мо кушла

Радунхагейду думал, что умирает. Ему всегда казалось, что так оно и будет: вначале онемеют ноги, потом он увидит свет в конце туннеля. Ноги Радунхагейду уже перестал чувствовать, но ни света, ни туннеля разглядеть не мог. Всё, что он видел: над ним пролетали пули, скакали кони и разносились крики людей, и всё сквозь какую-то белую дымку. Радунхагейду думал, что умирает, но умирать ему не хотелось. Усилием воли он заставил себя пошевелить пальцами на ногах, сморгнуть белую дымку с глаз и медленно, но верно, принять вертикальное положение. Как-то его знакомый врачеватель, штопающий одну из многочисленных ран на теле, поинтересовался, что так упорно удерживает Радунхагейду на этой земле: удивительная удача или не менее удивительная жажда жизни? Радунхагейду пообещал самому себе найти ответ на его вопрос, но так до сих пор этого и не сделал. Когда он окончательно поднялся на ноги, то понял, что зрение, заволакивающееся теперь тёмной пеленой, медленно пропадает. Конец, подумал он с какой-то отчаянной паникой. Рванул вперёд и только потом понял, что на глаза упала ползущая со лба кровь. Грязной ладонью он стёр её, ощущая резкую острую боль во всей голове, и пошёл вперёд, едва не споткнувшись о труп какого-то красного мундира. Смерть ему приходилось видеть и творить не впервые. Смерти чужих он давно уже не боялся. Собственная смерть же никогда не перестанет пугать. Юного драгуна, который, мёртвый, лежал лицом к небу, широко распахнув глаза, Радунхагейду хорошо знал. Как и валяющегося невдалеке рядового, что сам так рвался биться под командованием генерала Стирлинга. Хорошо знал, отлично помнил — и всё равно чувство облегчения не покидало Радунхагейду. Чувство облегчения от того, что на их месте оказался не он. Вздохнув, он потянулся к поясу. И мазнул рукой по воздуху. Ахиллес учил не паниковать. Не бояться смерти. Не отступать. Радунхагейду в который раз ощущал, что усвоил от него только уроки для тела, но не для духа. Ему было до одури плохо и страшно. Искусственно выращенная храбрость зарождалась в его груди в подобные моменты. Королевского рейнджера он сразу узнал по зелёной форме. Выхватил из пальцев мертвеца незаряженный мушкет с байонетом и, увернувшись от чужого выпада саблей, вонзил острый штык прямо под горло англичанина. Не первого за это сражение. Красная кровь хлынула на зелёный мундир, ярко и отчётливо выделяясь своим тёмным оттенком на светлой ткани. Радунхагейду сплюнул под ноги и понял, что изо рта у него самого выходит слюна с кровью. Смерть ходила за спиной. Не бойся, не бойся, не бо… Второго он едва не проворонил. Успел уклониться, сделал выпад вперёд, но мазнул мимо. Напротив него стоял индеец, чем-то смутно похожий на самого Радунхагейду. Скорее всего, кто-то из могавков — как и он сам. Выдохнув, Радунхагейду быстро сократил расстояние между ними, отбрасывая под ноги бесполезный в их позиции мушкет, и наугад выкинул вперёд руку со скрытым лезвием. Лезвие распороло щёку противника, и индеец отошёл на шаг назад, согнулся, хватаясь за лицо. Не медля, Радунхагейду снова подхватил мушкет с земли и всадил его в грудь индейца. Пули проносились мимо него. Удача и жажда жизни. Радунхагейду видел, как патриоты бегут с поля боя. Подставляют англичанам спины и, роняя оружие, несутся от них подальше. Радунхагейду взращивал внутри себя храбрость и шёл напролом, на ходу уклоняясь от ударов звенящей стали и звеня своею — насмерть. Он слышал знакомый голос невдалеке, громкий, с французским акцентом, и шёл в его сторону, как заблудшие моряки следовали за Полярной звездой. Массу людей он разгребал руками и острым байонетом, кровь продолжала застилать глаза. Маркиза де Лафайета он нашёл с простреленным бедром и грезящим о лучших мирах. — Они бегут, mon ami, — прошептал он, завидев знакомое лицо Радунхагейду. — Куда они бегут? — Очевидно, подальше от поля боя, — пробормотал Радунхагейду, осматривая чужое ранение. Кровь застилала глаза. Голова