свою жизнь хобби и не пора ли завязывать с физическими нагрузками, но первое время ничего не предпринимал, а потом привык к набранному темпу и сам удивлялся, как успевал всё это и многое другое совмещать. Оказалось, просто замечательно. Настолько, что мог бы стать каким-нибудь планер-коучем и за деньги рассказывать желающим, как построить свой день или неделю так, чтобы успеть всё и даже больше. Стайлз, правда, с профессией давно определился, но никто не говорил, что и это совмещать ему не удастся. В общем, Стайлз, абсолютно вымотанный, как раз тащился с тренировки, волоча на себе рюкзак с учебниками и спортивный баул — иногда форму следовало стирать, а защиту несколько дней проветривать на улице, — и ругнулся от неожиданности. Только он вспомнил про закон мироздания, гласивший, что всему сверхъестественному здесь как мёдом намазано — вот, пожалуйста, — Дерек и тот в школе. Точнее, на парковке в стайлзовом джипе. Супер. Стайлз бы свалил по-тихому, да вот он его уже заметил и бровь поднял многообещающе, как ему самому наверняка казалось. — Вот говнюк, — бормотал Стайлз, возобновляя путь и еле волоча ноги. — Думает, это на меня подействовало, потому я и иду к джипу. Меня сейчас ничто так не прельщает, как удобное водительское сиденье, домашний душ и кровать после. А не этот вот бровастый тектоник. С другой стороны, Дерек мог бы к нему подкрасться или подкараулить на заднем сидении, дожидаясь, когда его заметят, или позвать по имени, напугав до усрачки. Так что, возможно, следовало сказать спасибо за то, что он не стал вытворять всех этих жутких дерековских выходок, а вполне прилично приветственно ему кивнул. Стайлз молча запихнул свою ношу в узкий багажник — единственный минус его пожившего джипа — и, сев за руль, поздоровался: — Привет, Дерек, чё надо? Давай накоротке, я дико устал. — Да, я чую. — Ну прости, в душе ещё не был, — он развёл руками. — Ты по делу или как? — Или как, — произнёс Дерек, открывая дверь и выбираясь на улицу. — Пройдёмся? Стайлз присвистнул. — Чувак, это звучит крайне подозрительно. Ты бы выражался… конкретнее. Я точно буду в безопасности, если присоединюсь? Покидать джип он не торопился. Не потому, что прям так уж ему не доверял, но надо же посопротивляться приличия ради. — Питеру ты подобных вопросов не задавал, когда к нему в машину садился, — заметил Дерек. — Ты идёшь или мне тебе дверь открыть? — Да иду я, иду. Вот же приспичило, — возмутился Стайлз, но несильно, и через мгновение хлопнул дверью. Предложение Дерека пройтись означало вовсе не «пойти прогуляться». Вопреки логике, они вновь отправились в сторону школы, и Стайлз еле подавил в себе разочарованный вздох. На улице было слишком хорошо. Палящее солнце закатилось за горизонт, парковка заметно опустела, в траве неподалёку стрекотали кузнечики, тёплый ветерок проникал под рубашку, но не вызвал ни зябкости, ни мурашек, хотя Стайлз был по-прежнему взмокшим после тренировки. Возвращаться и бессмысленно бродить по коридорам совершенно не хотелось. Лучше уж действительно пройтись, прогуляться по школьному стадиону в качестве альтернативы или по дороге домой полностью открыть окно и высунуть руку, ловя мягкий, тёплый ветер ладонью. Но никак не давиться спёртым воздухом внутри здания. — Захотел восполнить забытые знания? — спросил Стайлз. — Мог бы просто спросить конспекты. Да хоть у Скотта, он у нас в последнее время крайне старательный ученик. Глаз, равно как и прочих присущих лицу органов и возвышений, на затылке у Дерека не было, но Стайлз всё равно увидел, как он нахмурил брови, и задумался над природой сего явления, да так, что наступил ему на пятку и вдовесок впечатался своим лбом в его затылок, когда они остановились у постамента с названием школы. — Мне нужно в хранилище, Стайлз, а ты для прикрытия, — ответил Дерек и, оглядываясь, заприметил кучку школьников, находящихся в опасной близости к ним. Стайлз, распознав знакомые лица, махнул им рукой, и вновь повернулся к Дереку. Сдвинуть бетонное сооружение, не привлекая внимания, невозможно. Сейчас невозможно — они наверняка ещё полчаса будут тусоваться у парковки и обсуждать свои скучные подростковые дела. — Погнали, поможешь тот хлам перетащить, что ли, — сказал для отмазки и сам потянул своего небритого приятеля в школу, когда они вновь остались наедине, наконец, ответил нормально. — У меня напрочь вылетел из головы тот факт, что твоя родня не придумала места для династического хранилища лучше, чем стены учебного кампуса. — Они руководствовались принципом, что в такое многолюдное место ни один посторонний не сунется, если вообще догадается, где оно, — встал на защиту семьи Дерек. — Но по факту там особо нечего красть. — Кладовая? — фыркнул Стайлз. — Это всё, конечно, очень интересно, но, колись давай, при чём тут я? Сдалось тебе моё прикрытие. — Зачем тебе столько верёвок на заднем сидении? Я в них чуть не запутался, — перевёл тему он. — Да дались вам всем мои верёвки! — вспылил Стайлз, на ходу затормозив. Краем глаза он успел заметить, что они уже стояли у того самого входа в хранилище, где когда-то они были со Скоттом и девчонками. Так себе воспоминания. — Вот нефиг было без спросу в джип залезать. Признайся, припугнуть хотел, да? Гамак я плету, ясно? Га-мак. Поделись этой информацией со всей стаей, пожалуйста, вы меня с ума сведёте. Ещё вопросы? Дерек и бровью не повёл на эту эмоциональную вспышку, остановился у двери и снова перевёл тему: — От тебя Питером несёт, ты в курсе? Стайлз не сразу нашёлся с ответом. Хотя бы потому, что его несколько обескуражила формулировка, а потом он и вовсе задумался, как реагировать на подобную реплику. То есть, конечно, он понимал — рано или поздно встанет прямой вопрос: что у него за дела с Питером. И в некотором роде он был благодарен Дереку за пробный разговор без свидетелей. Неужели сие — заслуга вдруг пробудившегося чувства такта? Стайлз в это не верил, как и в сказку про прикрытие. Не в стиле Дерека. Даже случайная встреча не выглядела бы в его глазах настолько подозрительно, но представить его, планирующего подобную ситуацию, не выходило тоже. На удивление, пока Стайлз соображал с ответом, никто не пилил его взглядом, не поторапливал, не награждал усмешками, да и, вообще, казалось, не смотрел, как на его лице отражался весь мыслительный процесс. Дерек спокойно осмотрел неприглядный закуток, в котором они торчали, и выемку с механизмом с такой тщательностью, будто этот вход впервые видел. Выпустил когти, вставил в отверстия в стене, и она тяжело, но послушно отодвинулась в сторону. Из хранилища сразу пахнуло пылью, плесенью и холодом. Идти туда Стайлзу не особо хотелось, но Дерек уже шагнул внутрь, и он всё же прошёл следом — с него не убудет. Да и слова, наконец, относительно подходящие нашлись: — Не в курсе, я ж не оборотень, — пожал плечами Стайлз, осматриваясь в уже знакомом помещении. Вон, даже грибы те, которые в своё время заваривала в качестве чая пожилая альфа оборотней-буддистов, валялись на полу вперемешку с осколками от банки ровно в том же месте, где они со Скоттом их оставили. Видимо, грибы слишком специфические на вкус, раз даже крысы их не растащили. Или, может, хранилище Хейлов настолько крутое, что крыс тут просто не водилось. Дерек бросил на него оценивающий взгляд, мол, неужели прямо сказал, без экивоков? Стайлз снова неопределённо передёрнул плечами, что-то вроде: «А что я должен был тебе ответить?». При других обстоятельствах, он, возможно, принялся бы отнекиваться, да вот ведь от оборотня, особенно рождённого, правду не скроешь. Он промолчал бы, может, только Стайлз ведь именно из тех людей, кто и молчит красноречиво, и Дерек наверняка узнал приблизительный ответ ещё до того, как он всё же открыл рот. Зато сейчас по закону жанра Стайлза начнут уверять в необходимости свести это общение на нет ради его же безопасности и мнимого морального спокойствия стаи. Но, откровенно говоря, ему давно без разницы, кто и что выскажет по этому поводу. Раньше, возможно, был мизерный шанс отговорить Стайлза от любых контактов с Питером, но он безвозвратно упущен. Да и вряд ли такая возможность по-настоящему существовала — раз что-то его увлекло, внутри моментально закрадывался эдакий червячок. У обычных людей — червячок сомнения, у Стайлза, вот, преимущественно червячок глубочайшего интереса. Он надолго поселялся в голове, как в спелом, сочном яблоке, и потихоньку разъедал черепную коробку изнутри до тех пор, пока Стайлз не бросал всё и не брался за удовлетворение своего интереса. — Я могу помочь избавиться от Питера, — как бы промежду прочим произнёс Дерек, — если он принуждает тебя к общению с ним. — Чего?! — поперхнулся Стайлз, мигом забывая о разглядывании захламленных всякими непонятными вещами и травами полок. — Как ты себе это представляешь вообще? Он, по-твоему, прохода мне не даёт и требует безраздельного внимания к своей величественной персоне? И что значит избавиться, боюсь предположить? — Слишком много вопросов, — намекнул Дерек, усердно озираясь по сторонам, и добавил. — Помоги найти сундук или что-то в этом роде. — О’кей, но ни один вопрос это не снимает. — Не пойми неправильно, Стайлз, я просто сохраняю благоразумие. — Ну ничего себе заявление. Где ж оно раньше-то было? Ты тоже не пойми неправильно, я просто трезво смотрю на твою стайную политику, — Стайлз, не найдя ничего похожего на сундук на нижних полках одного стеллажа, выпрямился и подошёл к другому. — Но, заметь, я с некоторых пор в это не лезу, так что и ты, будь добр, не лезь в моё взаимодействие с Питером. С чего ты вообще этим озаботился?  — Я уловил на тебе его запах, ещё когда мы тебя от охотников вытаскивали. Въевшийся запах, а не поверхностный, — объяснил Дерек. — Сразу решил, что дело нечисто. — И? — Он тебя шантажирует? — Ух ты, — восхитился Стайлз, — поразительное умозаключение. Ты караулил меня ради того, чтобы выяснить это? Мог бы просто смс кинуть, приятель. — Ты уходишь от ответа, — заключил Дерек. — Если считать обоюдное стремление обсудить некоторые вопросы, совершенно не касающиеся оборотнических тем, такие как гастрономические вкусы, к примеру, или кинематограф второй мировой или опыт пребывания в стенах такого исправительного учреждения, как психбольница, с внимательным собеседником, то да. Безбожный шантаж. — Сложно поверить, что вы так просто сошлись во мнениях. — Нашёл чему удивляться, — хмыкнул Стайлз. — И когда ты стал таким любопытным, Дерек? — Когда ты предпочёл поехать с Питером, а не с остальными. — Оу. Ну, прости? Не думал, что тебя это так заденет. — Меня это не задело, — Дерек повысил голос, вздохнул, и вернул себе самообладание. — Просто объясни мне твой выбор. Что пошло не так, раз ты поехал с ним? С Питером? Разве в здравом уме кто-то добровольно и без всяких сомнений предпочтёт его компанию? Вот так, со стороны взгляни на ситуацию. Согласись, у меня есть веские основания думать, что у кого-то непорядок с головой. Стайлзу оставалось лишь поразиться его словам — надо же, сколько он их выдал. И без всяких там угроз, насмешек и прочих атрибутов их привычного общения. Это вообще их первый адекватный разговор, не относящийся напрямую к стае, на его памяти. Казалось бы, прогресс, но без подоплёки, пока ускользающей от понимания Стайлза, тут не обошлось. — У тебя, видимо, — огрызнулся он и объяснил. — Я заколебался сидеть в том дурацком подвале двое суток, без еды, воды, туалета и возможности разузнать, что меня ждёт. Я готовился поймать паническую атаку, и тут ввалился Питер. Да я был готов облобызать его нетленные мощи, так обрадовался этому появлению. Он меня, блин, действительно успокоил, безо всяких крамольных мыслей и далеко идущих стратегий, — Стайлз не заметил, как принялся за нормальные объяснения, и сам себе не верил — надо же, не какую-то абстрактную лапшу на уши вешал, а ни с того ни с сего рассказывал реальное положение дел. Накипело в нём, что ли? — Успокоил, — с сомнением повторил Дерек. — И в этом всё дело? Сам-то себе веришь? Ну, а на что ещё Стайлз рассчитывал? На мгновенное взаимопонимание с Дереком? Да бред. Настроение на нормальный диалог тут же пропало, колкости так и напрашивались на язык. — Нет, просто я под действием заклятья и пытаюсь реабилитировать его в твоих глазах, — сыронизировал он, — На самом деле, мне, повторюсь, голодному и холодному, хотелось поскорее попасть домой, а не ждать ещё часик-другой, пока вы разберетесь с охотниками, а потом провести ещё столько же времени в машине у кого-то на коленочках. Учти, тогда я бы выбрал твои, дабы выразить всю свою благодарность за спасение. Нет, без шуток, спасибо, конечно, что вытащил, но вот сейчас ты лезешь не в своё дело, а это немного начинает омрачнять твой героический подвиг. Приоритеты, понимаешь? — Нет, — отрезал Дерек. — Но ты прав, дело твоё. Только потом не ной, когда он снова выкинет какую-нибудь херню в его характере, и в этом будешь замешан ты, придурок, — и со стуком поставил какую-то склянку обратно на место, как бы в заключение. Стайлз ощутил, что и сам начал заводиться, рискуя выплеснуть злость на ни в чём не повинный хлам на полках. Чего толку он распинался, на понимание ещё какое-то надеялся, а в ответ ему, и Питеру заодно, в лицо говном запустили ни за что. — Спасибо за совет, — Стайлз подавил в себе желание безжалостно пнуть что-нибудь ногой. — Нет тут никаких сундуков, пиздабол. — Вали, — рыкнули на него в ответ. — Кому сказал, съебись? — Очень мило, спасибо, Дерек. Адьос, — Стайлз с удовольствием наступил на валявшиеся на полу осколки, раздробив их на ещё более