мо кушла

В собственноручно собранный букет полевых цветов он ещё вплёл и три пера: коричневое — от сарыча; белое, журавлиное; и тёмное, чёрное, которое попытался выдернуть прямо из гнезда скопы и за которое его эта скопа больно щёлкнула клювом по пальцам. Мать приняла от него букет, она улыбалась, но советовала в следующий раз дарить букеты цветов не ей, а девочке, которая нравится Радунхагейду. Радунхагейду пока не нравилась ни одна из девочек его племени, о чём он и сообщил матери. — Почему тебе кроме меня никто не дарит цветы? Ты никому не нравишься? Мать перекинула тугие густые косы за спину. Её улыбка стала грустной. Она промолчала, хотя старалась никогда не уклоняться от вопросов Радунхагейду и общаться с ним на равных. — Даже отец? Отец дарил тебе цветы? Её руки, уже отложившие букет с вплетёнными в него перьями, замерли над рыболовной сетью, которую она плела из ивы. Вздохнув, мать что-то быстро доделала и опустила сеть на землю, поворачиваясь к Радунхагейду всем корпусом. — Ты так хочешь узнать, кто твоей отец? — спросила она, непривычно избегая его взгляда. Радунхагейду склонил голову набок. Подумав, кивнул. — Я обязательно расскажу тебе, когда ты будешь готов. Иди. — Я похож на него? — резко спросил Радунхагейду, заметив, что мать вновь потянулась к сети. Тугие косы уверенно обогнули её плечи и вновь упокоились на груди. На лбу матери залегли морщинки, как случалось каждый раз, когда она была чем-то недовольна. Радунхагейду знал об этом и научился вовремя закрывать рот и ретироваться, но это был первый раз, когда мать давала слабину во время их разговора об отце. Первый раз. Не бойся, мама. — Больше, чем на меня, — кратко ответила мать. Она не боялась. Радунхагейду поймал её неуверенную улыбку, кивнул и развернулся, услышав, что его зовёт другая ребятня. — Ты только вернись пораньше — тогда поговорим. О нём. Обо всём, — окончательно сдалась она, украдкой бросив взгляд на подаренные цветы. Губы Радунхагейду расплылись в улыбке. Он кивнул головой и побежал к Ганадогону, едва не спотыкаясь о свои ноги. Не закрывай глаза, мама. * * * Однажды Радунхагейду пришлось прятаться в церкви. Церкви ему никогда не нравились — со внешней стороны. Острые шпили стремились к небесам, грозясь проткнуть хрупкие с виду облака и обрушить вниз, на землю, непрекращающиеся ливни. Узкие длинные окна в решётках не давали подсмотреть, что происходило внутри, огромные двустворчатые двери замыкались за спинами людей так, будто никогда больше не хотели выпускать их оттуда, а бронзовые колокола гремели настолько громко, что у Радунхагейду от этих звуков начинала болеть голова. Но он не думал об этом, когда по бостонским улицам за ним гнались окрашенные в красный лоялисты, завидев перед этим, как Радунхагейду совсем не по-христиански пытался вскрыть сундук со спрятанными внутри него деньгами. Где-то глубоко внутри он, конечно, испытывал угрызения совести за кражу, но успокаивал себя напоминаниями о том, у кого крал и на что эти деньги пошли бы. Поймала его, слишком сосредоточенного на вскрытии замка, пара стражников, которых он проворонил, и только собрались отводить под белы рученьки за решётку, как Радунхагейду вырвался и побежал вперёд, не разбирая дороги. Англичанам следовало отдать должное — сообразили они быстро, и невинная (или не совсем) кража быстро переросла в длительную погоню, наросшую другими красными мундирами, которые только попались на пути. Забежав за угол, Радунхагейду увидел перед собой страшные дубовые двери церкви, теперь показавшиеся ему как минимум вратами в Рай, о котором он читал в Библии, найденной на полках в поместье. И двери эти, на его удивление, закрылись за его спиной плавно и бесшумно. Изнутри церковь поразила его ещё сильнее: красиво было так, что рябило в глазах; огромный потолок