***
Это невозможно. Это нереально. Этого не может быть. Гьон уверен, что происходящее — очередной кошмарный сон. Все нормально, все хорошо, надо только проснуться, и… Да кого он обманывает? Это не сон, это — ужасающая реальность, и Андрей — его Андрей, который в самых безнадежных положениях выбирает жизнь, — валяется в коме, по собственной воле наглотавшись таблеток. — Гьон? — Лука приезжает в больницу очень вовремя. Его брат на грани истерики, и, видя это, Хэнни бросается к нему и крепко обнимает. — Не понимаю… — шепчет Гьон в полубреду. — Я не понимаю, почему. Все ведь хорошо было, почему он это сделал? Лука хочет сказать, что все образумится, Андрей очнется и они вместе зададут ему этот вопрос, но вот беда — он не может лгать собственному брату. Кому-нибудь другому солжет без угрызения совести, но Гьон — последние остатки его искренности и человечности. Хэнни прижимает рыдающего Мухарремая к себе и чувствует, что еще чуть-чуть — и он начнет рыдать вместе с ним. Он не может позволить себе слабость — не сейчас, когда Гьону так нужно рядом сильное плечо, поэтому в отчаянии набирает смс Дункану. От: Лука Хэнни, 16:04 Пожалуйста, приезжай. Случилось страшное, и я не справлюсь без тебя***
Гьон категорически не хочет покидать больницу, но Луке на пару с Дунканом чудом удается увезти его домой. «Ты все равно ничем ему сейчас помочь не можешь» — когда упрямство брата ввергает его в отчаяние, Хэнни произносит эту фразу, не особо веря в ее успех, но она неожиданно работает. Взгляд мгновенно затихшего Мухарремая становится более тусклым, и он соглашается уехать. Гьон не хочет ни видеть, ни слышать других людей, поэтому сразу же запирается в гостиной, игнорируя попытку Луки заговорить с ним. «Оставь его, — слышит он из-за закрытой двери. — Сейчас ему надо побыть в одиночестве». Взгляд падает на диван, и нахлынувшие воспоминания начинают душить. Этот диван видел все: на нем они с Хайатом лежали в обнимку, завернувшись в плед и смотря на планшете фильмы, на него Гьон однажды случайно пролил чай и на нем же шесть часов назад Андрей с ним попрощался. Мухарремай падает лицом в подушку, не сдерживая рыданий. Раньше в кошмарах ему снился мертвый сосед из Тираны, теперь будет сниться Хайат. — У нас все только начало налаживаться, — шепчет Гьон в пустоту. — Что же заставило тебя наглотаться таблеток? Украинская народная музыка, звучащая непонятно откуда, заставляет Гьона подпрыгнуть от неожиданности. Он ошарашенно озирается по сторонам в поисках источника звука, запоздало вспоминает, что эта мелодия стоит у Андрея на звонке, и успевает взять трубку за секунду до того, как аноним с неизвестного номера сбрасывает вызов. — Андрюша? Андрюша, привет! — Мухарремай едва не роняет телефон, когда слышит этот голос. Долич. Чертов Бенджамин Долич, из-за которого в школьные годы было пролито немало слез. Гьон его давно уже не любит, лишь вспоминает периодически, и он не мог даже подумать, что так болезненно отреагирует на его звонок. — Мы с Бласом, — Мухарремай не знает, кто такой Блас, но предполагает, что хахаль Долича, — в Берн собираемся. Как насчет того, чтобы встретиться? Устроим посиделки в караоке, можно парня твоего пригласить — нет, его обязательно надо пригласить, мне до жути интересно, кто… — Андрей в коме. По ту сторону трубки повисает тишина. — Гьон? — неверяще спрашивает Бен, ожидавший услышать кого угодно, но не Мухарремая. — Привет, Долич. Долич явно в ахуе, но быстро берет себя в руки. — Что значит «Андрей в коме»? Что произошло вообще? «Да если бы я знал» — думает Гьон, не зная, что на это отвечать. А тем временем Бен начинает строить теории. — Его сбила машина? Избили в переулке? — гадает Долич. — Гьон, пожалуйста, скажи! — Сначала объясни, какого хрена ты ему звонишь и называешь Андрюшей. И снова тишина, сквозящая неловкостью и непониманием. Гьон грустно усмехается, отмечая забавный факт: много лет назад он ревновал Долича к Андрею, а сейчас все происходит с точностью наоборот. — Мы