мелкие, и, насладившись даже таким никудышным выбросом агрессии, просто ушёл. — Почему ты такой злой и потный? — спросил Питер, едва открылась дверь, и пропустил гостя в квартиру. Гостем он звал его чисто номинально, иронии ради. Да и сам Стайлз вряд ли ощущал себя гостем. Таким привычным, обыденным жестом он оставлял рубашку, которую всегда таскал с собой, на вешалке и, не глядя, ставил обувь на одно и то же место на полке, зная, что оно теперь всегда свободно специально для его кед. Обходил Питера, первым покидал прихожую и шёл куда хотел. Чаще всего начинал с кухни: включал чайник, осматривал холодильник и ящики в поисках съестного. Он даже запомнил, где какие приборы и тарелки лежат, но по привычке подвисал и спрашивал. Стайлз не наглел, просто после сказанной неоднократно фразы «иди и возьми сам, разрешаю», перестал вести себя как нормальный, примерный гость. И теперь был забавным, вежливым вторженцем. Наблюдая за ним, Питер прилагал некие усилия, лишь бы не улыбаться довольно и сыто от таких мелочей, а привычно скалить зубы. Питер однажды дал ему дубликат ключей, без всякой задней мысли, исключительно ради удобства. Стайлз сунул их в карман и, не считая нескольких раз, когда свои хозяин квартиры забывал в машине или были заняты руки, так ими и не воспользовался. Его больше забавляло дергать Питера, отрывать от дел, чем бы он там ни занимался. Заставлять откладывать книгу или открывать дверь с каким-нибудь половником в руке и полотенцем на плече. — Вспотел я на тренировке, — сказал Стайлз, нашёл бутылку воды, приложился к ней лбом. Через несколько секунд разочарованно поставил её на место — слишком тёплая для того, чтобы остудить горячий лоб или по-хорошему утолить жажду. Питер предугадал его грядущее разочарование и последующее за ним тайное желание и протянул ему стакан воды со льдом. Стайлз залпом его осушил, блаженно промычав от удовольствия. — М-м, то, что надо, — заявил он и пригубил второй стакан. Его Стайлз пил медленнее, с чувством растягивая удовольствие. Питер же смаковал эту картинку. Благодаря яркому свету ламп, было видно каждую деталь: крапинки пота там, где футболка прилипла к торсу, запрокинутая голова и шея с красиво движущимся при глотках кадыком, пальцы длинные, но не очень изящные — обычные, по-мужски сильные, по ним со стакана на ладони стекал конденсат, его капли продолжали путь, напоминая голубоватые вены, хорошо заметные близ запястий, растворялись под кожей у локтей или задерживаясь у чуть заметных, вставших дыбом от прохлады тёмных волосков. Питер удивился тому, что не заметил, как давно в нём произошли такие разительные изменения: из юноши он стал мужчиной. Нет, он видел, как Стайлз, равно как и все остальные, менялся: постепенно уходила из силуэта нескладность, по всему телу крепли мышцы, уравновешивая широкий разворот плеч, и ярче виднелись скулы, стоило только сойти с щёк пухлости, свойственной ранней юности. Видел, но внезапное осознание ударило обухом по голове. Наверное, однажды он так же неожиданно заметит в зеркале напротив своё постаревшее лицо и первые седые волоски. Не потому ли, что Стайлз вырос, в отличие от его приятелей, Питер стал лучше к нему относиться, а потом и воспринимать иначе? Более взрослый, сообразительный, ответственный, здраво рассуждающий. Стайлз, как никто иной, понимал и задумывался над тем, что каждое действие приводит к последствиям. Теперь он мог стать объектом желаний, во всех смыслах, и стал им. Питер, когда обращался к нему, в самом деле даже не брал во внимание его внешние данные и не рассчитывал перевести их отношения в плоскости, предполагавшие нечто большее, чем связывание. Предполагал, что рано или поздно эти действия возбудят хотя бы одного из них, но не думал, что другой всерьёз вознамерится помочь и втянется сам. Не думал, что тем, кто решится на это, будет Стайлз. Стайлз, тем временем, сложив руки в молитвенном жесте, попросил: — Слушай, пусти в душ, а? Питер вновь окатил его взглядом, подмечая, что по его коже расползались мурашки — тело после физической нагрузки стало замерзать и требовать тепла. Он был настолько сконцентрирован на Стайлзе, что детально распознавал его состояние: зябкость, влажность кожи. Запах кожи — прозрачный, тонкий, а не липкий, многослойный, как в удушающе знойную погоду. Питер мог бы взять дело в свои руки и отговорить его от душа, а взамен согреть его собой и увести в спальню на кровать, по пути вальсируя в интимном танце и прижимая к стенам, или заласкать прямо здесь, разложив на столе, как главное блюдо вечера, но не стал. Сегодня хотелось лишь смотреть и дрейфовать в полувозбуждённом состоянии. Питер усмехнулся, отстраняясь от стены: — Тебе ванну с пенкой или без? Стайлз на эту реплику рассмеялся, теряя остатки нехорошего настроения, а у Питера перед глазами стояла фантазия, как еще он стирает все негативные мысли и невзгоды из его головы. — Мне хватит обычного душа, о’кей? — О’кей, — передразнил его Питер и, выбирая полотенца, припомнил. — А злой почему? — Наткнулся на Дерека, — развёл руками Стайлз. — Что, его лицо настолько мрачное, раз привело тебя в бешенство? — Да нет, сначала вообще все мирно было. — Потом, как наплескаешься, расскажешь, — перебил Питер и, завершив композицию из ровной стопки полотенец настолько чистой футболкой, что её белизна ослепляла, а ненавязчивый запах стирального порошка кружил голову, попытался уйти. — Да ладно, — отмахнулся Стайлз, — зачем откладывать-то? Я могу мыться и одновременно говорить, — и кивком указал на унитаз. Питер не понял, чему он восхитился больше — бесстыдству или новой стадии в их отношениях, когда они могут мыться друг при друге. Хотелось бы верить, что вторая версия действительно имела место, ему это по-настоящему льстило. Возможно, сильнее, чем эмоции Стайлза при виде его связанным. В конце концов, уметь оценивать красоту по достоинству и любоваться ею — одно, доверять и позволять смотреть на себя во время столь интимного процесса — другое. — Мне, безусловно, идея очень нравится, — признал Питер. — Она даже звучит так, будто я её придумал. Но ты уверен, что я не помешаю? Стайлз отнёсся к этому более легко: — Ой, да что ты там не видел, — закатил он глаза и принялся стягивать с себя потные вещи. Наверное, в этом и заключалась разница их поколений. Шутка ли, Питер старше него почти на двадцать лет, и, кажется, относился к таким моментам ответственнее, чем мог бы, завидев перед собой спокойно обнажающегося парня. Испытывай Стайлз стеснение, Питер бы обязательно беззлобно поддел его или заверил в своих чистых помыслах, несмотря на компрометирующее положение. Но он не стеснялся вовсе. Пока Стайлз раздевался, у него не краснели уши, движения не были торопливыми и неловкими, пульс не дрогнул. Так раздеваются в общественных