Академия героев. Эволюция

      Провались все в ад.       Оно работало. Удивительно, но оно работало, и даже превзошло его ожидание. Это он понял, когда Канхьо очень резко изменился что в лице, что в настрое, но все шло слишком хорошо (пусть и несколько секунд), чтобы так просто вырвать победу из рук того, кто этими руками сейчас мог оставить его причуду себе или в прошлом, и который этими самыми руками тщательно все эти месяцы плел понятный лишь ему и Богу план.       Последнее предупреждение Реисэцу заставило его мгновенно протрезветь и (уже в который раз) по-новому оценить свои шансы против него. Сначала даже казалось, что Канхьо блефует, что даже он не способен на такие невероятные вещи; блокировка — ладно, звучит правдоподобно, но кража или полное уничтожение — тут, детка, ты приукрашиваешь.       Однако это чертово осознание, кто́ его предупреждает, слишком поздно дало понять, что блефовать-то такому человеку незачем, да еще и вопли какого-то пацана, в которых он узнал старого одноклассника Канхьо, а также их недавно подслушанный разговор полностью развеяли спасительные иллюзии, заставив всему происходящему выступить в свете истинности и уже в который раз шелохнуть весь тот всеобъемлющий шлейф изумления, который тянулся за Реисэцу весь этот бесконечный день.        — А знаешь, — Канхьо полностью оправился от того понятного лишь им двоим смущения. Рука оставалась вытянутой в сторону Шото, а вторая в театральной задумчивости стала почесывать лишенный малейшего намека на растительность подбородок, — мне даже стало интересно, займет ли огонь место льда, или он останется в левой половине тела. — И тут кровь в теле разом охладела. Охладела от осознания, что воля Тодороки сейчас ничего не значит, что он находится в полном распоряжении врага, предугадать действия которого невозможно при всем желании. Поэтому сейчас он стоит, не шевелясь, будто стараясь стать незаметнее, и беспомощно пытается сообразить, как действовать в такой ситуации.       Но помощь приходит от того, от которого он бы ожидал его в любой другой момент, кроме этого. Чужая рука скрывается в белом дыму, который разом скручивается спиралью в центр ладони и бьет оттуда воющим белым потоком, таща за собой едва заметный шлейф. Железно выработанные рефлексы с головой перекрывают оцепенение, не давая времени заметить даже вернувшееся послушание причуды, что поднимает перед ним массивную ледяную стену, которая, однако, все равно трещит от напора чужой атаки. По ту сторону ледяной поток разбивается и обволакивает лед новым панцирем, который перекидывается через границы неровными сосульками.        — Да ладно, — донесся голос Канхьо, полный настолько непривычным и нескрываемым разочарованием, что Шото поначалу засомневался, что это его друг, — опять ты за свое.       Деку: Забирать и стирать причуды...       Киришима: И такой человек учился с нами все это время?       Сущий Мик: ВСЕМОГУЩИЙ, АЙЗАВА, КАЖЕТСЯ, ПЕРЕД НАМИ ЖИВОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ОДНОГО ИЗ СТАРЫХ ТЕОРИЙ.       Ледяная стена разом обратилась в пар, собираясь перед Канхьо.       Всемогущий: КАКОЙ ИМЕННО?       Сущий Мик: НЕ ПОМНЮ ЕГО НАЗВАНИЯ, НО ОНА ЗАТРАГИВАЛА ТЕМУ ЭВОЛЮЦИИ СИЛ И ПРОРОЧИЛА ПОКОЛЕНИЕ ОБЛАДАТЕЛЕЙ НЕКИХ ВЕРХОВНЫХ СВЕРХСПОСОБНОСТЕЙ, КОТОРЫЕ МОГЛИ БЫ ПОДЧИНЯТЬ СЕБЕ ИНЫЕ, БОЛЕЕ СЛАБЫЕ И «ОБЫЧНЫЕ» ПРИЧУДЫ.       Руки поднялись над головой и замерли, закрытые плотнеющим облаком мороза. Лужи воды на земле вокруг Реисэцу медленно стекленели снежинками и кружевными узорами.       