с ним, — терпеливо объясняет Бен, — возобновили общение год назад. Ревность можешь оставить при себе — я давно женат и Андрюшу у тебя забирать не собираюсь. А теперь расскажи наконец, что случилось. Мухарремай не хочет говорить об этом вслух. Пока ужасы настоящего остаются невысказанными, они кажутся нелепой иллюзией, которую легко разбить, но Долич, судя по всему, дружит с Хайатом, как в старые добрые времена, поэтому имеет право знать. — Тебе сейчас, наверное, хуево, — произносит Бен, узнав подробности. — Есть предположения, почему он это сделал? — Нет. — А у меня есть. Гьон забывает, как дышать. — Ответь честно: ты ему изменял? — спрашивает Долич. — Чего? — вспыхивает Мухарремай. — С хрена ли ты взял, что я ему изменяю?! — Потому что твой бывший утверждал именно это. Гьон. Ничего. Не. Понимает. А через миг его осеняет. — Этот твой Кеджо заебывал Андрея несколько недель, — Долич подтверждает его догадки. — Столько чуши писал, что ужас просто. Андрюша ему не верил, но и доказать обратное не мог. Вот я и думаю — может, ты реально ему изменял? А сейчас прикидываешься невинной овечкой, которая не понимает очевидного? Андрей, конечно, жизнелюбивый товарищ, но даже у его жизнелюбия есть слабое место — ты. — Я перезвоню, — Гьон сбрасывает вызов. И вновь он на грани истерики, даже большей, чем та, которую испытал в больнице, потому что кусочки пазла наконец-то встают на свои места. Замечательная кнопка «восстановить пароль» очень сильно Гьона выручает: уже через минуту он открывает переписку Хайата в Фейсбуке, и первый диалог, который бросается в глаза — диалог с Дамиром. Гребаным Дамиром Кеджо, который сотворил непоправимую хуйню.***
Лука стоит у окна, разглядывая пейзажи обычного городского двора. Он, по правде говоря, в таких местах никогда не бывал: всю жизнь живет в пригороде Берна, где элита строит свои особняки, работает в центре города, там же встречается с себе подобными, и такие бедные районы его не интересовали никогда. Собачники выгуливают собак, мамочки с колясками о чем-то переговариваются, играют в салочки дети и сосется на лавочке влюбленная парочка. Стремный для Луки район, но его брату здесь лучше, чем в родном особняке. Было лучше, пока человек, разделивший с ним одиночество, не попытался покончить с собой. — Никогда бы не подумал, что он такое сделает, — произносит Дункан, внимательно за Лукой наблюдающий. — Я тоже не думал, если честно, — внезапно соглашается Хэнни. — Боялся, что он психанет и прирежет моего брата, а он в итоге навредил самому себе. У одной из мамочек за окном в коляске орет младенец — крошечное существо, еще не познавшее сволочизм этого мира, и Лука вздрагивает от резкого и непривычного звука. Как смириться с тем, что своим домом Гьон считает место, от которого его брата воротит? — Если бы можно было повернуть время вспять, — произносит Лука, которого потянуло на откровения, — и вернуться в тот вечер, когда Гьон рассказал мне про Андрея, я бы не стал их разлучать. Может, удалось бы избежать беды. В последнее время Лука открывается для Дункана с самых неожиданных сторон. Он привык видеть бывшего любовника взрывным, язвительным, убийственно спокойным, но никак не сожалеющим. Дункана такой Лука пугает. Хочется его коснуться, обнять, хоть как-то поддержать, но принципы не позволяют. Гьон появляется на кухне ни живой, ни мертвый: его лицо выражает целую гамму чувств — злость, отчаяние, желание крушить и разрыдаться в уголочке одновременно. — Я знаю, почему Андрей наглотался таблеток, — хрипло шепчет он и больше не произносит ни слова. — Почему? — Хэнни подходит к брату, кладет руку ему на плечо и пытается поймать его взгляд, но Мухарремай отворачивается. Не потому, что действия Луки ему неприятны, а потому, что не хочет показывать ему свои глаза, больше похожие на черные дыры. — Помнишь, — произносит Гьон, — скандал, после которого я ушел из дома? Я тогда сказал, что встречаюсь с мужиком, который старше меня. Он причастен ко всему этому. — Что