раздевалках: спокойно перекидываясь парой слов о тренировке или о чем-то несерьёзном, когда вокруг куча похожих друг на друга полураздетых людей обсуждает то же самое. Такая уверенность даже сбила Питера с толку, самое время Стайлзу подтрунивать над ним и провоцировать. Но последнее ему удавалось и так, не прилагая никаких усилий. Сверкнув голыми ягодицами, он зашёл в душ и прикрыл за собой дверцу, чтобы не налить всюду воды. — Признайся, — Стайлз включил воду и помахал Питеру через стекло. — Признайся, дизайн ванной комнаты в порно подсмотрел? Судя по пару, исходящему от воды, мылся он кипятком. Прозрачные дверцы душевой запотевали, едва ли цензурируя зрелище — наоборот, распаляя воображение Питера. — Естественно, — отозвался он. — Ты только мыло не роняй — поднимать придётся. — Докатились, — даже сквозь запотевшее стекло Питер увидел его улыбку, — шутки про упавшее мыло. Не стыдно, не? — Ничуть, — возразил он, превозмогая себя и отрывая взгляд от размытого силуэта Стайлза. — Рассказывай уже давай, а то я подумаю, что это завуалированное предложение присоединиться к твоему купанию. — Да ну тебя, — фыркнул Стайлз и принялся пересказывать события вечера, попутно выливая в ладонь гель для душа. Вид, представший перед Питером, действительно побуждал на всякие спонтанные и несдержанные поступки. Превозмогая себя, он всё же оторвал взгляд от притягательного размытого силуэта, позволяя Стайлзу помыться. Чтобы отвлечь себя, Питер решил разобрать корзину с грязным бельём и распределить вещи на три кучи — чёрное, белое, цветное. Он попросту не решился нарушать чужое личное пространство подобным образом сверх меры, несмотря на дозволение присутствовать в комнате. Кто бы что ни думал на сей счёт, каждый ощущает на себе косые или заинтересованные взгляды, но не всякий осознаёт, что это и впрямь причиняет неудобства. К тому же, Питер не испытывал сомнений, так пялиться на того, кто не твой, — невежливо. С этим они еще не разобрались: шагнули в степь интимных отношений, толком ничего не обсудив, но раз Стайлз не заводил об этом речь, то и ему пока не о чем беспокоиться. Они оба взрослые люди, и рано или поздно зайдёт речь о том, что между ними происходит и насколько прочно. Чёрное, белое, цветное, чёрное, белое, цветное. Успокаивает похлеще любых мантр, надо взять на вооружение. Краем уха удавалось понимать и даже реагировать на то, что говорил Стайлз. Его слова не особенно поразили Питера, он неплохо знал Дерека и был в курсе его скудных способностей к эмпатии. Стайлз же в этом знании пребывал на стадии отрицания. Или, возможно, уже перемахнул через гнев, тогда от торга и депрессии Питер его отвлечёт, а затем последует принятие неизбежного. — То есть, ты просто признался, что мы часто контактируем? И всё? — Ага, — сказал Стайлз. — Мне показалось, выдался шанс по-человечески объяснить, с чего бы в нашем с тобой общении наметилось потепление. До тех пор, пока кто-то что-то не увидел или услышал или унюхал, не обдумал ситуацию на свой лад и не преподал увиденное уже в искаженном варианте. Сам понимаешь. — Понимаю, — согласно кивнул Питер и услышал, как выключилась вода и раздался шорох полотенца. В голове вновь замаячили откровенные картинки, и он вернулся к своей медитации. Чёрное, белое, цветное, чёрное… Питер с недоумением уставился на вещь в руках. Одна из его любимых хенли, насквозь пропитавшаяся кровью. Он не мог припомнить, чья она и как давно это было. Чувство времени за последние месяцы помахало ему ручкой, сохраняя в памяти исключительно те моменты, которые связаны с человеком, старательно сейчас вытиравшимся его полотенцами у него за спиной. Питер бросил хенли в кучу цветной одежды, поспешив прикрыть сверху чем-то другим. Даже тот факт, что пятна покоричневели по прошествии дней, не делали кровь менее узнаваемой. — Безусловно, я немного приврал с чего все началось, лишь бы уберечь его нежную психику, но сути это не меняет, — несколько капель воды упало Питеру на загривок, следом за этим он увидел перед глазами босые ноги, по которым стекали капли, грозясь образовать целую лужу на полу. Ступни у Стайлза, к слову, тоже что надо, аккуратные. Питер впервые их так близко рассматривал. Опомнившись, прежде, чем подняться, он убедился, что прямой улики против него не видно, сгрёб эту кучу в охапку и сунул в стиральную машину, выбрав самый длительный режим из всех возможных. Остальные шмотки, как есть, оставил на полу, только сдвинул так, чтобы не споткнуться, и поднялся с пола. — А потом ты понял, что ваша встреча коварно подстроена, ты разочаровался в человечестве в лице Дерека и ушёл, — заключил Питер. — Тогда уж в волчестве, — ляпнул Стайлз и тут же поднял руки, будто извиняясь за каламбур. — Никаких претензий, — успокоил Питер. — Ну как, легче? — После душа? А то, — кивнул Стайлз и продолжил. — Увы, догадался о его коварстве я несколько позднее, чем хотелось бы. Видимо, в вас все же есть общие черты, — он вдруг хохотнул. — Это надо же, как повезло, что я верёвки постирал. Дерек сказал, что чуть не запутался в них, а представь, если бы он на них твой запах почуял! Вот умора. Что бы он подумал? — Что ты меня связывал? — Ага, и с чего бы, интересно? — Сказал бы, что я снова двинулся, — Питер тоже усмехнулся, — или перестал себя контролировать, а ты решил оказать мне помощь. Опыт, насколько мне известно, у тебя получше, чем у Дерека будет. — Да-да, — покивал Стайлз. — Мне нравится. А дальше? — Он бы указал на ложь, ты бы наплёл ещё чего-нибудь невразумительного, и в итоге вы бы зашли в тупик, — перечислял Питер. — В заключение ему пришлось бы сдаться и уйти не солоно хлебавши. — Как ты хорошо меня знаешь! — Ещё бы. Давай, укротитель оборотней, одевайся, иначе снова замёрзнешь. — При тебе стесняюсь, — заявил Стайлз. Питер закатил глаза, но молча вышел из ванной. Он успел перемолоть ароматные зёрна в кофемолке, сварить себе турецкий кофе и с комфортом устроиться, и только тогда, очевидно, исключительно на запах свежесваренного напитка выползло пресноводное создание по прозвищу Стайлз. Появился он прямо с полотенцем на голове и, слишком активно пытаясь убрать с волос лишнюю влагу, зажмурился, дабы не заехать неосторожным движением в глаз. Питер сам с собой поспорил, на каком шаге он во что-нибудь врежется. — Ты потом сможешь уснуть? — спросил Стайлз. — Конечно, — отозвался Питер, — Кофе меня не сломит. Плюс, неизвестно, сколько ты меня связывать будешь. Может, феном воспользуешься? Брызги аж до меня долетают от твоего усердия. — Не, — он отмахнулся, — не хочу феном, — и тут же, прогадав с расположением стены, врезался в неё локтем и пронзительно взвыл. Вполне логичный исход передвижения по чужой и ещё недостаточно изученной квартире с закрытыми глазами. — Ого, с твоими талантами бы