Пляски Кабуки

      Наша память — она как спасительный круг, старается вытеснить самые страшные воспоминания. Она вытесняет отравляющие душу картинки, подменяя их теми, что не так сильно ранят душу, не убивают до конца.       Наша память — она очень сложная по своей сущности; ей сложно сохранить что-то, что мы запомнить обязаны, потому что это «что-то» становится смыслом нашей жизни, единым двигателем для нашего существования. Оно вытесняет простую обыденность, выдает желаемое за действительно, переворачивает мир сознания, меняя нас, пожалуй, не в самую лучшую сторону.       В тот холодный декабрьский день, когда Тэхен должен был отметить свой двенадцатый День рождения, на столе не было ничего, кроме бобовой пасты и, кажется, пастилы. Но и этим угощениям мальчишка был неимоверно рад.       Япония понемногу отбирала у Кореи все: еду, кров, спокойную и мирную жизнь. Но почему-то именно в тот день маленькому Тэхену казалось, что вот в этот день на его родной город абсолютно точно не упадет ни один снаряд, ни один солдат не погибнет, ни один тревожный сигнал не протрубит о надвигающемся вражеском налете.       Но в дом пришли.       Я помню, как меня ставят на колени и надо мной склоняется какой-то мужчина, внимательно осматривает лицо; мою худую руку он без труда обхватывает своей огромной, по-медвежьи опасной, рукой. Пожалуй, он бы и две мог сжать, но почему-то в этом не видел необходимости. — Этого к Тэцуоко ведите, — скомандовал мужчина. — А с этими что? — неуверенно спросил кто-то за спиной Тэхена. — То же, что и обычно.       Мужчина не стал дожидаться исполнения приказа, а молча встал и вышел из небольшого дома, оставляя горький запах терпкого одеколона, бриолина и сигарет.       На лицо матери упала тяжелая рука японского военного. Или не военного. Для меня тогда любой человек с оружием представлялся каким-то пугающим существом. Даже не человеком — монстром в обличье мужчины, в тяжелых кирзовых сапогах, серой, словно зимнее сеульское небо, шинели. Лица этих людей обычно имели каменное выражение, скулы у всех, как на подбор острые, чуть выступающие вперед подбородки, раздутые ноздри и обязательно — хищный оскал. — Может сначала выебем ее? — грязно на японском отозвался один из мужчин, наслаждаясь тем, как корчится, хватаясь за ушибленную щеку, мать Тэхена. — Сам еби эту корейскую падаль, — второй мужчина смачно харкнул прямо на одежду женщины.       Я тогда пытался снова вырваться, но в и без того слабом теле после парочки пинков тяжелыми сапогами совсем не осталось сил. Мне оставалось только проливать какие-то остатки слез и смотреть на отца, который лежал в луже собственной крови. Тогда он еще дышал. Я видел, как он шевелит пальцем, скребет по деревянному полу, пытается подняться. — Отпустите их, — послышался хриплый голос отца. — Умолкни! — по-японски ответил ему мужчина и тут же ударил мыском сапога по голове.       По комнате раздался неприятный чавкающий звук, как тот, что издавал бы простой мальчишеский ботинок, вырываясь из плена грязи.        «Чвок».       Женщина снова закричала и попыталась приблизиться к отцу мальчика, но японец схватил ее за плечи и грубо бросил обратно к стене, следом усаживаясь на ее ноги. Она еще долго кричала, напрасно сотрясая воздух. — Отпустите моего сына, звери, — кричала женщина на японском. — Не смейте его трогать! Мы же жили тихо, спокойно, я давно… а-а-а-а, — на лицо женщины упал тяжелый кулак. — Заткнись, сука, — прорычал японец. — Мама, — сам не понимая почему, Тэхен позвал мать на японском языке. На языке варваров, оккупировавших их земли. — Ты посмотри, — хмыкнул один из мужиков, — щенок знает наш язык. — Еще полезнее окажется, — мерзко заржал ему в ответ тот, что недавно пнул отца и продолжал держать ногу на его голове, прижимая к полу. — Ты хоть понимаешь, что происходит, пиздюк? — мужчина присел на корточки прямо перед Тэхеном и, схватив за волосы, поднял лицо.       