уходил ввысь, дробясь на бело-золотые купола с острыми углами, выложенный плиткой пол отливал чистыми красными и оранжевыми оттенками, и вымощенная из кругов и полос дорожка вела вперёд, прямо к месту, откуда, кажется, должен был проповедовать священник. Висящие на стенах иконы были нарисованы красками тусклыми, блёклыми и тёмными, лица с них смотрели одинаковыми осуждающими взглядами. Сейчас здесь было пусто, но не безопасно — Радунхагейду об этом помнил. Деревянная будка, завешанная скромной фиолетовой шторой, показалась ему хорошим укрытием; Радунхагейду только залез туда, с удивлением обнаружив внутри сидение, как вдруг понял, что находится в этой будке не один. — Желаешь исповедаться, сын мой? Радунхагейду позорно вздрогнул. Сквозь ширму с крупными круглыми прорезями он видел человека в чёрной сутане. Ахиллес говорил что-то о том, что богобоязненные католики могут просить отпущения грехов. Цена этому прощению была не так уж высока: искренность и блестящие монеты, пожертвованные церкви. Искренности у Радунхагейду было хоть отбавляй. Были бы блестящие монеты — он бы не оказался в таком положении. — Да… отец. Впервые в жизни он назвал кого-то отцом. Слово приятно отзвенело на языке. Хотелось повторить его вновь. Отец, отец, отец. Радунхагейду не представлял, что ему нужно говорить. Он начал: — Я согрешил. На моих руках много крови. — Не зная, как проводятся чужеземные ритуалы, но желая узнать. Смысл действа исповеди он искал в значении самого слова. — Я убивал людей. Я отправлял людей на смерть. Священник недолго помолчал. — Боюсь, сын мой, я не в силах отпустить тебе подобные… — Я воровал. Лгал. Дерзил старшим — это грех? Или можно было остановиться на лжи? — Господь дарует прощение всем, но… Двери открылись, и в тишине топот солдатских сапог показался Радунхагейду оглушающе громким. Он не видел, сколько именно людей зашло внутрь, но на слух определил, что не много: от силы пять человек. Священник замолк и, кажется, выглянул из этой будки (надо будет поинтересоваться потом у Ахиллеса, как она зовётся. Не будка же, в самом-то деле). — Святой отец, — услышал он голос с шотландским акцентом — по крайней мере, Сэмюэл Адамс как-то сказал ему, что такой акцент зовётся шотландским. — Я Вас прервал от чего-то важного? — Кто знает, может, ваше дело важнее моего, — пробормотал священник, выходя наружу. Радунхагейду слегка отодвинул фиолетовую занавесь. Солдат было трое, стояли близко к выходу, но если Радунхагейду поторопится, то сможет обогнуть их и подбежать к выходу. Проблема была в тяжёлых дверях, открывающихся вовнутрь, которые могли замедлить его и дать британцам время сообразить, что произошло, и нагнать беглеца. Снаружи, вероятно, ждали другие. Так что этот вариант Радунхагейду отмёл и, откинувшись на спину, уставился в деревянный низкий потолок, продолжая вслушиваться в разговор. — Ищем человека в белом длинном плаще. Разыскивается по обвинению в краже и по подозрению в убийстве. — Здесь только я и один богобоязненный христианин, что пытался вымолить прощения за свои грехи, — спокойно ответил священник. Повисло недолгое молчание. Радунхагейду облизал пересохшие губы и выпрямился, положив дрогнувшие пальцы на рукоять томагавка. — Не подходит под описание? — Можете подождать окончания исповеди и проверить сами. Я стараюсь не разглядывать людей по ту стороны ширмы. Ложь. Солдаты потоптались ещё несколько мгновений и, переговорившись между собой так тихо, что Радунхагейду со своего места ничего не услышал, покинули божий дом. Дубовые двери тихо и плавно закрылись за ними. Радунхагейду вышел из своего укрытия и выглянул из окна, наблюдая, как крупный отряд красных мундиров разделяется по три человека и расходится в разные стороны, видимо, продолжая его поиски. — Человек в длинном белом