Семейные узы

Небесно-голубое мексиканское побережье. Солнце почти село за горизонт, уже едва-едва отражается в морской воде. Вроде как, это называется «золотой час». Наверное, Шон мог бы зарисовать бы этот момент, хоть он и не любит изображения в цвете, да и вообще, ушел чинить очередную тачку еще как час назад, оставляя меня любоваться закатом наедине с банкой пива и своими мыслями. Сегодня шестая годовщина нашего побега из Америки. Пришло время подводить очередные итоги?.. Счастлив ли я здесь? Счастлив ли Шон здесь? Гордился бы нами папа? Или осудил бы, как и все, как Карен, Клэр и Стивен, которых нам пришлось выкинуть из своей жизни. Хотя, они ведь сами в этом виноваты. Наш дом всегда открыт для нашей семьи, вот только состоит она лишь из меня и Шона. А остальные… Все они, одинаковые, такие же, как и чокнутая Лисбет, пытались управлять мной, читать нравоучения и в какой-то степени даже манипулировать. Жалею ли я о чем-нибудь? Вряд ли. Жизнь нужно проживать без сожалений, иначе она не будет приносить никакого удовольствия. Доволен ли я своей жизнью? Почти. Самое главное, что мой брат рядом, а со всем прочим можно разобраться, отбросив руку вперед и прижав неугодных к стене. Жаль, правда, что далеко не все проблемы можно решить применением силы. Смятая банка пива полетела в мусорку на кухне, и я, откинувшись на спинку кресла, заметил на подоконнике папину зажигалку и пачку сигарет, которые Шон обычно таскал с собой. Может, попробовать? Хотя, в детстве меня всегда бесило, когда от Шона пахло куревом. Нет, хватит нам одного курильщика в семье. Зажигалка мягко приземлилась мне в руки, и я принялся ее рассматривать. Треклятого Бога нет, как мне всегда и говорил Шон, а потом доказала своими поступками Лисбет, но, может, папа все-таки смотрит откуда-то сверху на нас и радуется, что мы попали в Пуэрто-Лобос, его родной город, и до сих пор не бросаем друг друга, как он и завещал. Самое главное для семьи — всегда быть вместе, несмотря ни на что. Поэтому пусть идут к черту все, кто с этим не согласен. А уж, какие методы мы для этого избираем, никого не должно касаться. Целый год после пересечения границы мы все еще почему-то пытались жить «правильно». Денег у нас было совсем немного, и даже не хватило добраться до Пуэрто-Лобоса. Пришлось остановиться в приграничном Ногалесе, хоть это и было чертовски опасно. Хотя, в Мексике всем было насрать, в том числе и на нас, «преступников-нелегалов». С одной стороны, это удобно, когда никому нет до тебя дела. А с другой, после Америки, это было немного непривычно. Шон был вынужден работать на двух работах, днем – в небольшой автомастерской, вечерами – в ночном клубе, чтобы прокормить нас. В перерывах он спешно обучал меня испанскому, который я схватывал на лету, ибо выбора не было. Когда все вокруг говорят на чужом языке, волей-неволей приходится его запоминать. Еще, Шон какими-то неведомыми усилиями определил меня в школу, где обучение велось на двух языках, ибо американская граница совсем близко, и очень многие мечтали перебраться за стену. Однако, мне там совсем не нравилось. Как Шон и думал, меня, как «крутого мальчишку из Сиэтла», многие полюбили. Вот только мне не были нужны фальшивые друзья, проводящие время со мной только потому, что я классно говорю по-английски. Еще я абсолютно не видел смысла учить дурацкие квадратные корни, которые вряд ли пригодятся мне в жизни, когда мой брат надрывался за копейки, чтобы скопить денег и доехать-таки до Пуэрто-Лобоса. Все это напоминало мне Гумбольдт, когда мы работали без устали на чертовой конопляной ферме и получали жалкие крохи. Вот только треклятого Финна, с его сумасшедшей (пусть и прогоревшей) идеей ограбить Меррила тут не было. Пришлось организовывать все самому. Когда я заявился домой с рюкзаком, наполненным пачками песо, украденных из кабинета директора, Шон сначала безумно разозлился. Пытался мне объяснить, что так нельзя, что, наверное, эти деньги предназначались на развитие школы или помощь неимущим ученикам, или еще что-нибудь добродетельное. Что меня всегда поражало в Шоне, так это его внезапно проявляющееся чувство справедливости. Обокрасть местных бандитов, пришедших в наш дом с нелепыми предъявами – можно, разгромить соседскую автомастерскую, нашего главного конкурента — почему-то, нельзя. Однако, на тот случай я специально для него заготовил письмо, распечатанное прямо с компьютера этого придурка, который с рабочего ноута договаривался о покупке фальшивых американских паспортов на имя дочки и ее мужа. Тратить школьные деньги на покупку «счастливого» билета для своих детей, обделяя, тем самым, своих учеников – разве это справедливо?