Глаза его блестели, словно он был зверем, а я — его добычей. Мне оставалось только отрицательно покачать головой, ведь, на самом деле, знания моего японского ограничивались лишь парой дежурных фраз… Я даже не мог понять, что именно сказала им мама. — Япония стала великой страной, не оставив от вашего жалкого народа ничего. Мы сотрем с лица земли все, что могло бы напомнить о вашей и без того жалкой истории. Запомни этот день, малыш — день, когда Корея склонилась перед великой Империей.       Затем моя память вытеснила все остальные слова этого мужчины, мой мозг настойчиво стирал измученное лицо матери, которую с каким-то животным энтузиазмом насиловал мужик. В памяти начали стираться звуки выстрелов, криков и слезных молитв. Я стал реже видеть лужу из крови и мозгов, что растекалась по полу под отцом. Я почти не помнил, как погибла мать… Забыл…

***

— Эй! — Юнги толкнул Тэхена плечом. — Опять в облаках летаешь?       Мужчина приблизился к уху так близко, что Ким отчетливо мог ощущать его дыхание. — Нет, прости, — едва видно поклонился Тэхен, складывая руки перед собой.       В небольшой комнате с тонкими стенами из стеблей бамбука звучал глубокий голос нового главы клана. Им стал Такимото Хироси — взрослый, но все еще не старик, он выбился из рядового сятэя до оябуна за каких-то пять лет. Пожалуй, им можно бы было даже восхищаться, если бы не одно «но» — он глава Адзума-гуми. — В настоящий момент наше влияние в Осаке можно считать доминирующим, однако мы постоянно испытываем давление со стороны Ямагути из Киото. Они требуют от нас начать торговлю наркотиками, но я, — мужчина замолчал, — но я не намерен предавать взгляды и принципы, которые мы поднимали и воспитывали в наших людях десятилетиями. И наш клан никогда не будет иметь ничего общего с наркотиками.       Тэхен склонил голову и хмыкнул, надеясь, что Юнги-хен не заметит, как дрогнули его плечи. А как здесь не смеяться? На самом деле, прямо сейчас ему бы хотелось рассмеяться так громко, чтобы и самого оябуна и его вакагасира Чанеля разорвало от злости на миллиарды мелких кусочков. Почему?       Послевоенные якудза — сраные лицемеры, жестокие твари, но в то же время до трясучки восхитительные люди. С момента, когда армия Кореи все же решила отступить от захвата Советских территорий, все войска Японии были сконцентрированы на защите земель Южной и Северной Кореи.       Люди помнят, тогда якудза проявили себя во всей красе: они помогали правительству с добычей оружия, которого не было на государственных складах, они поддерживали диверсии, а также выполняли самую грязную работу. Они занимались тем, что ломали корейские семьи, самих корейцев на уровне не только физическом, но и психологическом, вынуждали их ощущать себя никчемными и ненужными в этом обществе. Защита — всего-лишь слово. Их целью было порабощение, захват, тотальная диктатура. Тогда корейцы еще не знали, кто их защищает, поверили.       Якудза приходили в дома и забирали юношей и девушек до двадцати лет: кого в дома для утешений, кого-то во вспомогательные дома якудза, которые не имели никаких прав, кроме как подчинение. Те, в свою очередь, занимались мародерством и вымогательством. К корейским группировкам относились равно как к скоту. Они не могли называть себя якудза, они не могли получить ранг или хоть как-то выбиться в числе преступной группировки. Такая вот дискриминация.       Но спустя какое-то время в одном из кланов произошел инцидент, повлекший за собой ряд изменений в системе назначения на должности. Главой одного из домов самого крупного клана во всей Японии — в Кобе — стал кореец, который имел японские корни.       