Переплетено

Три месяца и девятнадцать дней — ровно столько времени прошло с очередного расставания (временного, как думал Хэнни, и реального, как планировал де Мур). Сначала было трудно: хотелось плюнуть на все, приехать и броситься в ноги, но Дункан держался, потому что за двенадцать лет заебался нереально. Потом начало отпускать, и до судьбоносного звонка он думать забыл о Луке, хотя раньше считал, что это невозможно. Все, казалось бы, решено, но вот он снова здесь, в роскошном доме, который знает лучше собственной квартиры. — Проходи, присаживайся, — у Луки первый выходной за последние три недели, и переодеваться ради нежданного гостя во что-то более приличное он не собирается. Дункан — это Дункан, его и в оранжевой пижаме с утятами встретить можно. Лука оставляет его в гостиной, а сам уходит на кухню. Возвращается с двумя чашками: в одной — кофе с убийственной дозой сахара и взбитого молока (Дункан искренне не понимает, как Хэнни может пить эту гадость, но иного кофе он не признает), в другой — любимый коньяк де Мура. Хорошо, что не чай — после Хайата, «Аркады» и прочих неожиданностей, произошедших пару часов назад, необходима алкогольная разгрузка мозгов. — Кормить тебя нечем, прости, — произносит Лука слишком равнодушно для человека, который извиняется. Есть у него привычка всех своих гостей откармливать так, будто они неделю бродили по темному лесу, где кроме ягод да грибочков жрать больше нечего. — Я не хочу, — желание получить ответы действительно перебивает голод. — Окей, — говорит Лука и замолкает. Он сидит в зеленом кожаном кресле, закинув ногу на ногу, и попивает свой адский кофеек, не произнося при этом ни слова. Дункан хочет расспросить его о многом, но вопросы смешиваются в кучу, из которой трудно выловить что-то адекватное. — Ты знаешь, что Андрей влюблен в твоего брата? — спустя пять минут молчания он решает начать с этого. Лука сразу напрягается, это видно невооруженным взглядом. Он медленно ставит чашку на кофейный столик, будто специально тянет время, хотя Дункан не понимает — чего тянуть? Так сложно ответить на этот вопрос? Не выдай Андрей те факты, которые никто не мог знать, Дункан заподозрил бы очередную подставу. — Да, знаю, — наконец-то отвечает Лука. — Поэтому его к тебе и отправил. — То есть остальное тебя не волнует? — А что должно меня волновать? — Не включай дурака, Лука Хэнни, — в голосе Дункана проскальзывают стальные нотки. — Я помню, что в то утро, когда ты впервые о нем заговорил, твой голос звучал взволнованно. Уж не потому ли, что он рассказал что-то, о чем никто не может знать, кроме тебя? Лука устало закрывает глаза. — Помнишь Невену? — проигнорировав вопрос, он переводит тему. Одно упоминание этой девицы заставляет Дункана вздрогнуть. Невена Божович появилась в их жизни еще в студенчестве и поначалу казалось милой влюбленной девушкой. Никто и подумать не мог, что она способна сотворить ужасное, и после нее Дункан уяснил раз и навсегда: чем более ангельская у человека внешность, тем больше чертей у него в голове. Нормальная девушка не будет два с половиной года сталкерить симпатичного однокурсника, чтобы потом, долбанув его по голове, запереть в темном подвале и пытать, говоря о великой любви. Дункан до сих пор помнит ужас, который он испытал, увидев полумертвого Луку. Его лицо превратилось в кровавое месиво, тело было в синяках и глубоких порезах, и больше всего на свете де Мур боялся, что он умрет прямо у него на руках. Они расстались тогда в первый раз, чтобы сойтись вновь с клятвами, что никогда друг друга не оставят. Ахахахахах, никогда, да, конечно… — Мне плевать, что этот Андрей говорит и знает обо мне, — продолжает Лука. — Сначала, конечно, было не по себе, а сейчас пофиг. Но вот то, что он испытывает к Гьону, меня пугает. Невена казалась ангелом, и к чему привело доверие к ней? Я чуть не сдох в ее блядском подвале, даже девять лет спустя он мне в кошмарах снится. А этот Хайат гораздо более подозрительный, чем она. Что, если он тоже запрет Гьона где-нибудь и расчленит? Мотивы Луки, до этого разговора казавшиеся непонятными, становятся ясны, как на ладони. Дункан и окружающие могут думать о нем что угодно, но о благополучии единокровного брата он действительно заботится. Не особо его любит, но в беде точно не оставит, потому что ощущает себя вечным должником. — И что ты хочешь от меня? — спрашивает Дункан. — Чтобы я успокаивал твою паранойю докладами о мыслях и действиях этого парня? Я, вообще-то, обязан хранить врачебную тайну. — Я не требую от тебя ничего незаконного, — отвечает Лука. — Единственное, чего я хочу — чтобы он больше никогда не пересекался с Гьоном, поэтому, если узнаешь, что он собирается найти его, дай мне знать. Мой брат и так психически нестабилен, если они пересекутся... Я не знаю, что тогда будет. Чужая душа — потемки, и если сейчас Андрей кажется безобидным, не значит, что завтра он не вцепится нам в глотки. Поэтому, прошу тебя — помоги. Обратиться мне больше не к кому.