Я припомнил Шону, сколько раз на него вешали недостачи в клубе, и недоплачивали за ремонт. Пора уже самим строить свою жизнь, по своим правилам. Брат сдался, и мы исчезли из Ногалеса, словно нас там никогда и не было. Разве заботит кого судьба двух ничейных детей, живущих по непонятно чьим документам? Дом отца встретил нас разбитыми окнами и полуразваливающейся старой мебелью. Было очевидно, что в нем уже давно никто не жил. Что ж, оно и к лучшему. С моей силой и деньгами нам достаточно быстро удалось привести его в приличный вид. Почти сразу же Шону пришла идея открыть автомастерскую. С навыками, полученными от отца, и опытом работы в Ногалесе он вполне мог это осуществить. В конце концов, когда мы только приехали сюда, тачки вообще гоняли чинить в Каборку, поблизости ничего не было. Это потом уже, увидев наш успех, местные умельцы тоже решили на этом подзаработать. Глупцы, разве можно соперничать с Диазами? Я сразу же вызвался помогать Шону, с чем угодно, с подсчетами (мда, пришлось подтянуть математику), с заполнением всяких важных бумажек, приемом заказов по телефону. Братишка, конечно, сопротивлялся, все еще лелея мечту, что я вернусь в школу и, хоть кто-то из Диазов получит аттестат. Наивно было с его стороны полагать, что я буду вновь зря тратить время и просиживать штаны в школе, слушая всякий бред про испанскую литературу или законы физики. Она все равно не сможет разъяснить, откуда взялась моя сила. А я должен был заботиться о своей семье. Шон и так слишком долго тянул все на себе. После годового путешествия по Америке, счастливо закончившегося на мексиканской границе, мне наконец это стало очевидным. Так я, двенадцатилетний еще пацан, в перерывах между играми в Плэйбокс и чтением комиксов про Хотдогмена, стал главным помощником брата в автомастерской. И, своеобразной «крышей». Вести бизнес в Мексике честно и по закону было практически нереально. Около года мы прожили почти спокойно, зарабатывая понемногу и ремонтируя тачки местных жителей. Пока к нам не заявился главарь какой-то банды, Гонсало, которому не понравилось, какие запчасти (ну да, не самые дорогие и качественные, уж какие были)Шон заменил в аккумуляторе. Мы правда пытались решить вопрос мирно, пока этот мудак не достал нож и не начал угрожать моему брату. Что ж, перо быстро оказалось у этого придурка в боку, сам виноват. После этого инцидента о нас поползли слухи, сопровождаемые еще несколькими стычками, а спустя несколько месяцев Кастор (лидер группировки, враждующей с бандой Гонсало) предложил нам примкнуть к его «команде». Мы с Шоном долго думали, как быть со всем этим. Я был очень рад, что брат, перед тем как принять решение, стал обсуждать его со мной. Начал обращаться как со взрослым наконец?.. В общем, мы приняли это приглашение на условиях «к нам не суются, мы никого не трогаем», «есть возможность заработать – мы в деле». Кастора, конечно, поначалу не очень-то устроили наши требования, но после пары пуль, остановленных мной в воздухе, он согласился. Неплохо иметь такого человека в банде, и крайне опасно стать подобному врагом. Первое время мы не связывались ни с кем из тех, кто остался в Америке. Когда мы уже перебрались в Пуэрто-Лобос, Шон написал несколько писем, Карен, Лайле, Джейкобу, Финну даже пытался дозвониться. Безрезультатно. Никто не отвечал, ни на звонки, ни на письма. В принципе, я и не ожидал особо, что нам кто-то ответит. Кроме Карен, правда. Хотя, я вполне понимал, почему нам никто не хочет отвечать. Первое время в Ногалесе все американские газеты пестрели сообщениями о дерзкой бойне на мексиканской границе. Когда-то я спросил Шона, стали ли мы преступниками, и брат тогда ответил мне, что у нас не было выбора, и преступником себя он не считает. Я тоже. А вот все остальные, вероятно, да. И боятся, наверное. Сложно им доверять человеку, который может уничтожить каждого, кто встанет на его пути, ха? Тем не менее, когда мы уже перебрались в Пуэрто-Лобос, к нам внезапно заявилась Карен. Я все-таки рад был ее видеть, хоть и знал