кружилась. Он чувствовал. Он не чувствовал. Огнестрельное ранение на бедре маркиза не показалось ему смертельным. Кровь застилала глаза. — Хотят жить. Мог ли Радунхагейду винить их за это? Маркиз терял сознание. Кто-то кричал, что пришла подмога. Генерал Вашингтон здесь. Пули проносились мимо. Радунхагейду ничего не видел. — Si je meurs… — Я не понимаю по-французски, — устало ответил Радунхагейду. Маркиз посмотрел на него почти осмысленно. — Если я умру. — А. — Скажите главнокомандующему, чтобы… Кровь застилала глаза. Что нужно будет сказать главнокомандующему, если маркиз де Лафайет умрёт, Радунхагейду так и не узнал. Кровь застилала глаза, опуская и смыкая тяжёлые веки. Он не просто лёг рядом с потерявшим сознание маркизом — упал, носом в землю, окровавленным лбом в плечо маркиза. Пули проносились над ними, искусственно выращенная храбрость умирала внутри груди Радунхагейду. Если я умру, напишите на моей могиле, что я был храбрейшим из храбрейших, Ваше Превосходительство. * * * Если бы мне платили за каждый раз, думал Радунхагейду, когда я находился на волоске от смерти, то я был бы уже самым богатым человеком на этом континенте. До самого богатого человека на континенте ему, однако, всё ещё было, как до луны, хотя рисковал он своей жизнью исправно минимум раз в неделю. С завидной (или не очень) регулярностью. Избранный, кисло думалось ему, когда он вспоминал слова Юноны. Мне нужна твоя помощь, говорил внутри его головы голос главнокомандующего Континентальной Армии. Вот же козлоёб упрямый, слышалось ему злобное. Голосом Ахиллеса. И явно предназначалось оно не Радунхагейду. И явно не было воспоминанием-галлюцинацией. Упрямым козлоёбом оказался Терри, стоящий на пороге поместья и что-то страстно втирающий старику. Старик не казался впечатлённым, то и дело порывался закрыть входную дверь, но натыкался на ловко подставленную в дверной проём ступню лесоруба. Радунхагейду, знающий о твердолобости их обоих, остался позади, позабавленный, наблюдая за перепалкой и ожидающий развязки и конца. — Коннор! — завидев его, Терри смог отвлечь внимание Ахиллеса и проскользнуть внутрь. — Терри, — вежливо ответил Радунхагейду. — Как же вы меня все достали, — проворчал Ахиллес и, махнув рукой в их сторону, ушёл в свою комнату. Затылок услужливо отозвался тупой болью. Ты же не забыл обо мне, напоминала эта боль о себе каждый раз, когда Радунхагейду думал, что всё нормально, жить можно. Сильными приступами напоминала, открывшимся кровотечением и другими радостями жизни. Избранный же. Не положено избранному сидеть, прохлаждаться. — Чего это он? — спросил Радунхагейду, кивая в сторону спальни старика. Терри сконфузился. — Сказал не беспокоить тебя по пустякам. Тебя, говорит, южнее отсюда задело. В битве с англичанами. — М-м. Да. Ага. Радунхагейду коснулся лба. — До сих пор, говорит, отходишь. — До сих пор отхожу. — Ты прости, я бы не стал беспокоить… А как оно, кстати, было? Как оно было? Радунхагейду поморщился. Некрасиво проиграли (хотя, по скромному мнению Радунхагейду, проигрыш и не может быть красивым). Потеряли Филадельфию, вогнали Вашингтона в полнейшую хандру, и тут ещё новый шрам… Новый шрам остался на спине Радунхагейду как напоминание о том, что нужно меньше щёлкать клювом, особенно на поле боя. Ну и голова болела. Охренеть, как же она болела. Говорить об этом Терри он, конечно же, не стал. Позвал с собой в гостиную, но Терри отказался: работы, дескать, много. — Что случилось-то? — малость устало спросил Радунхагейду, положив ладонь на ноющий лоб. Да что ж ты будешь делать. Ему ещё в Вэлли Фордж сказали, что ничего серьёзного не случилось, останется лишь лёгкий шрам на спине, а сотрясение быстро пройдёт. Куда там, быстро. — Да вот, у Оливера… Мужчина какой-то пришёл, тебя спрашивает. Просил позвать, это очень срочно. Сказал, что он от, — Терри понизил голос, — главнокомандующего. — Что случилось? — напрягся Радунхагейду. Терри пожал плечами. — Меня