за мужик? Кто он? — Его зовут Дамир Кеджо. Раздается звон бьющейся посуды — это из рук Дункана выпадает чашка. Лука шокирован не меньше — никак не думал, что человек, о котором он забыл сразу же после окончания универа, сыграет в жизни его брата такую роль. Гьон рассказывает им обо всем. О самой первой встрече, об абьюзе, которым Дамир терроризировал его целый год, о том, как Андрей на парковке набил ему морду, об успешной (как казалось) попытке оборвать с ним все связи и проклятом фото, которое значит совсем не то, что Кеджо вдолбил Хайату в голову. — Он доставал не только меня, но и его, а я ничего об этом не знал, — говорит Гьон. — И Андрей ничего не говорил, чтобы лишний раз не напоминать мне о нем. Господи, ну почему мы оба такие идиоты?! Если бы один из нас сказал об этом другому, все было бы иначе! — Потому что жизнь познается через ошибки, — шепчет Лука, горестно усмехаясь. «Жаль, что многие из них оказываются непоправимы» — мысленно заканчивает за него Дункан. Они с Лукой — бывшие. Люди, до безумия когда-то друг друга любившие, но за долгие годы высосавшие друг у друга всю кровь. Давно надо разорвать связывающую их нить, и Дункан честно пытается это сделать, но каждый раз все возвращается на круги своя. Вечером, когда Гьон с огромным трудом уснет, Хэнни поделится с ним желанием засудить Дамира Кеджо. «Как бы сильно он меня ни ненавидел, никто не давал ему права изгаляться над людьми, которыми к нашему конфликту никакого отношения не имеют, — скажет он, — и я никогда не прощу его за те страдания, которые он причинил моему брату». Дункан не ответит ему ничего, лишь прижмет к себе, целуя в макушку. А сейчас, смотря на Луку и Гьона, он понимает — его пути с этой семейкой вновь переплелись, и после того, что они пережили в последние месяцы, оставить их он просто не может. (и не хочет)***
Когда Андрей открывает глаза, он ничего не понимает. Лег спать в своей постели, с Гьоном в обнимку, а очнулся хрен знает где. Какая-то дорога, вокруг которой — безлюдный лес, и лишь высотка виднеется вдали. «Кажется, мне снится кошмар, — меланхолично думает он. — Раньше никогда не снились. Пора узнать, что это такое». А потом на Хайата нахлынывают воспоминания нового дня, и он осознает, что, вообще-то, умер. Кажется. Может быть. Что делать с этим открытием, Андрей не представляет. Он находится на грани, и сейчас ему становится по-настоящему страшно. Долгие годы он верит, что после смерти отправится в параллельные реальности, но червь сомнения выползает наружу тогда, когда вера нужна ему особенно сильно. Решение приходит мгновенно — надо идти к высотке. Полчаса спустя он поднимается вверх, на крышу, думая, что именно там сейчас должен быть, но на восьмом этаже что-то его останавливает. В тридцать второй квартире отсутствует мебель, а полы настолько скрипучие, что кажется, будто он не высотку посетил, а заглянул столетнюю русскую избушку. «Интересно, — думает Хайат, — смерть всегда сопровождается дичью или это я везунчик такой?». Как ни странно, это место его не пугает. Задыхаться, хватаясь за сердце, было гораздо страшнее, зато сейчас он абсолютно спокоен. Впереди — новая жизнь, новая реальность, где без страданий не обойдется, но там он точно справится со всем. Открытое настежь окно так и манит к себе, но когда Андрей собирается подойти к нему, кто-то хватает его за руку.***
Говорят, что человек, пребывающий в коме, слышит все, что ему говорят. Мухарремай в это не очень-то верит, и все же решает попробовать. Сердце Андрея слабо, но бьется — спасибо врачам и системе жизнеобеспечения, — и Гьон не имеет права упустить шанс, который, скорее всего, единственный. — Я тебя не предавал, — произносит он, касаясь холодной, как лед, руки. Вспоминает, что Андрей умудрялся мерзнуть даже тогда, когда сам Гьон и окружающие изнывали от жары. Раньше его с легкостью можно было согреть — нужен только свитер, горячий чай и плед, в который они закутывались вместе. Как это сделать сейчас, Мухарремай