плаще. Он обернулся к священнику. Священник, в отличие от икон, смотрел без осуждения и даже как-то безучастно. От его взгляда внутри поселялось чувство гораздо более странное, чем от взглядов нарисованных святых. — Прощение нужно заслужить. Господь ниспошлёт тебе наказание, которое положено будет вытерпеть. Радунхагейду криво улыбнулся. — Вся моя жизнь, святой отец, и есть сплошное наказание. Ваш Бог не очень-то и милостив. Дубовые двери за его спиной закрылись теперь совсем бесшумно: остаточные звуки потонули в шуме дневного города, в ржании лошадей, людской ругани и стуке колёс о гравий. Радунхагейду только сейчас понимал, как сильно давила на него церковная тишина, и запах ладана, и неравнодушные, хоть и ненастоящие взгляды. Красные мундиры он разглядел где-то вдалеке. Натянув на голову капюшон, Радунхагейду сделал первый шаг с высокого крыльца. Нужно было бежать из Бостона. * * * Им нужно было бежать из Нью-Йорка. Когда Хэйтем злился, на его лице пролегало ещё больше морщин — и всё равно Радунхагейду он в этом состоянии казался более живым, более человечным, а от того бояться его и сторониться его иррационально хотелось меньше. Злой Хэйтем сжал руки в кулаки, когда они скрылись от британцев за углом какого-то дома, перевёл взгляд на плакат «Разыскивается» с не самым удачным портретом Радунхагейду (по скромному мнению Радунхагейду), который висел здесь, кажется, ещё с его прошлого визита, и, судя по всему, попытался взять себя в руки. — За что Господь ниспослал мне это наказание? — Раз ниспослал, то есть за что, — проворчал в ответ Радунхагейду, выглядывая из укрытия. Хэйтему его своеволие не понравилось, и он дёрнул Радунхагейду за шкирку к себе назад, что провинившегося щенка. Радунхагейду, несколько ошарашенный чужой наглостью, повернулся к нему, ещё не решив, впрягать в свою речь услышанный среди матросов лексикон или, как учил Ахиллес, постараться быть вежливым, как вдруг вспомнил кое-что. — Как называется место, где вы исповедуетесь? Деревянная будка в церкви? Хэйтем растерялся так сильно, что морщин на лице поубавилось. Он ответил осторожно, словно сомневался в умственных способностях собеседника: — Конфессионал, очевидно. — Ага. Очевидно. Радунхагейду развернулся к нему спиной и резко сорвал плакат со стены. Хэйтем почти ощутимо дышал в его спину, недовольный. Вздохнув, Радунхагейду развернулся к нему всем корпусом и, сминая лист, проговорил: — Да, я был не прав, когда ломанулся на такую толпу людей. Да, я не рассчитал своих сил и недооценил противника. Нет, я больше не буду поступать так опрометчиво. Хэйтем изогнул бровь. — Отпускаю тебе твои грехи, сын мой, — с беззлобной усмешкой сказал он. Радунхагейду хотел было поинтересоваться, в его ли это вообще полномочиях, но не успел: Хэйтем сдвинул его со своего пути и выглянул из-за угла сам. Радунхагейду прислонился спиной к стене и руки скрестил на груди. — Можем идти. Ты говорил, в порту тебя ждёт корабль? — Именно это и сказал. — Не подскажешь, где искать твою команду? — Подскажу. Хэйтем довольно ловко взобрался по лестнице на крышу ближайшего дома. Радунхагейду по его безмолвной команде остался внизу, пока Хэйтем проверял обходные пути и вражеские патрули с высоты. Хэйтем ему не нравился, и он не понимал, как этот человек умудрился встать во главе Ордена и повести за собой людей; как за этим человеком вообще могли пойти люди? Хэйтем даже не казался Радунхагейду человеком; Ахиллес говорил, что тут сказывалось отсутствие опыта: Радунхагейду никогда не встречал подобных людей, беспринципных, равнодушных и безучастных, и потому ему было сложно причислять Хэйтема к себе подобным. (Но ты встречал Чарльза Ли, Ахиллес? Он был куда более жесток и кровожаден, но именно в этом и заключается человеческая сущность. В Хэйтеме Кенуэе подобного