не просветил. На второй этаж Радунхагейду взлетел, почти не ощущая боли в голове. Оделся по-человечески, нацепил томагавк на пояс, готовый прямо оттуда же лететь по поручениям генерала, и, не сказав ворчащему из комнаты Ахиллесу ни слова, побежал к таверне. Сентябрь подходил к концу. С радостью Радунхагейду понимал: до зимы оставалось ещё целых два месяца. Зиму он не любил; зимами была мерзлячка и холод. Кровь убитых людей и животных не терялась в коричневой почве земли, а выцветала на белом, как кожа аристократки, снеге. Кролики в этом снеге прятались, сменив свои шкуры, медведи уходили до лучших времён сосать лапу, а волки продолжали вести охоту на Радунхагейду и убегать от охоты Радунхагейду на самих себя. Тут всё справедливо, думал он. Сентябрь же был тёплым, как лето, хотя деревья успели пожелтеть, а белки запрятать свои шишки. Континентальную Армию в Вэлли Фордж ждала зима суровая, и холодная, и голодная. Бедная, как негритянский мальчишка-раб, с ночами тёмными и долгими. Не так страшна человеческая армия чужеземцев, как мать-природа. Не так смертельна и опасна. Когда-нибудь Радунхагейду удастся убедить в этом остальных. Когда зашёл в таверну, то занёс с собой внутрь уличную духоту ранней осени. Здесь было почти пусто, как и положено было быть в таверне едва после полудня: слишком поздно для того, чтобы обедать, слишком рано для того, чтобы напиваться. Поприветствовав Оливера кивком головы, Радунхагейду заозирался, но заметил лишь Дэйва за крайним столом и тройку незнакомых пьяных мужчин — за соседним. Нахмурился так озадаченно, что к нему сразу же направилась Коринн, ставя на свободный столик пустые пинты пива. — Привет, Коннор. Мужчина, что тебя искал… — Как он выглядел? — перебил её Радунхагейду. Коринн опустила взгляд, задумавшись. — Так, словно перепутал таверну и театр на Джон-Стрит. — Ого. — Да, Коннор, «ого». У него плащ был из аксамита. — Плащ. — Плащ. Синий, с вытканным пряденным золотом. И треуголку свою снял, прежде чем зайти. Не то что эти оболтусы, — пробурчала она. Подслушивающий их Дэйв хмыкнул. — Обычным лесорубам и плотникам не положено знать правила этикета, мэ-эм. У тебя не осталось ещё этой картошки с куриной грудкой? — сказал он с набитым ртом. Коринн отмахнулась от него. — Сказал, что будет ждать тебя в «Десятом причале». Который в Нью-Йорке. Ноября, хм, тринадцатого, пополудни. Радунхагейду быстро заморгал. В Нью-Йорк он сможет попасть, хоть и не без проблем. Нью-Йорк был оккупированный и вражеский — Радунхагейду не любил Нью-Йорк настолько же сильно, насколько Вашингтон хотел отвоевать его Колониям. Но ему уже удавалось пробираться туда раньше, сделает это снова. А про таверну эту Радунхагейду наслышан. «Проходной двор для красных мундиров», — однажды сказал Бен Толлмэдж (сын ассасина, майор, шпион, драгун и просто хороший человек). Чего мелочиться — туда сам генерал Клинтон захаживал временами. Отличное место выбрали для встречи. Или этот посланный Вашингтоном человек совсем сошёл с ума, или… Или у него был какой-то план. — Как его зовут? Он представился? — отвлекая Коринн от беседы с тремя пьяными мужиками, спросил Радунхагейду. Она нахмурилась. — Имя какое-то необычное… Хорас… — Хьюберт, — отлепив голову от столешницы, подсказал один из пьяниц. — Хэйтем, — услужливо добавил Дэйв. И под аккомпанемент синхронного «Точно!» добавил: — Кенуэй. Кровь застилала глаза. Взращенная внутри искусственная храбрость сделалась маленькой, что человеческий зародыш. Радунхагейду сел на ближайший стул и медленно коснулся головы. Голова ответила на его прикосновение острой вспышкой боли. * * * Когда маркиз де Лафайет открыл глаза, врачеватель как раз закончил с раной Радунхагейду на спине. Маркиз три раза спросил, не умер ли он, причём два раза — на французском. Врач терпеливо отвечал, что ему ещё слишком рано умирать, не дёргайтесь, знаю, больно, нужно потерпеть. Радунхагейду смотрел на них с отстранённым интересом, а потом