И вот тогда-то наступила настоящая революция в кругу якудза. Корейцы стали доказывать, что они лишь наполовину корейцы, забывая о своем истинном происхождении, начали буквально грызть друг другу глотки за места поближе к оябуну или казне. Их можно было понять, ведь тех, кто не хотел прогибаться под систему попросту уничтожали. Оставался один выход — примкнуть, принять, переступить через себя.       И вот теперь один из представителей самой жестокой прослойки общества говорит о каких-то принципах и чести. Не хочет он заниматься поставкой наркотиков. Ха! Видимо, торговля проститутками вызывает у него куда меньше мук совести. — Мы не отступимся и от своих правил — никакого подчинения. Все, что мы имеем, нам досталось благодаря крепкому духу и твердой вере в правое дело наших почивших Отцов. А потому, — мужчина сжал в руке рукоять катаны, — мы закрываем все наши договоренности с кланами Кобэ. Мы не будем поддерживать их нового лидера, человека, для которого и жизнь своих подчиненных не стоит и одной йены.       Сидевшие неподалеку от правой руки вакагасира нового лидера склонились в низком поклоне, почти разбивая лбы о свои руки.       Традиции якудза — они как запрещенный прием. Ты хочешь увидеть их, прикоснуться немного, ведь они — олицетворение чего-то устойчивого, непоколебимого и вечного. Верность своему Отцу не знает границ: все, от малого чина до приближенных старших лейтенантов, чтят слово оябуна, не смеют сомневаться, не смеют даже подумать о том, чтобы пойти наперекор.       Настоящие якудза, те, что попадали в ряды знаменитой японской элиты после самураев, были коренными японцами — людьми, чтящими традиции своих предков, знающими поименно каждого лидера и каждую сошку в кругу мафиозной общины. Такими они являются и сейчас, за исключением тех, кто был вынужден принять сей статус. — Ты опять забываешься, Тэхен, — Чанель сделал привычный жест рукой по своим волосам, собирая их со лба. — Простите, — поклонился Тэхену боссу, открывая дверь в машину, когда они собрались уезжать с общего собрания. — Прошло уже сколько… лет пятнадцать с момента смерти твоих родителей? — голос Пака звучал твердо, с тонкими леденящими нотками. — Сегодня годовщина, Чанель-ши… — Давай без корейских суффиксов, — резко оборвал меня босс. — Простите Чанель-доно. — Все в порядке, — он нервно сдернул перчатки с рук и откинулся на спинку сиденья. — Мы притащились в эту жопу мира, только чтобы выслушать непонятные надменные речи нового Отца? Бред какой-то… У меня и без этих идиотских собраний полно дел в Сеуле. Какого черта я должен мотаться сюда… — Такова участь корейских Домов — служить японским, пресмыкаться и делать то, что они хотят, — безразлично пожал Тэхен плечами. — Я бы не назвал наше нынешнее положение «пресмыканием», — Чанель закурил, шумно выпуская густые клубы дыма. — Мы последние полгода можем даже сами выбирать себе заведения для дохода, вправе сами распоряжаться своей бухгалтерией. А это, знаешь ли, дорогого стоит.       Чанель посмотрел на подчиненного хитрым, кажется, даже озорным взглядом. Тэхен отчетливо мог видеть блеск этих черных угольков даже сквозь вязкий слой сигаретного дыма. — Кха, — Тэ смахнул дым, — но бухгалтера, кха-кха, нам все еще не выделили и деньгами занимается человек Такимото. — Его люди занимаются всем и везде. Я удивлен, что он не приставил ко мне одного из своих прилипал, чтобы тот и под одеяло заглядывал. — Под одеяло? — удивленно спросил Ким. — Угу, — Чанель сделал еще одну затяжку и затушил злосчастный окурок. — Они хоть и подпустили корейцев к себе ближе, но вот доверия у них к нам не прибавилось ни на грамм. Предыдущий глава и меня-то в статус вакагасира поднял только для того, чтобы заполучить расположение Отцов из других кланов и регионов. — Зато теперь ты крупная шишка! — внезапно подал голос с водительского сидения Юнги.       