Любить по Гринвичу

— Пациент признан в суде невменяемым и не отдающим себе отчёт в инкриминируемом ему преступлении, — на одном дыхании протараторила Хелен. Я потёр ладонью лоб и уронил голову. Маньяк? Насильник? Смертник с конечной станции красной ветки? — Что за преступление? — спустя минуты три выдавил из себя я. — Убийство с особой жестокостью. Он вспорол горло своему сожителю. — Замечательно. А везут, конечно к нам. Сколько лет? Работает? Учится? Наличие детей у пациента? — Нотариус, Герр Шторц. Двадцать пять. Детей нет. Зато есть два образования. Высшее юридическое и незаконченное высшее экономическое. Подрабатывает в фирме по вопросам аренды помещений. А ещё известная модель. У меня даже журнал был с его фотографией на обложке. Я поперхнулся. Модель? Надо представить, насколько тонкой конституцией обладает сей молодой человек. Это ж надо умудриться аккуратной ручкой с тонким запястьем вспороть горло человеку. — Хелен, мне не нужна лишняя информация. Оставь журнал себе. Пациент буйный? На контакт идёт? — Абсолютно спокойный, Герр. Отвечает на вопросы вежливо, лаконично и надо сказать, адекватно. Вас ждёт его осмотр. Его пригласить в кабинет или в палату пройдёте? — В палате осмотрю, пожалуй. Санитаров за дверью поставьте. Надеюсь, с выпотрошенными внутренностями вы меня не найдёте. Я нервно улыбнулся. Что-то тут не так. На моей практике первый раз, чтобы пациенты адекватно реагировали на вопросы врачей. — Сейчас подготовлю документы, — мягко сказала Хелен и удалилась. Медленно опустившись на пуфик, я потёр глаза. Модель, убийца… Может, я всё ещё сплю? Может, мне вовсе ещё не тридцать? И скоро зазвонит будильник и я начну собираться на работу. Позвонит Вьюн и поздравит с днём рождения. Меня не повысят. Всё будет, как всегда. Только Кляйн останется затычкой в каждой бочке. — Герр Шторц, возьмите, — медсестра протянула мне ключи и бумажную папку с отрешённым выражением лица, — триста седьмая палата. — Шварц, Миллер, вы со мной. Пятьсот миллиграмм Глутетимида, если пациент окажет сопротивление. И только попробуйте медлить. Коридор казался длиннее обычного, а сердце вырывалось наружу. Не понимаю, с чего мне так страшно. Я собрал волосы в хвост и потёр ладони. Как только я поднёс ключ к замочной скважине, руки начали трястись, как у законченного алкоголика. — Марк, открой, пожалуйста. Мне немного нехорошо, — я протянул ключ санитару. — У вас предобморочное. Вы бледны, как стена. — Я знаю, приятель. Это пройдёт. Я собрал волю в кулак и прошёл в палату, оставив санитаров за дверью. — Здравствуйте. Я опустил глаза в папку, чтобы не встречаться взглядом с тем, кто при желании прямо сейчас может сделать из меня фарш. — Добрый день. Скажите, я имею право на один звонок? Меня окатило ледяной водой. Бледный, худой молодой человек с засохшими следами туши на щеках. Струящийся почти до самых плеч шёлк волос, выделанные из дорогого мягкого фарфора запястья и беспроглядная арабская ночь глаз. Нет. Я окажусь последним лжецом, если буду отрицать его красоту и молодость. — Да. Разумеется. Когда вам нужно? — Вечером. Спасибо. Он благодарно прикрыл глаза и непроизвольно кивнул головой. — Итак, начнём. Расскажите о себе. Чем занимаетесь, ваши интересы, музыкальные предпочтения. — Скажите, доктор, а имеет ли это теперь значение? Я ведь до конца жизни буду теперь здесь. Я дёрнулся от его слов. Такой юный, такой невероятно невинный мальчик загубит свою молодость в стенах этой больницы. Нет. Его явно перепутали. Не похож он на убийцу. — Вы в порядке? — он кинул на меня обеспокоенный взгляд. — Нет, — впервые признался я за короткое время. Я не могу ему врать. — У вас предобморочное. Вам сейчас не помешает двести грамм коньяка и здоровый сон. Я улыбнулся. Его карие глаза мешали мне здраво соображать. Я понял, что теряюсь. — Спасибо. Приму к сведению. И всё-таки вернёмся к нашему разговору. У вас были в школе проблемы со сверстниками? — Назовите мне человека, у которого их не было. Разумеется, были. Но разве прошлое не должно оставаться в прошлом? — Должно. — Вы хотите узнать мотив моего поступка? — Да. — Тогда вам предстоит узнать много других деталей. Это не делается в один день. Он пытается вовлечь меня в игру, выдвигая свои правила? Что ж, хорошо. — Допустим. С чего я должен начать? Я почувствовал себя полицейским, который вытягивает признание во время допроса. — Начинать с себя нужно. Вы нервничаете. У вас дёргается глаз и слегка трясётся левая рука. — Вы издеваетесь? — Ничуть. Сколько вы спали? Три часа? Два? — Три с половиной. — Отдохните. Я серьёзно. А ещё заварите на ночь чай с чабрецом и душицей, он успокаивает. — Откуда такая информация? — Я большой фанат Индии и её чайных сортов. Заходите завтра, я вам расскажу более подробно, если заинтересует. У вас дома есть чай? — Оставалось пару пакетиков с прошлого дежурства… — Никогда не понимал тех, кто пьёт эту дрянь в пакетиках. Сейчас бы половину состояния отдал за чашку даже самого дешевого чая. Пусть даже в этих пакетиках. — Я могу принести вам пачку чая. Или… у вас ведь должны быть родственники?.. — Должны, но не обязаны. Я нахмурил лоб. — Я воспитывался в приёмной семье. По достижению совершеннолетия, я больше не видел этих людей. Нет, возможно и видел лет через шесть в супермаркете, стоя в длиннющей очереди... Я забыл их лица. — Понятно, — выдохнул я, — тогда я принесу вам чай. Какой вы предпочитаете? — Я не имею права просить вас о подобном. Поэтому в любом случае на ваш вкус. — Хорошо. Спасибо вам, Герр Шторц. — Томас. Просто Томас.