понятия не имеет. — Надеюсь, ты простишь меня за это, но я копался в твоих переписках. И из переписки с Доличем узнал о себе много нового. В словах Гьона ни грамма упрека, лишь сухая констатация факта. Андрей рассказывал Бену про «некого парня, вдохнувшего в него жизнь» (имя почему-то не называл — то ли боялся реакции Долича, то ли просто хотел сохранить его в тайне), и каждое сообщение пропитано любовью и заботой. Даже жалуясь на него, Андрей не давал повода усомниться в своих чувствах, а жаловался он в последние дни часто. «Иногда я прихожу с работы настолько уставший и злой, что хочется кого-нибудь убить. Но объятий и поддержки хочется больше, а мой человек меня избегает. Не говорит это вслух, но я чувствую, что он не желает видеть меня таким. Понимаю, что мое заебанное работой хмурое ебло не понравится никому, но мне так обидно, Бен. В такие моменты кажется, что я его теряю» Гьон мечтает вернуться на пару недель назад, схватить за шкирку самого себя и бросить Андрею в руки со словами: «Говорите. Говорите друг с другом и доверяйте, если не хотите, чтобы один из вас валялся в коме, а другой из-за этого убивался». Он думал, что своим молчанием делает лучше, и не подозревал, как сильно заблуждается. А Хайат и словом не обмолвился, что что-то не так. Долбоебы. Просто два долбоеба, которые боялись друг друга потерять. — Надо было с самого начала сказать тебе про Дамира, но я не хотел тебя напрягать. Наивно думал, что, если сам разберусь с ним, он до тебя не доберется. А он уже добрался, — Гьон удрученно вздыхает. — Пожалуйста, Андрей, открой глаза. Сделай это, и мы поговорим, о чем захочешь, а потом начнем новую жизнь, где я не буду так косячить, обещаю тебе. Но Андрей как лежал полутрупом, так и лежит. Пройдет время, и все изменится: кто-то развяжет войну, а кто-то ее завершит, дети займут место взрослых, а взрослые лягут в могилу. Мир не перевернется, хаотичное движение жизни не остановится, и никому не будет дела до украинского парня, родившегося в Швейцарии, которого больше нет. Гьон знает, что это нормально, что люди — песчинки огромной пустыни под названием Вселенная, и кто они вообще такие, чтобы что-то у нее просить… А теперь верните Гьону Андрея Хайата. Он никогда ни о чем не просил. Пожалуйста. Верните.***
Андрей разглядывает ночное небо, на котором ни единой звезды — лишь полная Луна, освещающая весь лес, — и ощущает на себе задумчивый взгляд своего альтер-эго. Другой пришел к Хайату из реальности, которая должна стать следующей: там Костя Бочаров называет себя Мэловином и хуеет от количества фанаток, Марув покоряет мир, Дункан Лоуренс побеждает на Евровидении и женится на Луке Хэнни, Гьон пытается сброситься с крыши, а Хайат, которому еще только предстоит научиться жить, случайно спасает его. Беды Другого уже закончились, и Андрею искренне жаль, что у него самого все случилось иначе. — Ты думаешь, самоубийство — это выход? — спрашивает Другой. — Так и знал, что ты мне мозги вправлять начнешь, — Андрей закатывает глаза. — А что еще мне остается делать, если ты творишь откровенную хуйню? «Тебе не понять» — Хайат опускает взгляд, чувствуя себя нашкодившим ребенком, которого отчитывает родитель. Невольно вспоминается мать — первый человек, заставивший его ощутить себя ничтожеством, и слова, сказанные ей в порыве гнева. «В жизни все надо заслуживать, в том числе любовь. Только мать способна принять ребенка таким, какой он есть, а если ты и дальше продолжишь вести себя так, как сейчас, то никто, кроме меня, никогда тебя не полюбит». Эх, Даяна, как же ты оказалась права. — Мать жила исключительно ради меня, пытаясь вырастить достойного человека, а получилось больное на голову ничтожество, — произносит Андрей. — Гьон начал со мной встречаться, но снова связался с Дамиром, и я не знаю, чьей вины здесь больше. Его психика поломана не меньше моей, а я ведь взял за него ответственность, пытался научить уважать себя… и не смог. Восемью этажами ниже реальность меняется, портал