За свою дерзость он тут же получил по голове тяжелой кожаной перчаткой. — Айщ! — Мин схватился одной рукой за ушибленное место и истерично его потер. — Что я такого сказал?! — Обращайся ко мне на «вы»! — Чанель произнес это таким низким голосом, что внутри все перевернулось, зарокотало и в какой-то момент просто сжалось. — Вы посмотрите какая цаца! — тут же шепеляво передразнил его Юнги.       Мин Юнги в немногочисленной группировке Чанеля что-то вроде человека без страха и упрека. Кажется, именно таких людей мама Тэхена, называла глупцами. Просто потому что они говорят и делают только то, что пожелают. Они могут бросить, на их взгляд, совершенно безобидную фразу и положить начало долгим и никому ненужным спорам между кланами.       Юнги-хен не глуп, но порой кажется, что у него либо не хватает винтиков в голове, либо их слишком много. Однако, несмотря на его немного странный характер и флегматичность, он всегда был надежным человеком, ответственным и верным компаньоном. — Какие наши дальнейшие планы? — спросил Тэхен, посматривая в окно движущегося автомобиля. — Мы сейчас возвращаемся в Корею. Пусть сами ебутся тут с этим домом из Киото, — Чанель нервно дернул плечом, словно вспомнил о чем-то, что не должно было всплыть в его памяти. — Вы что-то знаете о них? — редко можно видеть то, как их несгибаемый босс морщит нос или, уж тем более, нервно щурится, закусывая губу. — О нем… — Чанель сильнее сжал перчатки в своих руках и покрепче сжал челюсти.       Чанель — он один из тех типов начальников, которые предпочитают держать все в себе, переваривать и не делиться с окружающими; нередко он уезжает с Юнги куда-то, оставив Тэхена присматривать за штабом, а затем он подолгу молчит, усаживается на свой диван в убежище и задумчиво выкуривает одну сигарету за другой.       Тэхену всегда было интересно, что творится в его голове, но мысли этого мужчины невозможно было прочитать ни восемь лет назад, ни сейчас.       Ким встретил Чанеля в самый сложный момент своей жизни. Самый сложный, но и оттого самый глубокий для познания себя и сложившейся новой жизни для него. Он учился жить сам, учился жить один среди тысячи; изучал людей, изучал их привычки и повадки. Тэхен изучал Японию такой, какой она стала после войны и был вынужден смотреть на эту страну как на свой новый дом, привыкнуть, позабыть о Корее.       Но Тэхен не смог. Каждый день, погружаясь в то болото, в которое его закинули японские офицеры, захлебываясь то кровью, то слезами, он хотел выжить. Хотел отомстить.       День за днем его все сильнее окутывало жгучее чувство, которому слово «месть» никогда бы не подошло — слишком слабое, не передает той горечи, что чувствуется на языке. Это что-то большее, что-то, чего Тэхен боится сам до ужаса. Он буквально ощущет его, может ухватиться и взглянуть на него, но каждый раз это что-то ускользает, стоит утреннему солнцу подняться над крышами невысоких домов.       Каждое утро Тэхен открывает глаза, думая лишь о том самом сне, что преследует его уже шестнадцать лет. Он меняется, приобретает новые формы, трансформируется во что-то новое. Но не меняется одно — желание найти того, кто убил всю его семью. Найти того самого, чей запах до сих пор иногда всплывает в памяти, но наскоро улетучивается, словно что-то внутри самого Тэхена запирает воспоминания на замок. — Ты свободен на сегодня, — бросает куда-то в сторону Чанель, когда машина припарковывается возле тротуара. — Вы уверены? — в последнее время он все чаще стал отпускать Кима раньше времени. — Да, иди. Выпей чего-нибудь, отдохни. Завтра я буду ждать тебя в восемь, и… — он окинул подчиненного беглым, словно оценивающим, взглядом. — Смени уже этот костюм. Я так мало тебе плачу? — Слушаюсь, — улыбка едва коснулась губ Тэхена, как только дверь за ним закрылась.       Чанель платит Тэхену исправно и ровно столько, чтобы хватало на такси, еду, выпивку и развлечения. — Тэхенчик! — доносится откуда-то сбоку знакомый голос. — Тэхенушка, сладенький мой.       