Пророк

      Шелест листьев играл мелодию принесенною ветром, переходя на мурашки по замерзшей коже. Полупрозрачные лучи танцевали сквозь потерявшую зелень листву, то пропадая, оставляя ведущую роль ветру в этом пейзаже, то снова появляясь, оживляя сгущенную мрачность картины. Подгоняемая холодным ветром, то просыпаясь от себя самой, судорожно строя план действий, то вновь лишаясь рассудка, задыхаясь от паники, она не позволяла остановиться ногам, хоть взгляд казалось уже не видел ни дороги, ни ветвей за которые цеплялись пальцы. Но все уже предрешено. Бессмысленны попытки тела, что пытается вытянуть последний шанс продлить свою жизнь. Тело родилось по законам мира, а смерть один из них. Девушка в лесу — переплетаясь, линии судьбы, кто знает, когда сложили эту возможность? Судьба уже предрешила то, что боится принять разум. Увидь она очаровательное кружево, пронизывающее человеческие жизни, космические орбиты, само время — ее не мучила бы сиюминутная утрата, не было бы страха потерять видимую часть своего существа. Возможность слиться с вселенной дарует ее полноту каждой из судеб, с детским восторгом обновляясь, с каждым узелком непознаваемого самомножества событий. Ветер касался губ, срывая последние дыхание жизни, скользил по волосам, запутавшимся в них руках, сушил капли слез. Глаза ее ласкало небо безмятежной, белой пустотой. Земля манила, как библейская история, готовая принять то, что породила. Холодная, но долгожданная постель. Тело дарило последнее тепло маленькому клочку под собой, и земля пульсировала вместе с уходящей жизнью. Мир, сплетаясь и обрываясь, закончился в ее глазах, то есть, то отражение, что был способен осознать разум.

***

      Пробуждение оказалось каким-то невыносимо адским, тело болело и не контролировалось, голова не по-человечески раздиралась на части. Сложно было что-то увидеть, как будто я забыла как это делается. Я даже не сразу поняла, что кричу и нахожусь на чьих-то руках, теплых в отличии от окружающего пространства. Я была будто бы лишена всех внешних "рецепторов", не имея возможности видеть, слышать, двигаться, то есть я могла все это делать, но видела и не могла связать как-то это в голове, не могла осознать что слышу, звуки смешивались, превращаясь в огромную цельную стену, окружающую со всех сторон. Конечности двигались на рефлексах, и я бы не смогла сказать где нога, а где рука. И тут мою голову начало разрывать от понятий, осознаний: будто бы внезапно понять сам воздух находящийся в комнате, как он проникает в легкие, понять руку держащую меня и кровь, что бежит по ее венам, самого себя и весь мир вокруг. Только это нарезало мой мозг на тоненькие кусочки сервелата, после пропущенного через мясорубку и попытку собрать из этого всего как было. На счастье я быстро заснула.

***

— Ма-ма, па-па, ну же, доченька, ма-ма. — Улыбчивые лица родителей мельтешили передо мной, они все еще не оставляли попыток вытащить из меня заветные слова. К слову сказать, я уже полтора года пыталась понять феномен своего существования. На данный момент даже не сказать, что я в точности уверена, что являюсь человеком. Конечно, младенчество своей прошлой жизни я не помню, но вряд ли я была способна по дрожанию пространства определить, что ко мне в кроватку залезет наша кошка, когда та сидит в другой комнате и лакает молоко. И при том, что я точно уверена, мои глаза не видят сквозь стены, они вообще еще не особо-то четко видят, хоть и выхватывают яркие картинки, мельтешащие предметы. — Угх! — мое маленькое тельце попыталось противостоять родительскому счастью, когда те решили покружить меня по комнате. — Не волнуйся, Мери, врач сказал, что так иногда бывает - некоторые дети не говорят и до трех. Сердобольная мамочка тяжело вздохнув, казалось даже не спустила с лица улыбку. — Да, Эл. Это ведь даже не важно, мы все равно будем любить нашу малышку! — ну да, ну да, а у самой-то голос дрожит, у закадычной подружки первенец заговорил ведь уже в год! И чего они привязались? Мой мозг хоть и не очень разбирал их болтовню, но выхватывал некоторые частые слова. И вот что удивительно, в своей голове я могла рассуждать хоть о метафизике, но не могла различить из их потока речи и слова, если мне его не повторили с глупой улыбочкой раз сто. Как же тяжело быть неповоротливым бесправным существом, не способным даже сказать: "Что если вы меня сейчас не отпустите с этой карусели, то, все что так усердно в меня пытались впихнуть окажется на ковре, если не на вашей же одежде." Ой! От обреченности своего положения, решила даже не сдерживаться, включая режим сирены, любящим родителям в подарок. С каждым днем, я погружалась все глубже в поток самоанализа и вечных тупиков, казалось бы, какая бы версия объяснения не приходила ко мне в голову, всегда находилась какая-нибудь деталь, опровергающая все наблюдения. И да, я боялась, что в какой-то момент мне все это надоест. Надоест думать о болезненном прошлом, что мне захочется отдохнуть от бесконечных поисков, и я с радостью забуду и себя и все проблемы которые не должны существовать в теле младенца. Что это — второй шанс? Но разве я просила? Разве не было достаточно одной жизни, в бесцельных поисках смысла, в попытках найти себя, от себя убегая, в натягивании улыбок, когда мышцы уже забыли как это делать?! Да, моя жизнь была глупа, мне не довелось ни прославиться, ни пожить в радость, я не исполнила мечты... Но кто сказал, что я об этом жалею?! Мои силы иссякли еще до того, как закончилась первая жизнь. Так как мне нести ношу еще одной? Снова начать говорить, зная, что не смогу стать услышанной. Снова вставать и учиться ходить, зная, что больше пригодиться умение падать. Тело впрочем, не заботили такие изыскания, так что я и не заметила как меня сморило в сон, пока заботливые руки купали и укладывали в краватку. Уже на границе сна и яви, почувствовала, как мне под бочок пристраивается пушистое, мурчащее нечто — "А я про тебя и забыла, друг! Уже все молоко вылакал?"