Академия героев. Эволюция

      Яойорозу дали небольшую дозу сильного успокоительного, ибо все ее попытки успокоиться проваливались с треском. Умом она понимала, что Рифука бы ее не убила (иначе как еще объяснить, что говорить она могла? Она просто заставила ее сдаться), но попробуй это объяснить расшалившимся нервам, которые вопили от пережитого ужаса. Девушка долго плакала, часто-часто дышала, и, казалось, что она лишилась возможности ходить, но не из-за травмированных коленей, которые сейчас были целые и здоровые, а из-за уровня сахара, который никак не хотел возвращаться в норму. Ее то и дело прошибал холодный пот.       Одноклассники приходили ее навещать. Парни хвалили ее за смелость, а девушки выражали свои переживания и давали ей поддержку на ее пути к налаживанию взбудораженного от шока разума. Как итог — девушка быстро оправилась от пережитого и смогла вернуться в ряды зрителей среди своих одноклассников. Ее удивил Тодороки, который казался более отстраненным, чем когда-либо раньше, но списала это на отсутствие рядом с ним Реисэцу, который все еще спал, набираясь сил для следующего боя.        — Кто против кого? — поинтересовалась она, удивившись, как спокойно звучит ее голос. Все-таки успокоительное подействовало на славу.        — Бакуго против того грустного парня из Заинеу, — ответила Урарака.        — Жуткий тип, — сказал Серо Ханта, которому довелось с ним сражаться.       Яойорозу посмотрела на поле боя, отметив некоторые изменения в виде увеличенного числа кураторов, а вернее, некоторых действительно выдающихся про-героев в их роли, среди которых был и Ястреб. Вопросов к этим изменениям не было, можно было сразу догадаться, что за студентами Заинеу будут пристально смотреть даже во время боя.        — Это продлится совсем недолго, — сказал про себя Бакуго, разминая кулаки. — Готовься, печальная рожа. Как только я хорошенько врежу тебе, плакать ты будешь безо всяких причуд.       Полночь, ее хлыст — начало боя. Канацу стоял, плача, и смотрел на Бакуго, который выглядел, будто его осенило.        — «Река слез», — прошептал он, и его глаза стали обильнее выделять соленую влагу на пару с глазами Бакуго, который, казалось, даже не заметил их. — Теперь... — всхлип. — Теперь тебе будет грустно, как... — голос дрогнул от сдерживаемых рыданий. — Как никогда в жизни!       Боевой настрой унесло ветром. Какой-то горький комок появился в горле и вырвался изо рта как горестный неровный вздох. Горе, боль, печаль, тоска — все перемешалось, став единым неподъемным грузом, под тяжестью которого мог сломаться кто угодно.       Каминари: Никогда не думал, что скажу это, но мне его жалко.       Серо: Так непривычно видеть его плачущим.       Мидория: Каччан позволял себе слезы, но... Даже я никогда не видел, чтоб он так сильно плакал.       Колени согнулись. Бакуго опустил голову, уперевшись руками в землю. Спина мелко дрожала от рыданий.        — Маленькая Тварь, — сиплым голосом сказал Канацу, скрестив руки. — Из-за тебя... — всхлип, — ты опорочила имя своей академии. — Он сделал глубокий вдох, но он вышел очень нестройным. — Из-за тебя теперь нас ненавидят... Все. Все ненавидят нас! — Он почувствовал, как свежие теплые слезы обильнее льются из глаз, замечая, что влияние причуды на Бакуго растет. — Почему? Почему я должен страдать из-за тебя? Почему мне должно быть стыдно, что учусь в этой академии? Лишь потому, что ты нарушила чьи-то планы? — На этот раз он не удержался и разрыдался. — Будь оно все проклято!       Бакуго физически не мог встать, даже когда предпринимал попытки, потому что вся боль, вся эта внезапно накатившая депрессия росла с каждым сказанным Канацу словом.       «Чертов ублюдок... Да ты же специально вгоняешь себя в куда большее горе...»       