нет. Не закрывай глаза, Коннор, смотри в оба. И стреляй если что. Будь я проклят, если этот Кенуэй не замышляет что-то нехорошее). — Ты можешь ответить мне, — не удержался Радунхагейду, опять позволяя Хэйтему выбирать маршрут и вести за собой (это ничего, успокаивал себя Радунхагейду, это не жизненное кредо, это просто путь до таверны), — почему решил сотрудничать именно со мной? Хэйтем показался ему уставшим. Хэйтем обернулся к нему, посмотрел глазами тёмными и глубокими, как подземные озёра, поджал губы, ставшие тонкими к старости лет. (Не думай о его губах. Лучше вообще о нём не думай. Не пересекайся, не говори, не трога…) — Этот вопрос вновь назрел к нашей третьей встрече? Я тебе уже объяснял, Коннор. — Меня твои объяснения не убедили. — Если бы не убедили, тебя бы здесь не было. — Хорошо. Тогда ответь. Зачем было лично приезжать к поместью Ахиллеса и через чужих людей назначать со мной встречу? Он с удивлением обнаружил, что Хэйтема вопрос сбил с толку. Хэйтем знал на него ответ, но не знал, как этот ответ преподнести. Как увильнуть от вопроса. Как солгать. С кривой усмешкой, Радунхагейду сдвинул его со своего пути и прошёл вперёд по тёмной узкой улице, на удивлению пустующей в предсумеречный час. Радунхагейду даст ему время придумать ответ на этот вопрос, прежде чем задать его снова. * * * — Коннор. Радунхагейду вытянул руку, на автомате поймав что-то, что ему бросил Хэйтем. Хэйтем даже не смотрел в его сторону, он с неподдельным интересом наблюдал за снующими туда-сюда людьми, которые, однако, как думалось Радунхагейду, вряд ли могли заинтересовать такого человека, как он. Вещью, которую Радунхагейду поймал, оказалось вскрытое письмо с тяжёлой сургучной печатью. Пробежавшись глазами по аккуратному почерку с несильным наклоном вправо, он поднял глаза и наткнулся ими на внимательный взгляд Хэйтема. — Доказательство того, что Чёрч предал Орден и приговорён к смерти. — Вершите судьбами, тамплиеры? Хэйтем послал ему в ответ такую улыбку, что, ей-Богу, лучше бы вообще не улыбался. Радунхагейду помимо воли поёжился. — А чем твоё Братство занимается? Спроси у Дэвенпорта о человеке по имени Шэй Кормак, много чего интересного услышишь, если старик будет расположен к беседе. Но мы сейчас не о Дэвенпорте и не о Кормаке. Пожмём друг другу руки ещё раз? Жать руки не стали. Радунхагейду протянул ему письмо, перед этим аккуратно свернув в начальное состояние. Хэйтем спрятал его в кармане. Синий плащ из аксамита, с вытканным пряденным золотом. Радунхагейду постарался как можно незаметнее огладить взглядом узоры на его рукавах, за которыми скрывалось смертоносное оружие, а потом поднял глаза. — Что ты предлагаешь делать дальше? В том, как Хэйтем складывал руки за спиной, не было покорности, скромности и примирения. Эти руки позади словно выпрямляли осанку ещё больше, и подбородок от этого задирался сильнее. Радунхагейду был выше, но ему всё равно казалось, что Хэйтем смотрит на него сверху-вниз. — Сейчас — ничего. Чёрч затаился, и, как ни старайся, мы не сможем его найти. Моё доверенное лицо утверждает, что его встреча с заказчиками состоится через восемь дней, здесь же, недалеко от порта. Предлагаю встретиться и устроить засаду. — Почему ты не сделаешь это… со своим доверенным лицом? Хэйтем вздохнул и посмотрел на Радунхагейду так, словно трижды успел пожалеть о протянутой оливковой ветви. — На данный момент Чарльз отбыл по делам в Новый Орлеан, от него довольно долго нет вестей, и, боюсь… Радунхагейду не дал ему докончить, когда перед глазами встала картина многолетней давности. — Чарльз. До чего же я терпеть не могу это имя. — И, позабавленный тем, как удивлённо вытянулось лицо Хэйтема, добавил: — Значит, через восемь дней? Встретимся здесь же? Мне нужно идти. Он дал Хэйтему время возразить, добавить, да