Всемогущий: ТО ЕСТЬ ЮНЫЙ РЕИСЭЦУ МОЖЕТ БЫТЬ ОБЛАДАТЕЛЕМ ПОДОБНОЙ ПРИЧУДЫ — ВЕРХОВНОЙ ЛЕДЯНОЙ?       Сущий Мик: НЕ МОЖЕТ, А ЯВЛЯЕТСЯ.       Чужие руки выбросились вперед, и с них бурной рекой сорвался сметающий все на своем пути поток проникающего до сердца и души мороза. От надвигающейся холодной массы, похожей на лавину, спасением был резкий скачок в сторону, но от обдавшего его ветра, который невидимым шлейфом тянулся за атакой, задрожало все тело, а зубы стали спешно отбивать чечетку. Из-за мороза в воздухе, который щедро тек из рук Реисэцу, снова стало видать пляшущие в пространстве нетипичные для апреля осадки.        — Если ты задумал играть со мной, Канхьо, то выбрал для этого явно не ту цель! — и остается лишь довольствоваться тем, что стук зубов прекратился хотя бы во время выкрика этой угрозы, который звучит четко и убедительно, но всего лишь. А между тем толпа никак не хочет стихать и освистывает Реисэцу — уже в который раз за день — из-за его выдающихся неординарных способностей. Шото не чувствует по этому поводу никакую досаду, радость или чего-то такого       (я ведь знал я ведь говорил вам а вы не верили хотя сколько раз я говорил вам что с ним что-то не так)       в принципе, ему просто не до этого. Он резким движением руки посылает в Канхьо менее масштабную, но более яростную атаку, вновь задействуя лед, который должен оставаться преданным ему и лишь ему одному (и полностью ускользает из внимания, что, быть может, Реисэцу по силам напасть на него, используя его собственную причуду против него же и заморозить), но Канхьо, что ожидаемо, вновь аннулирует его атаку, выкидывая левую руку в сторону, отчего атака под резким углом сворачивает туда же, и, выйдя за пределами арены, добегает до высоченной стены и вгрызается в него своими кристальными зубами. Мимолетный взгляд Шото через плечо (из-за дрожи в теле даже это движение выходит крайне дерганым и несмазанным) дает увидеть ему страшно обледенелую и выбеленную стену, которая стала таковой из-за последней атаки Канхьо, и это мелочное становится последним, что дает ему понять, в каком безвыходном положении он находится. И, кажется, все это отчаяние наложилось на его доселе бесстрастное лицо, потому что он слышит голос Канхьо, в котором он словно сквозит приободрение:        — Я так и не получил твоего ответа на вопрос, Шото, — Канхьо неспешно идет к нему, ступая по той ледяной тропе, которая осталась после последней атаки. Под ногами лед плотнеет, белеет, оставляя на себе белые отпечатки подошвы, а то небольшое количество воды на дальних концах арены тотчас же схватываются ледком, — что ты предпримешь, если встретишь такого врага?       Каминари: О чем он говорит? Какой враг?       Иида: Должно быть, у них состоялся разговор, и я начинаю понимать, по какому поводу.       Шоджи: А вас не интересует, почему Канхьо не спешит расправиться с Шото?       Яойорозу: Очень интересует. Канхьо не болтал со своими предыдущими соперниками, по крайней мере, так много, как с Шото сейчас, и у него превосходная возможность занять первое место в этом году, но он почему-то медлит.       Урарака: Признаю, что всплывшая правда заставляет меня холодеть от ужаса.       Оджиро: Яойорозу, Асуи не просыпается еще с предыдущей битвы.       Яойорозу: Поняла. — И спящую Асуи накрыло плотным одеялом.        — Почему ты продолжаешь это делать, Шото? — Канхьо перестал приближаться и встал на место, но не лед: причуда, даже выпущенная, продолжала искать выход дальше, превращая арену в неровный каток и даже стекая на мокрый газон. — Неужели ты не осознаешь полного масштаба происходящего и будущего, который обязательно наступит, продолжи ты упорствовать в своей забастовке? — и каждое словно бьет точно в цель, вновь давая осознать, посмотреть и понять, отчего на душе становится уже совсем невыносимо и нестерпимо настолько, что из недр груди едва ли может вырваться задушенный крик.        — ШО-О-Т-О-О! — но чей-то другой крик, который удается распознать не сразу, перебивает его не успевший зародиться вопль. Внимание двух парней приковывается к рядам зрителей, где отчетливо видна хрупкая фигура худой женщины, что покинула свое кресло и белоснежные волосы которой спадают ниже плеч. Светящиеся глаза Канхьо даже видят выражение ее лица, из-за которой будущие развития событий перестают быть неожиданными. — Перестань... — слово выходит тугим, отчаянным выдохом, но каким-то образом услышать Рей удается. Теперь все внимание и камеры прикованы к хранительнице очага семейства Тодороки. Ее лицо поднимается, и на ее светлых щеках блестят влажные дорожки. Глубоко вдохнув, она продолжает: — ПРОШУ ТЕБЯ, ПЕРЕСТАНЬ СЕБЯ ГУБИТЬ! — и к своему удивлению, Шото понимает, что эта пружина внутри расслабляется, дает чувство облегчения и возможность свободно дышать. Он хватается за слова, как утопающий — за спасательный круг. — СЫНОК, НИКАКАЯ ОБИДА НЕ СТОИТ ТВОЕГО БУДУЩЕГО! НИКАКАЯ НЕНАВИСТЬ НЕ ДОЛЖНА ПОМЕШАТЬ ТЕБЕ СТАТЬ ТЕМ, КЕМ ТЫ ХОЧЕШЬ СТАТЬ! — и еще одно новое чувство, наслаивающееся на первое, похожая на вздымающуюся волну жизненной силы, которая гонит прочь холод и разжигает внутри пламя. — ПОЭТОМУ, ПОЖАЛУЙСТА, ОТПУСТИ ЭТО! ТЕБЕ НЕОБЯЗАТЕЛЬНО ПРОЩАТЬ ЕГО, НО ПОЖАЛУЙСТА, ПОЙМИ, ЧТО ЭТИМ ТЫ НИЧЕГО НЕ ДОБЬЕШЬСЯ! — Согнувшиеся были ноги распрямились; спина вытянулась, как струна, а волна какого-то жара, забытого уже давно, стала ощущаться сильнее. — РАЗОЖГИ В СЕБЕ ЭТО ПЛАМЯ! — И это стало последним толчком.       «Мама...» — Левое предплечье стали нежно обвивать едва заметные оранжевые языки, прогоняя прочь холод.       Сущий Мик: ДА! ДА! ДАМЫ И ГОСПОДА, МЫ НАКОНЕЦ-ТО С ВАМИ ВИДИМ ИСТИННУЮ МОЩЬ ШОТО ТОДОРОКИ!       Старатель: Глупая женщина... Хотя, тот пацан Йоараши и так все выдал все на весь мир.       Кто-то: С этой семейкой что-то неладное.       Пламя перекинулось на лицо Шото, строго горя внутри контура ожога и скрывая раскаленной белизной бирюзовый глаз. Стоящий перед ним Канхьо чуть сощурил глаза и прикрылся рукой, словно от солнца, осторожно делая шаги назад по тающему льду, однако губы, казалось, начинали расходиться в довольной усмешке.       Но той было суждено пропасть, едва Шото, от которого шла волна уже убийственной адской жары, выставил левую руку вперед, сорвав с нее перекатывающийся шар воющей красной плазмы, которая шипела, касаясь вскипающей и быстро исчезающей влаги на бетонном полу, и Канхьо в полном объеме сообразил масштаб надвигающейся беды. От ног по теплеющей воде очень быстро разбежался новый густой покров инея, но его едва ли смог кто-то заметить, потому что волна чудовищной жары, которая с львиным ревом надвигалась на него, не дал льду и доли секунды на существование. Схожую судьбу разделила ледяная стена, призванная остановить надвигающийся ревущий поток раскаленной плазмы. Лед быстро пошел трещинами, через который просочились языки пламени и оранжевый свет, но смог выполнить предназначение.       Но, тем не менее, арену огласил громкий крик агонизирующей боли, от которого, казалось, застыл весь мир.