Саната: КАНАЦУ УМЕЕТ ПЕРЕНАПРАВЛЯТЬ СВОЮ БОЛЬ НА НУЖНУЮ ЕМУ ЦЕЛЬ. КАЦУКИ БАКУГО НА ДАННЫЙ МОМЕНТ ЧУВСТВУЕТ АБСОЛЮТНО ВСЕ, ЧТО ЧУВСТВУЕТ ОН.       Попытка вдохнуть высвободила из недр груди рыдание. Потом еще, еще, и Бакуго вскоре составил компанию Канацу.       Ашидо: Он хотя бы истерит не так сильно, как ты, Серо.       Серо, обильно краснея: Вообще-то каждый психует по-своему.       Киришима: Но, зная Бакуго, для него это слишком спокойно.       Все сущее было затоплено непрерывной серостью, которая представляла из себя безысходность, горе, слабость, отсутствие всяких надежд и сильного, сильного желания окончить все эти душевные муки. Облаченная в перчатке рука, сотрясаемая крупным тремором, отнялась от земли и повернулась ладонью к мокрому от слез лицу. Бенгальские огни показались сквозь них.       Про-герой 1: Он сейчас собирается травмировать себя!       Про-герой 2: Почему никто не вмешивается? Бакуго Кацуки откровенно принуждают к суициду!       Мидория: КАЧЧАН, ПРОШУ ТЕБЯ, НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО!       «Чертов задрот... Чертова боль... Чертова ПЛАКСА!»       Рука неожиданно вытянулась вперед, перенаправляя взрыв. Огненно-дымовой конус не достиг своей цели — лишь грубой лаской прошелся по заплаканному лицу Канацу, который, казалось, выглядел удивленным несмотря на всю ту боль, что была в его глазах. Непонятно, что именно возымело эффект — временная дымовая преграда или замешательство Вестника Грусти, — но ультразвуковые мелодии потеряли свою первоначальную полярность. Бакуго больше не составило труда встать, хоть он и продолжал плакать и грустить, однако последнее чувство стало быстро растворяться в разогревающемся внутри гневе.       Широченная злая улыбка, грустный взгляд и дорожки от слез, — такой вид предстал перед Канацу, когда дым рассеялся.        — Бесполезный кусок дерьма! — выкрикнул Бакуго, но голос был надрывным из-за не успевшей полностью улетучиться истерики. — Такой же бесполезный, как и твоя причуда! Неужели ты думал, что сможешь победить меня, заставив проронить пару слезинок? ДА КАК ТЫ ПОСМЕЛ ПРОЯВИТЬ ТАКОЕ ВЫСОКОМЕРИЕ?!       Бакуго стал медленно надвигаться на него. Неровные шаги, истерическая одышка, выражение уже не печали, а безумной злобы в глазах, — все это превратило его в шагающий кошмар.       Каминари: С ним что-то не так, и я начинаю бояться за Канацу.       Джиро: Я никогда не видела Бакуго настолько... таким...       Минета: Бакуго?       Хагакурэ: Злым.       Яойорозу: В самом деле. Он как будто зол на что-то, и теперь собирается выплеснуть всю накопившуюся ярость.       Канацу стоял и смотрел на Бакуго. Смотрел со слезами на глазах, видя, как тот надвигается на него с неприкрытой ненавистью и сумасшедшим оскалом.        — Нет такого духа, который я не смог бы сломить, — сказал он сквозь извечный комок в горле. — Бакуго Кацуки, ты очень силен, но апатии и печали всегда безразлична эта сила духа.        — Че ты там бубнишь себе под сопливый нос, плакса? — донесся вопрос. — Говори громче, никчемный кусок дерьма, да так, чтобы тебя слышали все!       Грусть вернулась, захлестнув разум, как волна, заставив поредеть снедающую его ярость, но последняя сдавалась с явной неохотой. Бакуго согнулся в спине, пролив новые горячие слезы, но, дрожа от прилагаемых усилий, заставил себя распрямиться.        — Неважно, есть ли у человека стержень, — сказал ему Канацу, — потому что даже самый стойкий и прочный из них рано или поздно не выдержит и сломается под весом грусти и несбыточных грез.       «Я всегда восхищался тобой, Всемогущий. Я всегда хотел быть похожим на тебя, спасая жизни с улыбкой на лице, но как это может сделать человек, который даже не знает, как ощущается улыбка?»        — Проклятая сволочь! — плакал Бакуго слезами зла. — Клянусь, ты пожалеешь, что сделал это!       «Я никак не могу выкинуть из головы свою мечту, через которую я бы проложил себе путь к искуплению... Мама, папа... Я не могу не думать о вас ни один из прожитых мной грустных дней... Каким бы я был, будь вы сейчас со мной?»        — Ты не сдаешься, я вижу, — сказал Канацу, пытаясь выровнять искривленные от плача губы. — Хорошо... Мне придется пойти на это — показать тебе истинную душевную боль, которую может испытать человек.       Стиснутые кулаки заставили воздух завибрировать от ультразвуковых волн, которые заставили прослезиться даже кураторов. Канацу резко развел руками в сторону и выпятил грудь, словно раскрывая все сердце, и издал истошный вопль, полный боли: «Агония души и сердца!», — после которой Бакуго камнем рухнул на колени от всех тех чувств, которые в одночасье накрыли с головой. Казалось, что сердце сейчас просто остановится — откажется чувствовать всю эту боль и просто начнет отсчитывать свои последние удары.       Кто-то 1: Я не могу смотреть на это.       Юки-Онна: У мальчика на лице выражение непередаваемой муки...       Кендо: Это разве допустимо?! Почему никто ничего не делает?!       Йосецу: Бакуго выглядит так, будто вот-вот откинется.       Айзава: САНАТА, МЫ ЖДЕМ ОБЪЯСНЕНИЙ. ЧТО ПРОИСХОДИТ С МОИМ СТУДЕНТОМ?       Саната: КАНАЦУ... ОН ИСПОЛЬЗОВАЛ СВОЙ САМЫЙ СИЛЬНЫЙ ПРИЕМ, КОТОРЫЙ ПОРОЖДАЕТ В ЧЕЛОВЕКЕ ВСЕ НЕГАТИВНЫЕ ЭМОЦИИ И РАСКАЛЯЕТ ИХ ДО ПРЕДЕЛА. КАЦУКИ БАКУГО ДАЖЕ НЕ МОЖЕТ ЗАПЛАКАТЬ — ВСЕ ПАРАЛИЗОВАНО ЭТОЙ НЕЕСТЕСТВЕННОЙ БОЛЬЮ. КАНАЦУ, ТЫ ЖЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО ЭТОТ ПРИЕМ ОПАСЕН И ВЛИЯЕТ НА ТЕБЯ ТОЖЕ?       Рыдающий Канацу его не слышал, утопая в своей доле страдания и смотря на Бакуго.       Боли было слишком много, и она была чудовищной. Никто в жизни не мог испытать столь сильные душевные терзания за один раз, какая бы там ни была причина. Бакуго не рыдал, нет — на глазах даже не выступила свежая влага, но сильнейшая боль просто не давала встать и даже нормально дышать, а от недостатка кислорода сильно кружилась голова, обещая спасительное забвение, где не было бы уже никаких мук и где все бы...       Закончилось...        — ПРЕКРАТИ-И-И-И!!! — Неизвестно, как удалось связать издаваемые вопли боли в одно внятное (и крайне истеричное) слово, да еще и использовать причуду, но Бакуго это удалось. Со всей силы ударить кулаками в землю, чтобы окрасить белый цемент огненным ковром и тем самым сбить ритм Канацу; воспользоваться моментом и резво встать на шатающихся ногах и одной рукой вытереть лицо от старых слез, а потом уже железно впериться в рыдающего ублюдка, который принес столько боли и позора.       Киришима: ДА! МОЛОДЕЦ, МУЖИК!        — Этот прием никогда не подводил, — рыдая, сказал Канацу. — Он всегда приносил мне победу! Почему... Почему все невзгоды и неудачи этого мира свалились мне на голову?!        — ДА ПОТОМУ ЧТО ТЫ ЭТОГО ЗАСЛУЖИВАЕШЬ! — взревел Бакуго от чудовищной ярости, подлетев к нему с неуловимой скоростью и впечатав его нос ему в лицо одним сильным ударом.       Канацу оторвало от земли. Время замедлилось для них обоих, дав разглядеть блеснувшие в воздухе капли крови. Канацу упал спиной на ступеньки, а потом сполз по ним на нижний ярус арены, раздирая себе спину до крови. Глаза не переставали лить слезы, которым уже нашлась новая причина. Он лежал без движений, но с сильным желанием, чтобы эта жизнь, которая приносила ему и лишь муки, оборвалась прямо здесь и сейчас.       «Почему? Почему? Лишь потому, что я родился с таким проклятием?»       На арене Бакуго (у которого мгновенно прошли все признаки вмешательства причудой) стоял, высоко подняв кулак, и слушал, как Полночь объявляет его победителем.