хоть сказать что-то, но Хэйтем промолчал. Хэйтем склонил голову на бок, посмотрел на него нечитаемым взглядом, и уголки его губ дёрнулись вверх. Наверное, в злобной усмешке, уверенно решил для себя Радунхагейду. Развернулся и побежал из этого города так быстро, как только мог. Не оглядываясь. * * * Радунхагейду успел повалить на лопатки двоих людей Чёрча, прежде чем споткнулся о какой-то выступ на земле, потерял равновесие, и вражеский кулак достиг его виска, а чей-то выстрел прогремел прямо над его ухом. Вначале он оглох. В ушах поселился странный шум, и человеческих криков, выстрелов, звона стали о сталь он больше не слышал. Ошалело подняв руку к уху, Радунхагейду почувствовал на ладони липкую тёплую кровь и перевёл к ней взгляд. Как раз к этому моменту он потерял ориентацию в пространстве. Начал заваливаться набок, не заметив даже, что мельтешение людей вокруг него вдруг прекратилось. Чужие крепкие руки подхватили его и осторожно помогли сесть на пол. Перед глазами мелькнуло лицо Хэйтема; по сути, Радунхагейду сегодня видел Хэйтема второй раз в жизни, хотя из-за вечно бдящего портрета в подвале особняка он казался ему слишком знакомым. Хэйтем говорил что-то, открывал рот, но Радунхагейду его не слышал. Звуки восстанавливались медленно, доносились до Радунхагейду словно сквозь толстый слой напиханной в уши соломы. Радунхагейду отстранённо смотрел, как двигаются губы Хэйтема. (Не думай о…) Веки становились тяжёлыми. — Коннор, не закрывай глаза. Было первым, что он услышал. Радунхагейду поморщился, и отмахнулся от руки, продолжающей придерживать его за плечо. Хэйтем покорно убрал её, поднялся с корточек и отступил на шаг, даже перевёл взгляд в сторону, позволив Радунхагейду самому барахтаться в своей слабости. Шум в ушах перерастал в длинный назойливый писк, но слышал Радунхагейду теперь хорошо — или почти хорошо, почти как прежде. Головокружение тоже проходило, и Радунхагейду рискнул встать. — Спасибо, — хрипло проговорил он, слегка пошатнувшись. За то, что ты на время оглушил меня, но, возможно, спас жизнь. Хэйтем сухо кивнул ему, но глаза потеплели на пару оттенков. Радунхагейду вспомнил его беспокойство и быструю отдачу, с которой он, не размышляя, бросился на помощь Радунхагейду. Хотел бы быть искренно благодарным этому человеку, но задумался над его скрытыми мотивами. Такие люди, как он, ведь никогда ничего не делают без скрытых мотивов? Такие люди, как он. Радунхагейду повторял это слишком часто, хотя и ловил себя на мысли, что не мог понять, какой он человек, Хэйтем Кенуэй. — Было вполне ожидаемо, что Чёрч отправит посредника, — пробормотал Хэйтем и помог сесть стонущему от боли мужчине, дёрнув его к себе за грудки. Радунхагейду скинул капюшон, чтобы лучше слышать, и почувствовал, как холодный ночной ветер коснулся засыхающей крови на его шее. — Где Бенджамин Чёрч? Мужчина вздёрнул подбородок, стараясь подражать позе Хэйтема, но быстро стушевался. Радунхагейду невзначай положил руку на свой топор, и человек Чёрча это заметил. Он сглотнул и ответил: — Он выехал в Провиденс три дня назад, отправившись на встречу с другим покупателем, но должен будет скоро вернуться в Нью-Йорк. В порту его ждёт корабль «Констеллейшн», на котором он собирается покинуть Колонии. — Замечательно. Хэйтем добил этого мужчину скрытым клинком под подбородок и отпустил тело. Голова мертвеца с неприятным стуком ударилась о землю, и Радунхагейду, поморщившись, схватился за свою, которая всё так же звенела острой болью после удара. — У тебя есть люди в Нью-Йорке? Радунхагейду поймал на себе его взгляд. — Есть. Хочешь установить постоянное наблюдение за «Констеллейшн»? — Вот видишь, ты не такой глупый, каким пытаешься казаться. Покровительственное похлопывание по плечу Радунхагейду молча вытерпел только потому, что