на луну выть, — оценил его вокальные данные Питер, очевидно, ни в малейшей степени ему не сочувствуя. — Ты уверен, что не хочешь укус? Ты бы всех пленил. Стайлз, взбесившись, сдёрнул полотенце и, гневно блеснув очами, швырнул им в Питера. Он, впрочем, поймал и не преминул высказаться: — Какой изящный гол. Пожалуй, стоит сходить на твою игру, не находишь? — Не забудь, козлина, баннер в мою честь растянуть, — брякнул Стайлз, плюхнулся на табурет и в отместку отпил кофе из чужой кружки. — Сделаешь своих фирменных бутербродов на двоих? — На одного, — согласился Питер и, встав, метко кинул полотенце, так, что оно послушно повисло на плече у Стайлза. — Тебе лишь бы поесть. — На двух, — упрямо поправил он, объясняя. — Мне-то известно, сколько я буду тебя связывать — долго. Так что у нас перекус. — Задумал что-то грандиозное? — Так, — Стайлз пожал плечами, — есть кое-что на примете, — и полез в телефон. Питер, не дождавшись подробного ответа, фыркнул и принялся нарезать мясо на тост тончайшими кусочками — бутерброды сами себя не сделают. Стайлз спустя некоторое время добавил: — В общем, ничего такого, просто я подумываю над тем, чтобы, наконец, связать тебя целиком. А на голодный желудок нехорошо. Так что ты тоже ешь, не до этого потом будет… — объяснил Стайлз и снова передёрнул плечами — с волос, как бы тщательно он их ни вытирал, стекали холодные капли воды и щекотали шею, усидеть спокойно было невозможно. — Кажется, у меня появился культ еды из-за тебя. — Сочту за комплимент, — сделал реверанс Питер, поставив на стол первую порцию бутербродов. — Согласись, хорошо покушать тоже надо уметь. Стайлз никак не отреагировал, и Питер оглянулся на него, чтобы проверить, в чем дело. Вся его поза — нога на ногу, одна рука на подбородке, во второй телефон, нахмуренный лоб — говорила о нетерпении. «Со схемой, как обычно, не определился», — рассудил Питер и, не менее заинтересованный, нагло заглянул в чужой телефон из-за плеча Стайлза, чего он даже не заметил. Он быстро перелистывал картинки, редко задерживая взгляд на изображении больше десяти секунд, и Питер понимал почему: все изображения были слишком фотографическими, постановочными, искусственными. Ни за одной из схем не находилось ничего, кроме пустого самолюбования модели и идеально выверенной геометрии верёвки. Питер прекрасно видел, как модель выставляет себя напоказ, и сам мог бы так же, если бы не испытывал никаких чувств от ритуала. Но с новообретенными умениями и интуицией его мастера подобное было невозможно. Когда Стайлз брал в руки верёвку и начинал его связывать, из головы вылетали абсолютно все посторонние мысли. Особенно, когда Стайлз, не утруждаясь объяснениями, приводил его в нужное положение прикосновениями: не боязливыми, а уверенными и даже повелительными, но одновременно такими чувственными, мягкими и желанными, что Питер мысленно сравнивал себя с послушной глиной и подавался вслед за движением его рук. Каждое соприкосновение ощущалось так же интимно, как когда сексуальное желание находит отклик в глазах партнёра — та доля секунды, когда друг в друге читается согласие, готовность и откровение, и между искрящимися умами стирается расстояние. А дальше то самое чувство эйфории или пресловутый сабспейс, как принято сейчас выражаться у молодёжи. Да хоть второе пришествие, Питеру насрать на названия и ярлыки, хотя это борзое и резкое созвучие букв, на его вкус, ни на йоту не отражало реальность так, как слово «экстаз», уносящее ассоциациями от гениального Бернини к чему-то божественному и недоступному. И одна лишь возможность испытать нечто подобное вызывала у него дрожь предвкушения. Даже если параллельно они вели беседу. Каждое произнесённое ими слово не было лишним, оно являлось частью медитативной мантры или, вернее, молитвы, погружающей внутрь себя, объединяя их двоих. Ни один вопрос Стайлза не нарушал этого состояния, а лишь погружал глубже, и, несмотря на излишнюю вычурность случайно проведенного сравнения, Питер мог бы признать, что в схожих с его чувствах, благоговея, верующие ведут диалог с богом. Понять такое со стороны невозможно, какими словами ни изъясняйся и на каком языке ни говори, если никогда хотя бы на толику не испытывал сам. А непонимание и насмешки в ином случае Питера совершенно не трогали. Стайлз вновь перелистнул картинку, и Питера окончательно прошибло. — Эту, — произнёс он, — давай эту. Стайлз, едва не вздрогнув от его внезапного вмешательства, обернулся, ожидая найти признаки иронии на лице. — Ты что, на полном серьёзе хочешь так? Питер вполне понимал это изумление. Он явно не из тех, кто производил впечатление человека, хоть в какой мере нуждающегося в божественном спасении и стремящегося к вере. Он и сам отфыркивался от любых серьёзных намёков на нечто околорелигиозное, но сейчас вдруг именно эта схема оказалась самой подходящей. Питер не знал, что способствовало спонтанной тяге: может, это плод привязчивых ассоциаций, или в памяти незаметно отложился стайлзов молебный жест, сложенные руки, когда он просился в душ, или логичный итог их совместных подколок об истинном призвании Стайлза в бутике интимных товаров. Или всё разом, старательно накопленное разумом Питера. Другие возможные причины он отринул как несущественные. — Почему бы и нет, — Питер выпрямился, устав стоять согнувшись над чужим плечом, и усмехнулся. — Приоденешься в сутану или обойдёмся без атрибутов бутафории? — Обойдёмся, — повторил за ним Стайлз, и Питер с удовольствием прочитал в мечущихся в нём эмоциях смятение, которое так глубоко втянул в свои лёгкие в стремлении разобрать до каждой молекулы, что не заметил, как они переместились из кухни в спальню, как оказался на полу у его ног, полностью раздетый — не заметил тоже. Не придал значения своему наивному жесту. Это оказалось настолько правильным, что сегодня, сейчас и не могло быть иначе. Схема не была идеальной, по мнению Питера, и он знал, что Стайлз задействует свой творческий потенциал на максимум и совершит подвиг, изменив её на своё усмотрение. Он всегда переделывал их, причём, делал это намеренно, наперекор непонятно чему. До Питера даже сквозь туманную призму собственного наслаждения доходили нотки его упрямства, и он полагал, оно служило проводником для тяги персонифицировать сухую схему под них двоих, отождествить её с происходящим между ними, а не скупо повторить обвяз один в один и удовлетвориться лишь скудным сходством с примером. Их отличало наличие замысла. И тот оттенок в общении, которому они дали волю, впервые обменявшись жаром в тесной примерочной. Питер прикрыл глаза, представляя, как будет восприниматься увиденное им на картинке вживую. Полностью готовый к грядущим ощущениям, он уже тянулся им навстречу и действовал практически бессознательно, вверяя