открывается, и если сделать шаг в пропасть, он уйдет в другой мир с другими проблемами, но с обязательным счастливым концом. Хайат забирается на подоконник, намереваясь прыгнуть, но Другой его останавливает. — Ты себя вообще слышишь? — негодует он. — Зациклился на двух людях, сделал их центром своей вселенной, но ведь они не единственные, кто тебя окружал. Даяна разочаровалась в своей жизни, но она сама когда-то ее выбрала, а Гьон… С хрена ли ты взял, что он связался с Дамиром? — С того, что я видел фото. Дамир его обнимал. — А он Дамира? Андрей застывает, как громом пораженный. Пытается вспомнить детали того фото, но в памяти всплывают лишь эмоции, которые он испытал, его увидев. — Вот, — говорит Другой. — Ты даже не можешь это вспомнить. Так с чего тогда взял, что Гьон тебе изменяет? — Но ведь он пришел к Дамиру, и тот писал… — А ты уверен, что ему можно верить? На это Андрею ответить нечего. — Думаешь, мне было легко и просто? Да нифига. Это ты в курсе, что впереди меня ждал хэппи-энд, а я об этом не знал и страдал иногда так, что хотелось выброситься в окно. И о Гьоне я долгое время думал много нехорошего, а потом выяснилось, что это неправда. Так почему ты уверен, что он тебя предал? — А почему ты уверен, что не предавал? Другой глядит на него испытующе, и Хайат посылает ему в ответ взгляд человека, искренне уставшего от своего бренного существования. — Ты еще можешь вернуться, — говорит Другой. — Я не буду тебя осуждать, если ты решишь уйти, но помни, что если уйдешь, то все. Ты отправишься в другие миры, но своего Гьона больше никогда не увидишь. И не узнаешь, правду говорил Дамир или своей ложью свел тебя в могилу. Другой растворяется в воздухе, оставив свое альтер-эго бороться с внутренними демонами. Андрей видит внизу портал, за которым скрывается его новая жизнь: не самая легкая, местами печальная, но однозначно стоящая того, чтобы ее прожить. Что ждет его, если он отложит свой уход на неопределенный срок? — Легко рассуждать тому, у кого есть любовь, друзья и любящая мама, — шепчет он, глядя вниз. — Я столько лет боролся, цеплялся за жизнь, как за невообразимую драгоценность, но я заебался, понимаешь? За-е-бал-ся. У меня не осталось сил, чтобы что-то строить. Кажется, теперь я могу только разрушать. И все-таки он не решается прыгнуть. Собирается с духом, вспоминает свою жизнь, и в какой-то миг перед глазами появляется образ Гьона. С мокрыми от слез глазами он тянет к нему руки и умоляет очнуться. Андрея передергивает, он едва не падает, но чудом удерживает равновесие. Это всего лишь глюк. Этого не может быть. Или может? Как понять, где иллюзия и где истина? — Пожалуйста, исчезни, — умоляет Андрей. Гьон исчезает, оставив после себя болезненную горечь и посеяв сомнения. Всего один шаг вперед — и он окажется в мире, где однажды точно обретет счастье. У него будет адекватная мать, замечательный отчим, друзья-коллеги и Гьон, который точно будет его любить. «Я не буду тебя осуждать, если ты решишь уйти, но помни, что если уйдешь, то все» И ведь действительно — все. Никакого психолога Дункана и его богатого долбоеба Луки, никакого Кеджо и никакого Гьона, страдающего от абьюза и одиночества. Никакого мира, где все переплетено, потому что он — еретик с больным воображением и фанатичной верой — покинет его до следующего замыкания круга. Впереди однозначно ждет что-то хорошее, так почему он не решается прыгнуть? Из-за Другого, посеявшего сомнения? Из-за убивающегося по нему Гьона, призраком явившегося в самый ответственный момент? Или из-за того, что ему грустно покидать этот мир, так и не став в нем счастливым? «Надо принять решение, — думает Хайат. — Если я вернусь, на второй суицид у меня смелости не хватит. Если уйду, потеряю возможность вернуться. Как сделать выбор и не пожалеть?». Андрей смотрит вниз, взвешивает все «за» и «против», в последний раз вспоминает Гьона, а затем, приняв решение, прыгает. И приземляется на скрипучий пол квартиры под номером тридцать два.