об отношении Шона к ней. Он так и не простил ее, считая именно ее виновной во многих наших страданиях. Что ж, имеет право, в конце концов. Я ведь совсем не помнил Карен, когда она ушла, поэтому мне проще было полюбить ее, ведь не на моих глазах отец справлялся с депрессией, и не на мои плечи взвалилось воспитание маленького ребенка, а на восьмилетнего Шона. Однако, она и мне показала свое истинное лицо. Едва мы только вместе отобедали пастой по папиному рецепту, Карен начала нас осторожно расспрашивать. Про двух убитых в полицейском участке, про инцидент на границе, про нашу жизнь здесь, уточняла, почему я не хожу в школу. Мне было очень больно видеть, как Шон пытается найти для нее аккуратные и правдоподобные ответы, причем, я же знал, что он старается для меня, ему-то, в принципе, было наплевать на ее мнение. А уж после ее слов «Я, конечно, все могу понять, сама не вписываюсь ни в какие социальные рамки, но ваши поступки перешли все разумные границы. Убить столько людей, а главное, продолжать это делать– плохо», психанул я сам. Никто не смеет рассказывать мне, что хорошо, а что плохо. Никто, кроме моего любимого старшего брата, прошедшего этот чертовски сложный путь до Мексики вместе со мной. А он никогда не говорил мне ни слова против, даже когда я вел себя как последний мудак, поверив Финну. И ведь Шон тоже ему поверил, причем, это ранило его намного сильнее. Откровенно говоря, я не злюсь на Карен, Клэр и Стивена. Да, они предпочли уйти из нашей жизни, но, не причинив особой боли. Хотя, конечно, немного грустно осознавать, что тебя любит и понимает только твой старший брат. Потеря друзей, которых я приобрел дома, или в пути,тоже уже не удивляла. Я привык к этому. Лайла, Ной, Сара-Ли... Они все остались в прошлой, до-граничной жизни. (Кроме Криса). В конце концов, они все сами не захотели выходить на связь с нами, испугались, наверное. Вот кого я ненавидел всей душой, так это Финна. Он тот, с кем я так сроднился в Гумбольдте, подружившись, как думал, навсегда, тот, чье мнение я ставил на второе место после Шона, тот, кого полюбил мой старший брат. Тот, кто мог стать нам двоим семьей, предал нас. Да и вообще, именно он виноват в том, что Шон остался без глаза. Он, а не я. Во мне горело два противоположных желания: стереть Финна с лица земли и притащить его сюда, чтобы любимый братишка был абсолютно счастлив. Я ведь прекрасно знаю, чего ему не хватает тут, в Мексике. Когда Шон, еще в Дали, рассказал мне о поцелуе с Финном, причем сказав это так мельком, будто это была очередная заметка о жаркой погоде в Аризоне, я был, мягко говоря, в шоке.Но и рад до безумия, на самом-то деле, что два моих лучших друга не ненавидят друг друга, а совсем наоборот. В Гумбольдте мне казалось, что у Шона с Финном какие-то непонятные сопернические отношения, даже, несмотря на то, что Шон согласился на ограбление и вел себя тогда по-дружески. Я ведь был уверен, что братишка ненавидит Финна, о чем прямо и сказал, однако Шон смутился в тот момент, сказав, что ему нравится Финн, а я подумать и не мог, что на самом деле Шон имел в виду. В конце концов, обдумывая произошедшее, сидя в одиночестве в Хейвен-Поинте, я пришел к печальному выводу, что братишка, как и всегда, согласился на ограбление ради меня, и это было временное примирение ради общей цели. В моей голове и мысли возникнуть не могло, что Шону действительно нравился Финн. За ним постоянно бегала бесячая Кэссэди, для меня было очевидно, что он выберет ее. Но Шон, как всегда, выбрал меня. И Финна, как оказалось, но к несчастью. В Дали, узнав радостную для меня новость о поцелуе Финна и Шона, помню, как сидел с Джоан и рассказывал ей, как мы втроем будем жить в Пуэрто-Лобосе, я, Шон и мой второй названный старший брат. Джоан еще тогда пожурила меня, мол, отношения между взрослыми людьми очень сложные, не стоит так загадывать… Насколько же сильно она была права. Сколько раз братишка пытался дозвониться до Финна, писал его братьям, все безрезультатно. Шон, он же боец, всегда был таким. Именно он научил меня быть сильным и идти до конца. А тут… братишка сдался, спустя год, как мы приехали в Пуэрто-Лобос. Прекратил свои попытки достучаться до Финна, перестал говорить о нем и вспоминать холодные вечера в Гумбольдте. Но продолжил рисовать его, хоть Шон, наверное, и думает, что я об этом не