себя кому-то, кроме себя самого, и это ощущение восхитительно. Стайлз не успел толком прикоснуться к нему, а Питер уже находился в безгравитационном пространстве, вслушиваясь лишь в его шаги и шорох перебираемых верёвок. Он погрузился в свои размышления и не сразу услышал, как Стайлз обратился к нему: — Так почему именно этот… Образ? — и провёл ладонью по плечам, призывая ограничить жестикуляцию. — Что думаешь на этот счёт ты? — отвечая, Питер провёл затылком по его животу, признавая просьбу. Тактильное общение ему нравилось, он с замиранием сердца сконцентрировал внимание на направляющих движениях чужих рук, садясь ровно. — На самом деле я знаю многое о молитвенных позах, — удивил Стайлз. — Невозможно отделять тело и дух, верно? — Естественно, — и, помедлив из-за отсутствия каких-либо действий со стороны, добавил. — Связь между положением тела и психическим состоянием неразрывна, поэтому на Востоке в храмах и монастырях, к каким бы конфессиям они ни принадлежали, и школах боевых искусств уделяют этому такое внимание. Для них имеет большое значение кровоснабжение, внутренняя энергия, чакра. В остальном мире, увы, психосоматика носит более прагматический подход. Слова лились из Питера неохотно, было сложно сконцентрироваться на размышлениях и речи теперь, когда он погружался в пучину самоощущений. — Есть такое, — хмыкнул Стайлз и следом выровнял наклон и поворот головы лёгким прикосновением к подбородку. — В арабском языке есть слово ас-салат, означающее молитвенный ритуал, переводится как связь, контакт. — Готовил эссе для школы? — Дыши глубже и не перебивай, я тут мастер, понял? И да, готовил, это неважно, — признал он, создавая самозатягивающуюся петлю на животе и обматывая верёвку вокруг талии, чтобы сверху петли сплести закрепляющий узел. — Арабы, очевидно, мудрые и называли все своими именами, ведь молитва — это и есть выйти на связь с высшими силами. Воистину всё гениальное просто, и Питер понимал, о чем шла речь. Это рефлекс — становиться ближе к собеседнику, поворачиваться к нему лицом или подносить телефон к уху, а не держать его на уровне поднятия руки при разблокировке экрана. Каждое из этих действий несёт в себе значение не то что облегчить, но и сделать контакт вообще возможным. С молитвой сложнее, ведь связь должна осуществляться с существом запредельным, но в сути своей то же самое. — Только вот в религии, чтобы выйти на связь с богом, нужно подавить себя, — произнёс Питер. — Когда мы пришли в спальню, ты сразу оказался передо мной на коленях, — веско, но деликатно сказал Стайлз. — Думаешь, это подавление? — Нет, — возразил он и не нашёлся с точным определением, — это скорее… — Поза покорности, и тебе не так легко признать это вслух. Но он скрепя сердце мог признаться себе в этом втайне. Питер не из тех, кто считает безопасным подобное проявление своего отношения, но, оказалось, держать в узде свои действия под гипнозом — что же это ещё могло быть, раз он и впрямь так спокойно встал на колени и даже не задумался о значении этого жеста — не так легко. В здравом уме это даётся тяжело, особенно с его складом характера и стремлением доминировать и контролировать. Если продолжать рассуждать здраво, то людям, подобным ему, это полезно. Разве не этого он хотел — передать контроль? Именно — перестать пытаться судорожно держаться за ситуацию и бояться отпустить. Краем мысли он лишь успел восхититься, что Стайлз быстро научился брать контроль и, что поражало более всего, обладал достаточно тонкой эмпатией, чтобы мгновенно и без мучительных раздумий распознавать все психологические нюансы, о которых сам Питер предпочитал иногда не задумываться, и был теоретически подготовлен. То, как безропотно он поддался влиянию, пугало, но внутри все содрогалось от правильности происходящего.  — В общем, принятие какой-либо позы неизбежно вызывает сопутствующие эмоции, если делать это со знанием дела, — подвёл своеобразную черту их пролога Стайлз. — Я даже могу тебе это прямо сейчас доказать. Поза, в которой ты находишься, называется тронной, но это не йоговская поза, а древнеегипетская с поправкой на коленопреклонение. Она относится к молитвам-концентрациям. В этом положении естественным образом регулируются ритм, скорость и глубина дыхания. По сути, ты медитируешь. Да, Питер правда ощущал спокойствие. Одно время он пытался приобщиться к культу йоги и медитациям, но у него в то время не было ни терпения, ни должной устремлённости. Чисто физически он бы мог достигнуть нужной кондиции, но, скорее, не благодаря самопознанию и силе воли, а через принуждение, через не хочу — эффект не тот. А Стайлз своими разговорами, пониманием и верёвками почти привел его в дзен. Питер на очередном вдохе понял, что верёвки обхватывают грудную клетку, и крепко, не как обычно, но дыханию это совершенно не мешало. — Ощущается невероятно, — признал Питер. — Я рад, — улыбнулся Стайлз. — Значит, мы на истинном пути. Прежде уже были мысли сотворить нечто подобное, но все… Не приходилось к месту. Никак не ждал, что ты сам предложишь. Теперь я наверняка продолжу использовать такие… Открытые позы. Например, зародыша, — он отпустил концы прежней верёвки, они оказались на удивление длинными, и Питера накрыло волной еле заметных мурашек от этого обещания, он не мог здраво оценить происходящее с ним. — Если правильно расслабить мышцы, напряжение уйдёт на добрые семьдесят процентов. Далее Стайлз дотронулся до его рук, веско проводя по ним пальцами, массируя по кругу, спросил: — А знаешь, что означают руки, скрещенные на груди в позе причастника? — и, раскрыв одну ладонь, коснулся её центра губами. Питер впитал этот жест. — Нет. Дав ему насладиться такой трогательной крупицей ласки, Стайлз сам сложил его руки у груди, ладонью в ладонь. — Так причастники говорят: «Я получаю великую ценность и хочу сохранить её». И ничего не таят за душой, только истина, — поведал он и лёгким движением связал кисти, путано и сложно. Питер пребывал с закрытыми глазами, но все равно видел внимательный стайлзов взгляд и осязал, как он заводит концы верёвки, оплетшей руки, за шею, вдевая их под петлю первого обвяза. — Важнейшая роль всех молитвенных поз — приглушить и приостановить низшее «я», уступить себя высшему, — говорил Стайлз, — и, о, как ты по-прежнему непокорен, оставляя голову гордо поднятой… На лоб Питеру опустилось сразу несколько верёвок, давящих, принуждающих запрокинуть голову назад, затем — следы многочисленных прикосновений на щиколотках. Стайлз продолжал говорить: — Сперва твое стремление оказаться связанным ассоциировалось у меня с эскейпологией, умением освобождаться от пут. Теперь я вижу, что это не так. Психологический вектор, который я никак не мог разглядеть, был перед самым моим носом. Вина, обида, боль — вот что