Из толпы выплывает владелец небольшого заведения, к которому Ким Тэхен держал уверенный курс. Сюда, как называют местные якудза, в «колыбель».       «ДжинДжин» — это не просто бар или место для сладких утех, это то самое место, где люди, которым не место на улицах этого города, могут быть открытыми, понятыми, своими.       В «ДжинДжин» не происходит никаких разборок, не проводятся сходки и не назначаются деловые встречи. Это место является нейтральной зоной, куда любой, даже полумертвый якудза, может прийти и найти свой оплот. Здесь не посмеют тронуть ни копа, ни Отца какого-либо дома.       Его владелец — Ким Сокджин. Высокий парень с широкой, словно у пловца, спиной, длинными руками и до неимоверности красивыми ногами. Пожалуй, окружающие могли бы охарактеризовать его, как «красивый», но сам же Сокджин предпочитает зваться «мировым красавчиком». В принципе, с этим сложно не согласиться.       Всегда идеально уложенные волосы, цвет которых меняется не реже, чем раз в месяц. Длинные ресницы — пушистые и густые настолько, что, кажется, он спокойно сможет удержать на них спичку, при этом танцуя польку.       Из-под этих ресниц всегда выглядывают хитрые, с какой-то таинственной поволокой, глаза. Глубокие, темные и такие блестящие, они поглядывают на всех, на все вокруг, запоминают и считывают. А стрелки, что черно-угольным цветом выделяет его веки, придают его взгляду хитрый, чуть лисий характер.       Губы Сокджина имеют необыкновенную форму сердечка — всегда чуть надуты и приоткрыты, словно он вот-вот и выдаст тебе очередную тайну одного из своих постояльцев. Но этого, конечно же, не происходит.       Ким Сокджин всегда хранит тайны, все без исключений. Пожалуй, можно сказать, что вся мафия Японии и Кореи в руках этого человека, и если он захочет — он потянет всех за собой. Хоть в тюрьму, хоть на дно реки Хан. — Привет, красавчик! — Сокджин, как и всегда, выглядит шикарно: розовое кимоно, расшитое разноцветными нитями, образуя невероятного качества узоры из ярких пионов, и утянутое широким фиолетовым поясом, что так же расшит в цветочную тематику. — Хорошо выглядишь, Сокджин-сан, — в ту же секунду Джин сгребает Тэхена в объятия. К слову пахнет Сокджин так же прекрасно, как и выглядит, из-за чего Ким довольно улыбается. — Боже, мальчик мой, избавь меня от этих «сан». Честное слово, я просто Джин. Японщину всю эту оставь для своего клана и колючки Чанеля. — Простите, — такой вот Сокджин вызывает искреннюю улыбку. — Господи, какой же ты все-таки красавчик, Тэхен-а, — тянет Сокджин, закусывая ноготок и игриво поглядывая на своего гостя сверху вниз. — Честное слово. Эта твоя улыбка, она растопит лед на севере и потушит пожары на юге. Как ты можешь быть одновременно таким горячим и таким свежим? — Вы… — было начал Тэхен, но мужчина его тут же перебил, нагло накрывая рот ладонью: — Ты! Да сколько же тебе повторять? — но уже через пару секунд он отпускает руку и перехватывает Тэхена за запястье и утягивает куда-то вглубь зала. — Да и черт с ним, идем, я хочу тебя кое с кем познакомить.       Так уж повелось издавна, что Сокджин одержим одной лишь мыслью — найти Ким Тэхену вторую половинку. Ну, или хотя бы кого-то, с кем ему будет хорошо дольше, чем одну или две ночи.       А Тэхену хорошо и без того: у него есть работа, есть клан (семья), верные товарищи по штабу, Юнги-хен, Чанель-доно… Тэ не ищет романтики там и среди тех, кто находит ее лишь в кровопролитии и показательной казни; среди людей, что чтят кодекс своего дома строже, чем простейший, писаный природой кодекс человеческой жизни. Собственно, романтика в своем олицетворении любви, нежности и привязанности и сама не ищет Тэхена; их с ней неприязнь друг к другу взаимна, крепка и нерушима. — Знакомься, — Сокджин широко улыбается, подводя Тэхена к одному из прикрытых ширмой столику. — Это Пак Богом. Мой старый знакомый.       