знаю. Все, кто причиняют боль мне, или моему брату, заслуживают самого строжайшего наказания. Как правило, смерти. С годами мы стали практически неуязвимы к физической боли, благо, я всегда могу наказать виновных, тех, кто приходит к моей семье с дурными намерениями. Отец отомщен мною еще много лет назад, Меррил тоже сдох (очень на это надеюсь, по крайней мере), шея Лисбет свернута моими собственными «руками», придурки, мешавшие перейти нам границу, тоже мертвы. Вот только… душевные раны излечить сложнее. Мой брат, он же все еще остается художником, артистичной натурой. Всегда такой закрытый, редко говорящий о своих чувствах и переживаниях чужим людям, мало кому открывающий свое сердце, особенно сейчас. Он уже давно даже не упоминает имя Финна, но его рисунки, как всегда, говорят сами за себя. Однако я, уже привыкший решать наши общие проблемы, никак не могу помочь ему в этот раз. Может быть, с Кэссэди ему было бы проще? Блин, нет, она ведь такая тупица… Мои размышления прервал телефонный звонок. Что ж, пора возвращаться к работе, наверное, это очередной заказчик. Хватит тут уже нюни разводить. Пора перестать жить прошлым, надеюсь, Шон тоже когда-нибудь это поймет. Я вернулся в комнату, чтобы ответить, но тут услышал голос Шона: – Хей, энано, поставь-ка на громкую. Кастор обещал позвонить, у него какое-то дельце намечается, послушай-ка тоже, нужно твое мнение, ввязываться в очередную передрягу или нет. Я кивнул и, подойдя к телефону, нажал на красную клавишу. Шон высунулся из-под машины и, повысив голос, ответил, как обычно, на испанском: – Автомастерская Диазов, слушаю! – Солнышко, ты можешь говорить на каком угодно языке, но я все равно узнаю твой голос и всегда буду помнить твою фамилию. Накидной тринадцатимиллиметровый ключ с грохотом выпал из рук Шона. Недомытые с утра чашки с остатками какао с дребезгом разбились, а в ванной треснуло окно. Мать его, это что, чертов Финн Макнамара, решил объявиться спустя столько лет?! Шон выскочил из-под машины и кинулся к телефону, намереваясь, видимо, отключить громкую связь. Я отрицательно покачал головой. Нет уж, давай вместе послушаем, что хочет нам сказать этот предатель. Шон подошел ближе к столу и дрожащим голосом ответил на английском: – Привет, Финн. Давно не слышались. Как у тебя… дела? – Дорогуша, ты уже стал по-английски говорить с испанским акцентом! Совсем позабыл родную речь, ха? – откашлявшись, Финн продолжил: – Дела мои… неплохо, что уж говорить. Только откинулся с тюряги и сразу бросился искать вас с Дэниелем. Вы там, я так понимаю, неплохо устроились на мексиканском солнышке? Могу я заскочить к вам в гости? Рамка, в которой висела моя памятная красная футболка, с грохотом упала на пол. Шон схватился трясущимися руками за столешницу и опустился на стул. Выдохнув, он заговорил: – Да… конечно. Двери нашего дома всегда открыты для тебя. Адрес знаешь? Финн засмеялся. Чертов придурок. – Нашел уже, Гугл мне в помощь. Что ж, пошел собирать вещи тогда. С тебя послезавтра праздничный ужин в честь моего освобождения, мой сладкий! До встречи! Пошли короткие гудки, и Шон оперся об стол, обхватывая голову руками. Я ринулся к нему, и, смахивая телефон со стола, выкрикнул, ударяя кулаком по столу: – Шон, мать его, что ты делаешь?! ЗАЧЕМ ты позвал его сюда, в наш дом? Шесть лет мы были ему не нужны, а тут нате, нарисовался! Небось трахал все это время каких-то кокаиновых сучек вроде Кэсс, а после тюряги они все его кинули! Не к кому идти, решил вспомнить про «красавчика» Диаза? Братишка накрыл мою руку. Твою ж, его всего лихорадит! – Энано, пожалуйста, не говори мне ничего. Я знаю все, что ты собираешься мне сейчас высказать, но прошу тебя, не надо. Может быть, ты и прав в чем-то, я не знаю. Но мне нужно с ним поговорить. Мне нужно его увидеть, – голос Шона дрогнул и, глубоко вздохнув, брат выдавил: – Принеси мне, пожалуйста, бутылку виски. И оставь меня одного. С остервенением вскинув руку, я открыл наш мини-бар, и бутылка с коричневой жидкостью, едва не разбившись, грохнулась на стол. – Шон, ты глупый и наивный идиот! Если он посмеет сказать хоть слово лжи, я его уничтожу! Братец, не поворачиваясь в мою сторону, печально заметил: – Даже если я встану на твоем пути?.. Я выскочил из дома, громко хлопая дверью, и плюхнулся в пластмассовое кресло. Что ж, вторник обещает быть незабываемым.