вечно нас всех отравляет, — и, любуясь делом рук своих, Стайлз спросил. — Что ты чувствуешь? Питер чувствовал, как его грудная клетка ходила ходуном: и дыхание, и пульс, как он ни старался их контролировать. Он сделал особенно глубокий вдох. В комнате открыто окно? Таким чистым казался воздух. Он хотел ещё раз глубоко вдохнуть и не стал, словно рисковал задохнуться, и вдыхал по чуть-чуть. Где-то за этими впечатлениями блуждал взгляд Стайлза, одновременно и приводящий в себя и погружающий дальше. Сумасшествие. Абсолют. Питер оказался пленён так, что поднять голову, не затянув туже петлю на ногах, невозможно. При этом он испытывал напряжение из-за ровной спины, несильное и достаточное. Изумительно. Стайлз учёл всё и всё подчинил идее: внимание к анатомии, безболезненность, умение обращаться с верёвкой и телом, способность к восприятию, отразил символизм в наклоне головы — сам Питер ни за что не обнажил бы горло так откровенно — собственная уязвимость его отталкивала. В этот самый момент они достигли максимального эстетизма: процесса, результата, чувственности. Слова Стайлза долетали до него медленно, через призму блаженного экстаза, и Питер с трудом вспомнил значения каждого произнесённого слова и всё же сделал усилие и глубокий вздох, мысленно соглашаясь. Банальные стресс и проблемы… Ты нападаешь и строишь блоки, не замечая, что каждый задействованный кирпич падает на твою же больную голову. А нужно эту стену сломать ко всем чертям без всяких прелюдий. Ослабить контроль, обратиться к медитациям или заняться сексом, но лучше — и то и другое сразу. С тем, кто примет тебя со всеми твоими заморочками и ебучими тараканами. Вот так просто. Питер разомкнул губы и привычно сострил: — Позу, количество нитей и их разнофактурность. Он слукавил, ответил не о том, что подразумевалось в вопросе, не хотел признаваться, лишаться последнего иллюзорного шанса отвертеться от чужой силы воздействия и знал — по нему и так все прекрасно видно. Его порыв освободиться выбрал неординарный способ реализации. И неординарного человека. Хотелось зажмуриться, утаить эту простую истину и от взгляда напротив. — Не буду тебя развязывать. Сиди так, — ляпнул Стайлз, упрямо сложив руки на груди. — Нет бы сказать хотя бы, мол, Стайлз, все хорошо, но… — Ты был великолепен, — похвалил Питер. — Это очевидно. Неужели так важно услышать это? — С тобой-то? А то, — фыркнул он, ещё раз осматривая композицию. — Вообще, ты тоже. Великолепен. Но верёвки придётся резать. Я намудрил, — и, довольный, взялся немилосердно перерезать ножницами верёвки. Освобожденный, Питер с особым удовольствием потянулся, ничуть не смущаясь отсвечивать голым телом, и сыто ухмыльнулся, заметив пристальный взгляд. Маленькая месть за вечернее бесстыдство оппонента и собственная нагота под неприкрытым вуалью приличий рассматриванием ощущались сладко. Для полноты картины отплатить ему той же монетой в знак признательности и устроить мокрый приват в душе. — Знаешь, теперь для полного эффекта мне необходимо отдохнуть в гидромассажной ванне. С ароматизированной пеной и вином. Неторопливо, с чувством так, — заявил Питер и, сверкая обнаженными ягодицами, ушёл набирать воду. Стайлз, не догадывающийся о его коварных планах, но слегка разгоряченный этой демонстрацией, наводил порядок после их сеанса психотерапии, собирая ошмётки верёвок. Теперь было жаль видеть итог своих кропотливых трудов с обработкой верёвок — он тщательно с ними расстарался на днях, подготовив для длительного использования. Обмануть осязание Питера с его волчьими особенностями ради его же блага нелегко, и Стайлз долго и старательно пропитывал верёвки раствором, сделанным из личного запаса аконита, который основательно истощился, сушил и затем промасливал верёвку дорогущим маслом. Вся эта трата времени и сил того стоили. Пускай былые заморочки и меркли от представления перед глазами Питера, наслаждавшегося сенсорной депривацией. — Чёрт, — буркнул Стайлз, останавливаясь. Подобные размышления привели его к очередной жаркой волне по телу и оживлению в промежности. Он поправился, кляня Питера и его подначки на чем свет стоит, и, не рискнув задерживать руку в штанах больше необходимого, лишь бы не сорваться, продолжил уборку. Как на зло из приоткрытой двери в ванную послышался довольный стон и плеск воды. Стайлз гневно закинул остатки верёвок в мусор и хлопнул дверцей шкафа. — Стайлз, — позвал его этот соблазнитель, — выпить не взял. Принеси? Нет, ну надо ему что-нибудь принести, раз просит. А то выскочит ещё весь мокрый, поскользнётся на мокром паркете… Стайлз взял первую попавшуюся бутылку вина и зашёл в ванную комнату. Питер лежал в подкрашенной солью воде, никакой пены не было и в помине, — явно искушал. Стараясь не опускать взгляд ниже положенного, Стайлз протянул ему напиток. Питер посмотрел на него и расхохотался: — Ты так следишь за моей трезвостью или это шутка, чудище? Браво, Стайлз. — Чего? — он с недоумением покосился на бутылку и через мгновение заржал сам, аж сгибаясь пополам. Притащить по зацикленности не на том пустую бутылку вина. Поставив прямое доказательство своего помешательства на пол, он бессильно опустился на бортик ванной. — А всё ты, провокатор! — Ну-ну, — произнёс Питер и за предплечье потянул на себя. Стайлз поддался и плавно, почти не поднимая брызг, опустился в воду. Одежда сразу потяжелела и противно облепила тело, но он лишь поудобнее распластался на Питере, поерзав на его коленях. — Прикольно, — хмыкнул Стайлз, осматривая их положение и задерживая внимание на чужом паху. Питер театрально глянул туда же. — Да, — согласился он, — ничего так. Вообще-то, Стайлз вёл речь о своей одежде, но с радостью переключил внимание на нечто более занимательное. Ещё расслабленный член лежал на бедре, но от столь пристального внимания заинтересованно дрогнул. Стайлз, совершенно обнаглев, провёл по нему пальцем. — Связать бы. — Успеется, — ухмыльнулся Питер и призывно дернул тазом. Стайлз обхватил его и несколько раз плавно двинул ладонью. Раздался звонок от двери, рука замерла. Он посмотрел на расслабленного Питера, ничуть не смущённого и не расстроившегося, — кто бы сомневался, что он любитель растянуть удовольствие и отсрочить исход. — Открой, — Питер пожал плечами, — лень одеваться. — То есть, в моём облике тебя ничего не смущает? — В твоём? — переспросил он, осматривая его мокрый прикид, севший в облипку. — Ничегошеньки. Хорошо смотришься, — и согнул колени, приподнимая Стайлза над водой и подгоняя. — Иди, так и быть, оденусь — догоню. — И даже не скажешь, кто там? — Стайлз, крепко вцепившись в галантно протянутую руку помощи, успешно выкарабкался из ванной. Под ним сразу образовалась знатная лужа воды, и, смирившись с её наличием, неторопливо пошёл открывать — не хватало ещё