***

У Хайата не такая большая зарплата, чтобы тратить ее направо и налево, но сегодня — можно. Сегодня у него премия, а радостей в жизни совсем немного, поэтому он выделяет себе определенную сумму и едет в торговый центр. Андрей закупается наборами для рукоделия (совершенно не мужское занятие, которое он обожает) и обедает в КФС, а, потратив все до копейки, бродит по зданию просто так, без повода, впервые за долгое время ощущая относительное счастье. Жизнь похожа на сон, на бред, но редкие моменты просветления немного ее облегчают. Лифт выводит его на парковку, через которую можно выйти на улицу, и после шумного торгового центра ее тишина кажется гробовой. Андрей делает пару шагов и с тяжелым вздохом прислоняется к стене. Этажом выше он чувствовал себя шестеренкой в системе, имеющей свое место и цель, а здесь волной накрывает душевная горечь. Все не так, все не то, и хрен поймешь, как выйти из этого блядского состояния. Мужик неподалеку кому-то что-то говорит, эхо разносит его слова по всей парковке, и до ушей Хайата невольно доходят чужие разборки. Какой же бесчувственной глыбой надо быть, чтобы обсирать другого так спокойно, будто о погоде рассказываешь? На миг в Андрее пробуждается сочувствие к тому, кто вынужден выслушивать это все, но оно быстро пропадает. «Ты ничтожество, — говорит мужик, и Хайат думает, что отношения чужих людей его не касаются. — Какое же ты ничтожество, Гьон». Андрей в неверии распахивает глаза. Это ведь совпадение, правда? Мало ли в Швейцарии людей, которых так зовут… Вот только имя это — албанское, и читаться оно может по-разному: Джон, Гжон, Гьон… Исчезнувший пять лет назад Мухарремай был албанцем, и другого варианта, кроме как Гьон, не признавал. Пять лет — огромный срок для того, чья жизнь застыла в одной точке. Сердце до сих пор трепещет в объятиях несбыточной мечты, но умом Андрей понимает — Гьон не вернется. Этот мир — самый безнадежный из всех, и хотя ему, по идее, пора бросаться с крыши, чтобы уйти в другой, в глубине души Хайат боится смерти, поэтому существует, стараясь многого не ждать. Но судьба заносит его на парковку, где какой-то мужик унижает того, кто много лет назад забрал у него душу. Незнакомец выглядит на тридцать с лишним и не блещет красотой, зато обладает искусным умением убивать морально. Каждое его слово — пуля, влетающая в подкорку сознания, каждый его взгляд — нож, вспарывающий сердечные раны. Гьон не плачет, не пытается себя защитить, лишь выглядит как человек, который заебался доказывать, что он не верблюд, поэтому молча выслушивает жестокие ругательства. Андрея такой Гьон приводит в ужас. Что, блядь, произошло за эти чертовы пять лет? Почему он вообще связался с таким мерзким человеком? — Тебя никто никогда не полюбит, — говорит мудак, — потому что ты этого не достоин. «Слышь, мужик, а ты не прихуел ли?» — думает Андрей и косится на стремительно мрачнеющего Гьона. Взгляд того до краев наполняется болью, и в Хайате просыпается небывалое бешенство. Он не думает о том, как этот поступок выглядит со стороны. Им движет лишь желание защитить, поэтому, подойдя к мудаку со спины, Андрей щипает его за бок. Возмущенный мудак разворачивается, но не успевает и глазом моргнуть, как получает сумкой по ебалу.