Тэхен смотрит на мужчину и чуть щурится с недоверием, потому что тип этот — смотрит излишне открыто, но в то же время…       Бывает, что взглянув в глаза человеку, ты можешь точно определить, что именно он испытывает. Тэхен за годы пребывания в доме тетушки Тэцуко научился читать людей. По жестам, по глазам и движениям. Он легко может определить степень возбуждения или даже учуять страх своего собеседника, но тут… Ничего.       Его глаза, пусть и улыбаются приветливо, но не выражают ровным счетом ничего, словно за всей этой услужливостью, с которой он, к слову, пригласил Тэхена тут же за стол, нет ничего — пустота и непроглядная тьма. — Добрый день, — он жмет руку и легко кивает. — Пак Богом, рад знакомству. — Ким Тэхен, приятно познакомиться, — услышав его имя, Богом расплылся в улыбке. Все такой же нечитаемой. — Наслышан о вас, Тэхен-ши, — корейский суффикс вызвал у Тэхена неподдельный интерес. — Сокджин мне все уши прожужжал о том, какой вы замечательный, добрый и отзывчивый. — А еще красавчик! — Сокджин заигрывающе подмигивает и осторожно присаживается рядом с Богомом. — Я этого засранца уже бог знает сколько времени зазываю в бар, а он «Нет, да нет». Фу, противный. — Ха-ха, Джинни, ты же знаешь, что твое гнездышко не для меня, — парень поднимает со столика рокс и делает глоток терпкой коричневой жидкости. — Виски, — протягивает он руку с напитком Тэхену, — не хотите тоже угоститься? — Благодарю, но я, пожалуй, откажусь. — Вы пришли в бар и отказываетесь от выпивки? — кажется, Богом действительно удивлен. — Сюда я прихожу, в основном, чтобы пообщаться с людьми, послушать новости… — Повынюхивать, в общем, — парень тихо посмеивается в кулак. — Собственно, чего еще можно ожидать от тебя, Ким Тэхен, да?       От этого его «Ким Тэхен» веяло опасностью, вызовом, каким-то дерзким выпадом, значение которого распознать было сложно. Тэхен было постарался проигнорировать дерзость со стороны незнакомца, но, скулы нервно сжались, вздергивая желваки. Пак Богом на это лишь усмехнулся. — По сжатым скулам вижу, что вы держитесь из последних сил, Ким Тэхен. Не смотрите на меня так. Читать людей — это моя работа. Прямая обязанность, так скажем. — Вы от меня явно что-то хотите, господин Пак, поэтому, — Тэхен подался вперед, собирая руки в замок перед собой и складывая локти на коленях. — Давайте уже ближе к делу.       Пак внезапно зеркалит движение Тэхена и упирается почти носом к носу, сверля взглядом; его зрачки перемещались с одной части лица на другую — бегали, изучали. — А вы действительно интересный, Ким Тэхен… — мужчина довольно скалится. — Скажите, не хотите ли вы узнать имя человека, который убил вашу матушку?       На секунду Тэхену показалось, что он ослышался. — Что?.. — в один миг в глазах Кима потемнело.       Вокруг стало глухо, словно его опустили в аквариум с грязной, густой жижей, что пробиралась под ворот белой рубашки, застилала глаза и делала Тэхена глухим. Сердце… Биение своего сердца он мог слышать так отчетливо, что казалось, оно заглушало музыку вокруг. — О чем вы? Кто вы? — хрипло, сквозь зубы спрашивает Тэхен, чувствуя, что внутри медленно закипает что-то темное, густое, вязкое.       Пак скалится, тянет время и заодно поигрывает на нервах своего собеседника; Тэхен буквально мог ощущать напряжение, с которым все его естество пытается сдержать порыв и не выхватить пистолет из-за пазухи и не отстрелить ебало этому прошмандыге. — Я? Пак Богом, — выпрямляется мужчина, делая глоток виски. А затем протягивает руку для приветствия, как делал это ранее. — Майор сеульского разведывательного корпуса. — Сеульского? — кажется, Тэхена все еще не вытащили из того дерьма, потому что… Какого черта тут забыл коп из Кореи? Да японцы его заживо сожрут и не подавятся. — Все так, — он утвердительно кивает и подмигивает. — И я здесь для того, чтобы отыскать убийц твоих родителей.