и вовсе закрыл глаза, чувствуя, как сознание медленно, но верно желало потеряться. Пришлось вновь открыть глаза, взять себя в руки. Я выжил, с ошалелым облегчением думалось ему всё время. Осознавалось только сейчас. Я выжил. — Коннор, mon ami, — разлепив сухие губы, начал маркиз де Лафайет, когда врачеватель ушёл к другим пострадавшим разной степени, — почему они бежали? Почему ослушались приказов генерала Стирлинга? Радунхагейду помолчал. — Они боялись, господин маркиз, — ответил он глухо. Искусственно выращенная в груди смелость умирала, как летний цветок по осени. — Я тоже боялся, — облизав пересохшие губы, поведал маркиз. — Но не сбежал. Радунхагейду улыбнулся и через силу поднялся на ноги. Не закрывай глаза, не закрывай глаза, не за… — Безумные храбрецы никогда не кончали хорошо. Ровно как и отчаявшиеся капитулянты. Держитесь за свои страхи, господин маркиз, но не поддавайтесь им всецело. Мне они не раз спасали жизнь. Летний цветок по осени. Кровь застилала глаза. Маркиз молчал. * * * Радунхагейду никогда не считал, что плодотворный союз может начаться с того, что члены этого союза попытаются убить друг друга. Об этом он и сообщил Хэйтему. Хэйтем заулыбался, словно хорошей шутке, но глаза оставались серьёзными и нехорошими; это был взгляд, которым он смотрел с портрета на Радунхагейду с тех пор, как тому исполнилось пятнадцать. Наблюдал за тренировками, изнуряющими тело, за грубыми словами, ранами и спорами. Наблюдал за радостью в глазах, когда Радунхагейду впервые надевал на себя плащ ассасина, за хищным интересом, когда юноша рассматривал портреты будущих врагов-тамплиеров. Хэйтем казался Радунхагейду знакомым, тогда как Хэйтему, хоть и наблюдавшему за ним с портрета около пяти лет, был незнаком Радунхагейду. Вздохнув своим мыслям, Радунхагейду осторожно поднял взгляд на Хэйтема. Синий плащ из аксамита с золотыми узорами, треуголка, седина волос. Акцент, не бостонский и не нью-йоркский (Радунхагейду слышал столько вариантов и диалектов английского, что до сих пор не мог понять, как этот язык звучит-то на самом деле), нос прямой и широкий, морщины глубокие, въевшиеся в старческую кожу. Хэйтем попытался убить его, как только они встретились. До «Десятого причала» Радунхагейду так и не дошёл, пока пробирался к нему по узким улицам города. Город медленно покрывался снегом, тогда, в ноябрь одиннадцатого, за два дня до их встречи. Радунхагейду не знал, чего ожидал, когда пришёл заранее, но явно не того, что чья-то тень выйдет из-за угла и схватит его за плечи, прижмёт к стене, а горла коснётся сталь хорошо знакомого оружия — скрытого клинка. — Поверить не могу, — с весёлой злобой поведал Великий Магистр Ордена Тамплиеров, сильнее вдавливая его в стену, — что вы, ассасины, столько веков были нашей главной проблемой. Шатаешься по улицам так, что тебя бы увидал король Георг из своей Англии. Радунхагейду инстинктивно ещё сильнее откинул голову, когда лезвие ближе коснулось его шеи. — Преувеличиваешь, — проговорил он осторожно, но клинок эта осторожность не заботила — он был слишком острым, а кожа была слишком тонкой. Хэйтем скользнул взглядом к тоненькой струйке крови, побежавшей за шиворот белого плаща, и вновь поднял взгляд, смотря прямо в глаза Радунхагейду. — Только если самую малость. Он отстранился, убирая клинок, но лишь для того, чтобы вновь обнажить его — Радунхагейду накинулся на него, выбивая воздух из лёгких, опрокидывая на твёрдую грязную землю и медля на мгновение — воткнуть скрытый клинок под горло или раскроить череп томагавком? Хэйтем воспользовался секундной заминкой и вскинул руку вперёд — скрытый клинок почти что ласково тронул ухо Радунхагейду, невесомо скользнул ниже, по щеке, и остановился под подбородком. — Почти. — Не льсти себе, — улыбнулся Хэйтем. — Это твоё почти… Вот же язык без костей, подумал Радунхагейду, ушёл вбок, падая рядом, согнул ноги в коленях и быстро поднялся. Хэйтем успел только приподнять голову, когда