Академия героев. Эволюция

      Дверь в раздевалку гневно распахнулась, но остановилась в сантиметре от стены — в сантиметре от ужасного грохота, который мог потревожить чей-то драгоценный сон. Шото жмурился, пытаясь прогнать эти противные чувства, возникшие где-то в глубине — слишком болезненные, слишком       (правильные)       непонятные, слишком липкие. В попытках заглушить их он даже не заметил, как вцепился мертвой хваткой за ручку двери, сжимая ее так, что костяшки побелели, а между пальцами проступил прозрачный иней. Кто, во имя всего святого, мог знать, что когда-то он добровольно убежит от своей любимой матери в полном нежелании находиться в ее компании? Этот день был полон сюрпризов, которые не обошли стороной и его семью.       Он сделал глубокий вдох, чтобы унять нервы, и осторожно вошел в раздевалку, пытаясь не шуметь. Разноцветные глаза быстро приковались к ледяной кушетке в дальнем конце помещения. По внешнему виду мебели, созданной из застывшей воды, было ясно, что чья-то причуда вернула приличную долю своей мощи. Канхьо, одетый в синюю спортивную форму Юэй, лежал на лишенной всякого намека на мягкость мебели спиной с головой набок. На его мерно поднимающейся груди лежал плеер, из которого тянулись черные наушники, заканчивающиеся в его ушах. В тишине, что царила в раздевалке, при желании можно было услышать тихую музыку, которую наушникам не удавалось полностью заглушить — Реисэцу, как и Джиро, любил, когда музыка буквально орала; так что иногда можно было узнать, какой именно трек играл. Но сейчас в его наушниках орала такая непонятица, что Тодороки решил, что он слушает «Sia — Unstoppable», «Ghost — Mary on a Cross» «Gabry Ponte — Thunder» «Milena — Touch Me» и «MARUV, BOOSIN — Drunk Groove» одновременно. Не было исключено, что Реисэцу самостоятельно редактировал музыку, но это было всего лишь догадкой.       Тодороки, поняв, что Канхьо не сможет услышать его из-за сна и адской какофонии в ушах, сбросил с себя оковы аккуратности и максимально естественно плюхнулся на лавочку, согнувшись в спине. Кончики пальцев соединились, образовав треугольник, в который он уперся лбом, погрузившись в пучину раздумий. Нужно было разобраться со всем этим. Со всем этим и со своей ослиной упрямостью, которую невольно дал осознать этот короткий разговор.       Будь ты проклято... а что именно?       Мать права... в чем?       Он упрямо не хочет признавать... что?       Теперь, когда он оказался наедине со своими мыслями, он признался (самому себе, и то с неохотой), что банальное использование второй причуды сильно бы облегчило ему жизнь. Это признать оказалось легче легкого, но это шло вразрез с принципом всей его жизни, и от этого было чуть ли не физически больно.       Левее донеслись звуки чьего-то ерзания, но Шото оставил это без внимания, прекрасно зная, что Канхьо бы и так проснулся. Тишина, которая внезапно стала еще громче, когда едва слышная музыка смолкла совсем, поскрипывания затекших мышц, измененный дыхательный ритм и, наконец, ощущение чужого взгляда на себе.        — Что-то случилось? — было первыми словами Канхьо, которые он произнес сонным голосом.        — Нет, — отчаянно солгал Тодороки, не меняя положения тела.       Реисэцу на такой ответ лишь устало вздохнул и взлохматил волосы, но те вернули свое положение, пусть и не совсем такое, как прежде. Дымящаяся морозом рука прошлась по лицу, немного отрезвляя разум — тут и так было понятно, что предстоит разговор, и разговор серьезный.        — Ты знаешь, что врешь явно не тому, — сказал Канхьо, встав. — Даже если бы очень постарался. — Шото ничего не ответил. Голубоглазый обогнул свое ледяное ложе и подошел к синей лавочке, сев рядом с другом. — Так что рассказывай.        — Это неважно, — сухо сказал Тодороки, и, к своем удивлению, ощутил чужую ладонь на своей согнутой спине. — Иди лучше спать. Если тебя разбудила моя причуда, то я выйду.        — Шото, — обычно равнодушный голос вдруг стал грустным, что заставило Тодороки, наконец, поднять глаза и повернуться к Канхьо. Тот явно выглядел отдохнувшим, но все еще чуть усталым.       И грустным.        — Ты обижаешь меня своим поведением, — сказал он, и Шото был готов поклясться, что Рей хотела сказать ему то же самое, но ей не хватило прямолинейности, которая была у Канхьо. — Помнишь, что́ я тебе сказал несколько месяцев назад? — Конечно, он помнил. Даже вспоминать почти не пришлось. — Что ты можешь делиться со мной своей болью, и что ты можешь рассчитывать на мою поддержку. Почему ты продолжаешь копить в себе все, отчего тебе становится тяжело?        — Я не хочу грузить тебя своими проблемами, — в отличии от матери, ему нашлось что сказать Реисэцу. — Особенно сейчас, когда решается твоя дальнейшая судьба и тебе нужно сосредоточиться на одном.        — Забудь об этом, — отрезал Канхьо, — потому что это не имеет никакого значения на данный момент. Все, что меня сейчас волнует — это ты. Если ты еще не заметил, то я волнуюсь за тебя, и ничуть не меньше, чем Нацуо, Фуюми или твоя мать. — Он помолчал, немного сжав губы. — Так что, прошу тебя, скажи, что случилось.       Тодороки тяжело вздохнул. Встав, он отошел в дальний конец помещения, оставив Канхьо сидеть одного. Мысли путались, слова никак не хотели складываться в предложения из-за всего того отвращения, которое он чувствовал до сих пор.        — Моя левая сторона, — сказал он, стоя к Канхьо спиной и смотря на левую ладонь. — Мама хочет, чтобы я перестал ее сдерживать! — последние слова он произнес потерявшим стройность тоном. — Потому что думает, что этот треклятый огонь мне принесет пользу.        — Так думает не только она, — сказал Реисэцу. — Так думает абсолютно каждый без исключения.        — Но они не правы, — парировал Шото и повернулся. — Ты знаешь, сколько раз я сталкивался со злодеями и сколько раз побеждал, используя лишь свою правую половину? Ты знаешь, какие у меня показатели, которые я получил лишь льдом?        — Но что ты будешь делать, когда однажды привычная тебе сила будет бесполезна или слишком слаба? — заданный в лоб жесткий вопрос заставил впасть в ступор, а все те весомые аргументы, которые у него были, просто исчезли из головы. — Послушай, я знаю, как ты ненавидишь Старателя, и у меня больше нет вопросов по этому поводу, но разве ты никогда не думал, что твоя причуда и Старатель — это не одно и то же?       И опять Шото почувствовал, что он хочет убежать.        — Эта причуда досталась тебе от него, — продолжил Реисэцу, — но разве вина лежит на ней? Кто уничтожил твое детство и психику твоей матери: Старатель, который подвергал тебя жестоким тренировкам, или причуда, которая просто есть? — осознав, что он слишком сильно давит, Канхьо смягчил свой тон. — Просто запомни, что причуда и Старатель — это разные вещи, которые по волею случая образовали порочную связь, что привела все то горе в твою семью.       Шото стоял и слушал всю его реплику, пытаясь пропустить слова мимо ушей, но не мог, и за это он себя ненавидел, потому что осознавал: в глубине души Канхьо прав, и с ним хотелось согласиться, но желание просто сбежать отсюда, от этих чересчур правдивых слов, каждая из которых попадала точно в яблочко, перевешивало первое. Канхьо умел обращаться со словами, Тодороки это знал, но никогда не становился их жертвой. Словами, оказалось, можно ранить сильнее, чем огнем или льдом, и эти раны будут зиять и ныть гораздо дольше, особенно если они нанесены правдой, что отвергали столь долго и упорно, что она позабылась. Парень просто сдерживался, чтобы не закричать от чересчур болезненной и ужасной правды, которая уже начинала травмировать разум. Упорно не хотелось признавать, что он не прав. Упорно не хотелось признавать, что этому тирану по большому счету нет разницы, чью силу он преимущественно задействует. Нет. Нет...        — Шото? — кажется, Канхьо позвал его уже несколько раз. — Шото, что с тобой?        — Ничего, — сразу же ответил Тодороки, и на этот раз сказал чистую правду. — Мне нужно побыть одному и обдумать        — Ты в порядке? — он предпринял попытку встать, но это далось ему с некоторым трудом, что не ускользнуло от внимания Шото. — Я не хотел задевать тебя за живое. Прости, если я наговорил лишнего. Я просто пытаюсь помочь тебе, Шото.        — Я знаю, — голос колебался, — и я ценю это, но я не хочу, чтобы кто-то занимался решением моих проблем. — Он посмотрел на открытую дверь. Классно, их могли услышать. — Но я лучше уйду и оставлю тебя. Прости, что разбудил.       Он почти выбежал из раздевалки, захлопнув дверь и не заметив, как встревоженный Канхьо снова приобнимает себя. Он вернулся на свое место отдыха, где сну еще долго мешал этот разговор.