грохнуться. — Сам бы догадался — приятель твой хмурый, — вдогонку заметил Питер и проигнорировал оттопыренный в ответ на реплику средний палец. Благополучно добравшись до двери, Стайлз, заглянув в глазок, удостоверился в личности непрошенного гостя и неохотно открыл. Дерек замер на пороге, оглядывая его с ног до головы. Интересно, что его впечатлило больше — он сам или состояние его одежды. — Стайлз? — Как видишь, — ответил он, — слушаю? — Почему ты мокрый? — Псину мою, — огрызнулся Стайлз и, не пуская на порог, спросил. — Чем обязаны твоему визиту? Дерек проследил взглядом следы воды в коридоре и ответил: — Вообще-то, я к Питеру. Это его квартира. — Вот он я, внимаю? Стайлз оглянулся на подошедшего и возмущенно крякнул: — То есть, дверь сразу ты сам мог открыть, не одеваясь? — Мог, — ехидно подтвердил Питер и, придвинувшись к нему вплотную, промокнул воду с торса своей-стайлзовой футболкой, лишив её последнего сухого участка на спине, и повернулся к Дереку. — Ты что-то хотел? Стайлз подумал, что если бы он успел возбудить Питера до конца, то эта выходка выглядела бы чересчур эксцентричной. А так… в самый раз. Он уставился на Дерека. — Интересные у вас тут дела, — очертил итог он. — Я пройду? — Обойдёшься, мы заняты, — возразил Стайлз. — И тебя сегодня слишком много на мою бедную голову. — Ты совсем оборзел, — сказал Дерек и наехал на них обоих. — Что вы тут творите? — Извини, а это не очевидно? — с иронией в голосе спросил Питер. — Мы купаемся. — Да, это я вижу, — Дерек возвёл глаза к потолку. — А остальное, родной мой, не твоего ума дела, — успокоил Питер. — Я чувствую, что сейчас ситуация зайдёт в тупик, поэтому оговорюсь, что у нас все замечательно, Дерек, — вставил Стайлз и против воли выдохнул. Питер решил изжить племянника самым что ни на есть действенным способом — смутить и послать, и его рука уже подбиралась к молнии на стайлзовых штанах. Стайлз шлёпнул его по загребущим рукам, и он хохотнул, отстраняясь. — Я думал, мы с тобой все разрулили. Ты лучше иди… Волчат там проконтролируй. Они маленькие ещё, неразумные. А мы тут справимся, ферштейн? — Ты выгоняешь меня из его квартиры? — Нет, мы оба тебя выгоняем, без обид, — поправился Стайлз. — Просто говорю тебе это я, раз уж мы в контрах, а он просто ждёт. Ему хлеба и зрелищ подавай. Не будем давать ему поводов идти греть попкорн, о`кей? Питер и правда стоял, прислонившись к стене, и с извечной своей усмешкой наблюдал за происходящим. — То есть, — уточнил Дерек, — вы вместе? Стайлз ждал чего-то кардинально другого. Где драматический финал, диалог и ругань, достойные театральных подмостков? Стайлз не был готов отвечать на прямой вопрос, он затылком ощущал молчание Питера и сомневался, хотят ли они одного и того же, несмотря на их уже даже не заигрывающее поведение. Но признаться в своих намерениях так, перед третьим лицом, не глядя ему в глаза, оказалось легче, потому что между признанием и возможным отказом можно будет немного надышаться. — Да, — наконец ответил он, — что теперь? — Мир сошёл с ума, — заявил Дерек. — Ничего хорошего из этого не выйдет. Ваше право. Вряд ли надолго. — Не тебе судить, — заверил его Питер, и, отстранив Стайлза, сам потянулся закрывать за ним дверь. — Отношения выйдут. Повезёт — крепкие, не повезёт — никто никому мстить не станет. И, главное, ничего сверхъестественного, клянусь, если это тебя волнует. Оставим бессмысленную демагогию. Если ты узнал все, что тебя сюда привело, не отвлекай нас от важных дел, иначе станешь свидетелем того, за что я потребую с тебя денег за просмотр. Проводив его или, скорее, вытолкав за порог, они вернулись обратно. Оказалось, Питер успел наполнить ванну заново и с удовольствием вновь погрузился в горячую воду. Брызги, попавшие на Стайлза, сразу намекнули на то, что он стал замерзать. Не долго думая, он полез следом, позабыв про одежду, и только оказавшись в воде в прежнем положении принялся стягивать с себя с трудом поддающуюся мокрую одежду. Питер, расположив руки на его талии, совершенно не помогал. Его паховые волосы щекотали ему поясницу. — Давай ввинтим в потолок крюк для гамака? — спросил Стайлз и попытался устроиться так, чтобы одним лишним движением не заехать Питеру пяткой или локтем куда не надо. В итоге, ухватив мечущегося за плечи, Питер опрокинул его на себя, и они совместились, как пазлы. Стайлз почувствовал, как чужой, но уже близко знакомый член, мазнул по копчику и с комфортом уместился меж ягодиц, а к его собственному органу прилила кровь, и головка поднялась над поверхностью воды, стало щекотно. Питер, удовлетворившись такой пикантной деталью, хмыкнул и ответил: — Главное, не в том месте, где он гипсокартонный. Мне падать больно будет, — и взялся лениво ласкать чужую плоть. — С чего бы тебе? — Стайлз на выдохе подался к его движениям. — Может, я героически приму удар на себя. — Да говори уж откровенно, — Питер жарко лизнул у него за ухом, отвлекая, — крюк тебе нужен, чтобы подвесы пробовать. Всё ещё смущает, что тебе это нравится? — Ты во-от сейчас о-о чем говоришь? Меня нихрена не смущает, продолжа-ай. Питер рассмеялся ему в ухо, опаляя горячим дыханием. — Ладно, — согласился он, — не буду. Что за Петрарка, кстати? В тот раз ты нагло заснул и оставил меня ни с чем. — Самый странный и неловкий эпизод в моей жизни. А что за кровь была на твоей одежде? — Увидел, значит, — спокойно признал Питер и устроил подбородок на его плече, наблюдая за тем, как исчезает чужой орган в его ладони. У Стайлза дрогнули ноги, и он упёрся ступнёй в бортик ванной. Что ж, возможно, это тот самый способ, который позволял ему лучше понять эмоции Питера при связывании: ощущения усиливались, а мир вокруг постепенно расплывался. Он смаковал каждое неторопливое и невесомое касание Питера, фантазируя о следующем, наслаждение накрывало интенсивной волной. — Я могу, — Стайлз на мгновение сбился, — могу попросить тебя обходиться малой кровью? Истина в том, что ему нравилось, всё это нравилось с самого начала и до этого момента: пробуждать эмоции, вытягивать их из Питера, находить глубинное значение происходящего — красива не верёвка, а то, что она раскрывает в них — делиться своим жаром в ответ. Так приватная игра превратилась в нечто более близкое. То, как он действовал на Питера, выворачивало Стайлза наизнанку. Он вновь двинул тазом, распластавшись спиной на чужой груди. Ему нра-ви-лось. — Можешь, но лучше изъясняйся точнее, — Питер обнял пальцами другой руки его подбородок и, повернув голову в сторону, грубо втянул в рот кожу на шее, ставя синяк, — иначе в следующий раз применю удушение. Стайлз затуманенным рассудком подумал, что это не такая уж и плохая идея, вообще-то. — Меньше крови, Питер. О-ох, ещё! — Как скажешь, — легко согласился он и утянул их обоих за грань.