Военная полиция Учиха

Он бежит, но не чувствует под ногами земли. Сандалии пачкаются в крови, всё в крови, всё красное. Он бежит — к его горлу подступает удушье, смыкающиеся холодными ладонями Шинигами на плечах. Тело бьёт дрожь, от запаха крови выворачивает. Кровь везде. Красное, красное, красное. Страшно. Но намного сильнее — странное, потустороннее ощущение холода. Он впитывается в кости, в мышцы, в кожу. Сковывает движения, превращая живого человека в лёд. Отец. Мама. Он рвётся вперёд вопреки барьеру из физически ощутимого ужаса. Сердце глухо стучит в ушах, разгоняя по телу обжигающе ледяную кровь. Кровь, кровь, пятна крови. Брызги пачкают бинты на ногах. Красное. Ни-сан. Итачи. Он заставляет себя бежать быстрее. Итачи, Итачи, Итачи — образ брата согревает, придаёт сил. Он встаёт за спиной, незримой рукой отгоняя злых духов. Страх потерять его сильнее, чем страх за собственную жизнь. Потерять? Мысль-осознание заставляет тонкие холодные пальцы сильнее сдавить шею. Страшно. Дом. Знакомый дом. Каждый шаг даётся сложнее, каждый шаг причиняет боль. Знание страшнее незнания, неопределённость страшнее сомнений. По полу разливается красный. — Отец! Мама! Ч… Что произошло? Ни-сан? — слова застревают в горле. В стене совсем рядом с его головой торчит кунай. Сердце пропускает удар. Не верю. Не верю! — Мангекё Шаринган. Иллюзия затягивает, как трясина, и он падает вниз. Бьётся, задыхается, захлёбывается красной-красной болотной водой. Иллюзия разъедает его тело, каждую клеточку, каждый нерв — и он кричит. — Хватит! Хватит! Падает на пол. Он всё ещё чувствует металлический привкус на языке и не знает, чья это кровь. Наверное, всё же его — из груди как будто вырвали сердце. Конец. Теперь там пусто. Ничего не бьётся. Только чёрная, непроглядная тишина. Это похоже на смерть. Он слышит слова, но не может их разобрать. Он видит движения, но не может их осознать. Пусто. Совсем пусто. Он уже умер — он чувствует это. Живые не бывают без сердца. Отец. Мама. Их клан. «Всего лишь проверял свои возможности…» Простая фраза звенит в ушах, выжигается перед глазами, но он не слышит. В пустоте на месте мёртвого сердца начинает зарождаться красный. Красный, красный, как кровь, и обжигающий, как огонь. Красный, как шаринган. Красный бьёт в глаза, обжигая, заставляя подняться. В груди начинает разгораться пламя — оно только жжёт, ничуть не согревая, выжигая остатки внутренностей. Прежде он никогда не испытывал ненависти. Незнакомое чувство разрушает, растворяет в себе. Красный цвет разъедает изнутри, но эта боль придаёт сил. Если такова цена, он согласен. Встать. Развернуться. Безошибочно вычислить направление. Напасть без какого-либо промедления — глаза застилает красный, но красный и направляет его удар. Он не просто видит — он сам часть этого красного. Легкий блеск — не металл. Белый. Секундная заминка, такой неуместный среди красного белый… Росчерк куная — на землю падает хитай-ате. Красный — такой же красный — в ставших чужими глазах. И… Белый. Слёзы. — Довольно! Саске резко сел на кровати. Пелена сна исчезла. Глубоко порывисто вдохнув, мальчик ненадолго задержал дыхание и медленно выдохнул. Он знал, что ему почудилось. Конечно же, почудилось. Чёртово подсознание. Он просто видел то, что хотел бы видеть. Сладкий самообман. Но любой обман в последнее время вызывал лишь ненависть. Учиха подавил в себе желание встать и уйти: подальше, куда глаза глядят. Побег от проблемы её не решит, единственный выход — раз и навсегда закончить это. Убить Итачи. Монстры не плачут: как бы Саске ни хотелось обратного, он знал это. Нет оправданий. Нет недопонимания. Всё просто: есть цель и есть путь, который требуется преодолеть, чтобы её достичь. Он должен стать сильнее — и он собирался таковым стать. Так что на глупости нет времени. Мальчик медленно лёг обратно на кровать, рассеянно разглядывая потолок больницы, но не запоминая деталей. Перед его глазами всё ещё стояло лицо из того сна и полные слёз алые глаза. Хватит размышлений. Он уже всё решил.