раскалывающаяся от боли голова не предрасполагала к горячим беседам и дракам. А ведь он только оклемался после Брендивайна. — Не думаю, что Чёрч будет долго задерживаться в Род-Айленде, — пробормотал Хэйтем, больше размышляя вслух, чем делясь своими мыслями с собеседником. — Я останусь в Нью-Йорке. Как только Чёрч появится на «Констеллейшн», дай мне знать. — Обязательно, — хмуро ответил Радунхагейду. Хэйтем слегка приподнял брови и посмотрел на Радунхагейду ещё внимательнее. Радунхагейду хотел ответить на его взгляд, но понял, что всё вокруг него начинает смазываться в огромные цветные пятна. — Коннор? Не закрывай глаза. Дьявол! Было последним, что он услышал, прежде чем потерял сознание. * * * Хэйтем поймал его за рукав, когда Радунхагейду двинулся вперёд. Радунхагейду это не понравилось: он дёрнул рукав на себя, вырываясь из чужой хватки, сделал уверенный шаг вперёд, но Хэйтем его так просто не отпустил. Воздух вышибло из лёгких, когда Хэйтем схватил его за плечи, разворачивая к себе, и со всей силы впечатал в кирпичную стену здания, рядом с которым они стояли. Радунхагейду прикрыл глаза от боли, поднял пальцы, чтобы вцепиться ими в запястья Хэйтема, и рванулся вперёд из оставшихся сил. Бесполезно. Дотянуться бы до висящего на поясе пистолета. Стреляй! — Ты считать разучился? Или вообще не умеешь? — зло спросил у него Хэйтем, приближаясь лицом к его лицу так близко, что Радунхагейду чувствовал горячее дыхание на своём подбородке. — Видел, сколько их там? — Много, — не стал спорить Радунхагейду, до боли сжав чужие запястья. Хэйтем даже бровью не повёл. — Что ты предлагаешь делать? — Ты говорил, у тебя есть корабль? — Пойди найди команду «Аквилы» в тавернах и пабах. Если мы сейчас убьём Чёрча, то сохраним себе кучу времени и сил. Взгляд Хэйтема потемнел. Не бойся, не бойся, не бо… — Я недооценивал тебя. В плохом смысле этого слова. Глупец, мальчишка, глупец и горячая голова. — У меня это в крови. Хэйтем замер на мгновение. — Не оправдывайся кровью. Ты можешь найти в ней гораздо больше достоинств, чем думаешь. Да что ты знаешь о моей крови, хотел сказать Радунхагейду, но промолчал. — Я отпускаю тебя. И мы идём искать твою команду, чтобы немедленно отправиться за Чёрчем с минимальным отрывом в пути. Хэйтем отпускал его медленно и настороженно, словно дикого опасного зверя. И не зря. Радунхагейду оттолкнул его от себя, как только почувствовал какую-никакую свободу, и побежал вперёд к ещё не успевшему отойти кораблю. Быстро преодолел расстояние, запрыгнул на палубу и вытащил томагавк. Чёрч, завидев его, сразу же убежал вниз, но остальные матросы схватились за сабли и начали медленно наступать на Радунхагейду. От первой тройки он отбился играючи, но толпа матросов не спешила кончаться. Они орудовали саблями не очень умело, но брали количеством; Радунхагейду уворачивался от выпадов и даже успел пристрелить ещё одного, но его быстро потеснили к лееру, приставили к горлу не слишком острую, но всё такую же смертельную саблю, и Радунхагейду, быстро оценив ситуацию, не придумал ничего лучше, кроме как кувыркнуться через спину и упасть с палубы в воду. По пристани как раз бежали красные мундиры, сбежавшиеся на шум и драку, но, завидев его падение, сменили маршрут. Радунхагейду вылез на берег, заметил вдалеке знакомый синий плащ и побежал в его сторону, оставляя далеко позади себя потерявших его из виду красных мундиров. — Ты не спешил на помощь, — сказал он Хэйтему. Хэйтем ответил недовольно: — Кто я такой, чтобы вмешиваться в естественный ход событий. И ядовито: — Ты даже неплохо справлялся. До определённого момента. И злобно: — За что Господь ниспослал мне это наказание? (Но смотрел так, словно меньшего от Радунхагейду и не ожидал). Радунхагейду вздохнул поглубже. Им нужно было покинуть Нью-Йорк.