увидел направленное на себя дуло пистолета. Как-то слишком довольно усмехнулся и вновь откинул голову назад, шаря по земле рукой в поиске своей упавшей во время драки треуголки. — Даже если ты назовёшь причину, по которой мне не стоит тебя убивать, я тебя всё равно убью. — Ты отличный переговорщик. — Не зубоскаль. — Он по привычке огладил большим пальцем курковый винт. Это успокаивало. — Зачем ещё ты продолжаешь со мной говорить, если не хочешь дать шанс назвать причину, по которой тебе не стоит меня убивать? Радунхагейду едва слышно выругался себе под нос. Хэйтем продолжал безмятежно лежать, своими тёмными хищными глазами наблюдая за ним. Радунхагейду приказал ему подняться, и, когда Хэйтем его послушался, понял, что Великий Магистр ниже, чем он сам, но при этом в целом сохранил хорошую форму к своим годам. Мужчина с портрета заметно постарел, оно и не удивительно. Синий плащ был явно дорогим, хоть и испачкался в пыли и грязи после потасовки. Лицо мешала разглядеть треуголка и наступающие сумерки, но Радунхагейду было достаточно и глаз, которые он видел преотлично. Палец чесался — так сильно хотелось нажать на спусковой крючок. — Я знаю, что тебе нужен Бен Чёрч. — Откуда? — Ты вырезаешь весь наш Орден. Логично предположить, что Чёрч — одна из твоих целей. — И что дальше? — Он оказался предателем не только Континентальной Армии, но и нашего Ордена. Радунхагейду недоверчиво приподнял брови. Палец всё ещё лежал на спусковом крючке, пистолет давил на ладонь своей тяжестью. Хэйтем на пистолет даже не смотрел; он упрямо не разрывал зрительного контакта, доминировал, нагнетал, действовал на нервы. — Ты бы подал мне знак: продолжать или всё-таки застрелишь? — Продолжай, я всё равно потом застрелю, — милостиво разрешил ему Радунхагейду, хотя и видел, что Хэйтем ни капли его не боялся. — В данный момент мы преследуем одну цель. Радунхагейду стало смешно. — Ты же не предлагаешь мне забыть обо всём и начать с тобой сотрудничать? Хэйтем вскинул брови и, зараза, опять улыбнулся. (Радунхагейду ассоциировал улыбки с открытым добрым чувством. Хэйтем рушил все его представления). — Именно это я и предлагаю. — Ты знаешь, где искать Чёрча, поэтому нужен мне, я не отрицаю, — медленно сказал Радунхагейду. Рука устала, мышцы одеревенели. Стреляй, стреляй, стреля… — Но на кой чёрт тебе понадобился я? Хэйтем наконец опустил взгляд к пистолету. С таким интересом посмотрел на него, словно увидел не уходящую внутрь темноту, а, как минимум, живущее внутри дула сказочное королевство крошечных магических созданий. Радунхагейду крепче нажал на крючок, рассчитывая силы, чтобы ненароком не застрелить Хэйтема (стреляй), но придать себе уверенности. Расслабляться этот тамплиер тут вздумал. — Видишь ли, — опять подняв взгляд, продолжил Хэйтем. — Об этом предательстве не должен узнать никто из Ордена. Они могут думать, что это Вашингтон, или ассасины, или Святая Дева Мария настигли Чёрча, но не я. — Иначе что? Упадёт авторитет? — съехидничал Радунхагейду. — Хорошего правителя не предают подданные? — Это работает в обе стороны, — оскалился Хэйтем, явно намекая на Вашингтона. Рука устала держать пистолет. Кровь застилала глаза. — Не думаю, что в случае предательства одного из своих людей, главнокомандующий предложит альянс королю Георгу. Хэйтем рассмеялся быстро, но искренне. — Славная метафора. Но проблема в том, Коннор, — сказал он, не переставая улыбаться, — что наш дорогой главнокомандующий и их дорогой король преследуют разные цели. Поэтому того не случится. А у нас с тобой цели совершенно одинаковые: свобода, хоть и с разными путями, ведущими к ней. Независимость Тринадцати Колоний. Процветание нашего мира. Стреляй. Впоследствии Радунхагейду не раз и не два будет задумываться, что именно послужило причиной, по которой он опустил пистолет и пожал протянутую сухую крепкую ладонь. Каждый раз будет говорить себе, что у него тогда просто устала рука. И каждый раз себе не верить.