Тот самый?

Геральт никогда не думал, что для мутантов могут существовать родственные души. Ведь они — мутанты — подобны драконам: их слишком мало, чтобы выжить, они слишком редкие, чтобы быть частью этого мира и слишком ужасны, чтобы иметь партнёра. И, если бы у него была Та самая, то никаких её ранений он бы не чувствовал: уж слишком часто его тело покрывали ссадины и царапины. Уколись эта девица об иголку — он бы не заметил; упади, запнувшись за подол — не ощутил. В его жизни было достаточно боли, и чужую он чувствовать попросту не умел. Йеннифер появилась внезапно. Ворвалась, подобно урагану, сметая его прошлую жизнь. Опалила ресницы, сожгла глаза, лишила зрения — он не видел никого, кроме неё. Уничтожила слух — её голос стал самой сладкой музыкой для него. Выжгла сердце в тот момент, когда он, стирая кровь с виска, увидел, как она сделала так же. Он навсегда запомнил этот момент: разрушенная крыша, улетевший Джинн, руины дома, пыль и пепел. И они вдвоём посреди небывалой тишины. Он — весь в ссадинах и порезах, и она — всё равно прекрасная даже с мелкими царапинами на волшебном лице. И присохшая на её виске кровь. В том же самом месте, что и у него. В тот момент он поверил в судьбу.

***

Первый раз, когда Лютик ощутил ранение своего соулмейта, он не запомнил, так как был слишком мал. Но хорошо знал по рассказам матери. Ему было два года, когда его, сидящего за общим столом в гостиной большого дома виконта, охватила страшная судорога. Маленький Юлиан свалился со стула и метался по полу, истошно крича. Ни мать, ни отец, ни две сестры не могли понять в чём дело, пока, спустя десять минут такой пытки, не обнаружили на правом боку малыша огромное расплывшееся пятно. Мать заламывала руки, отец сыпал проклятьями, а сёстры в силу возраста не понимали, что происходит. После этого события приступы начали происходить чаще: у Юлиана ныли руки — он не мог играть в саду, а иногда и просто встать с кровати — не слушались ноги. Мать не раз повторяла, что не понимает, как маленькая девочка может выдерживать такое. — Почему? — причитала она, глядя на очередную тонкую полосу, похожую на порез от меча на груди сына. — Чем может заниматься эта малышка, раз ей приходится выносить такое? — Должно быть, она в плену у Нильфгаарда. Только чёрные могут так измываться над ребёнком, — предполагал отец, хмуро смотря на сына. Юлиан причину не искал. Он знал только то, чему его научила мать: вырасти, стать сильным и найти эту несчастную. Ей, видимо, очень тяжело и одиноко, раз приходится выносить подобное. Он должен был стать для неё рыцарем на белом коне, подобно принцу из сказки. Юлиан очень старался стать сильным и крепким, как отец: он тренировался в верховой езде, но ежедневная ломота в пояснице не давала долго ездить на лошади; он учился фехтованию, но запястья, сплошь покрытые синяками, не могли удержать даже тренировочную деревяшку. Юлиан ел за троих, но спазмы покалеченного не его желудка не давали нормально питаться. Отец всё чаще и чаще высказывал вслух недовольство и разочарование в сыне. «Словно у меня должно было быть три дочери, — ворчал он себе под нос. — Как в сраных сказках вашей няньки, коими она пичкает вас перед сном». Юлиан и в самом деле не чувствовал себя принцем, скорее — изнеженной принцессой, не способной ни на какой подвиг. Единственной отрадой стала музыка. Ей он занимался с полной отдачей, не обращая внимания ни на головную боль, ни на ноющие боли в спине, ни на дразнилки мальчишек. От них-то он и заработал прозвище «Лютик» — приторно-сладкого, мелкого и бесполезного цветка, что сорняком рос во всех дворах. Горькая обида и несправедливость — и при всём этом — острое сочувствие к Ней, вынужденной терпеть весь этот ужас — не смогли сделать его сердце жёстче. В минуты дикой боли он старался как мог и, сжимая до боли глаза, шептал, что найдет её и всё станет хорошо. Он ушёл из дома на следующий день после смерти матери, когда не увидел в лице отца ни капли боли. Ему было семнадцать, и он был готов найти свою судьбу.