Дым сентябрьского огня

      Едва ощутимый, совсем не осенний сентябрьский ветер осторожно колыхал зеленую, только чуть начавшую желтеть, листву на ветках деревьев; легкие, в самом деле летние, белые облака и яркое-яркое солнце над головой. Над головами.       Как раз то время, когда учить что-либо кажется особенной пыткой, а не учить — чревато маленькими баллами и, значит, невысоким рейтингом для поступления в ординатуру. А ей грезил каждый, и с каждым годом осознание этого становилось всё яснее, но браться за научные работы рвались далеко не все.       Вот и сейчас предпочли изучению гистологии и анатомии прогулку на набережной, где с реки подувает приятной свежестью и легкой прохладой. Майки и шорты, рожок мороженного и никаких халатов. Бабье лето началось как-то рано в этом году. Будто давало людям насладиться теплом перед затяжной сырой осенью и колючей зимой.       Большая часть группы гуляла по уже знакомому городу, а затем пришла на своё излюбленное место — на набережную, сейчас, во второй половине дня, особенно многолюдную. Все по возможности старались провести как можно больше времени на природе в такую чудесную погоду. Смех, радость и веселье, никаких мыслей о предстоящих зимой экзаменах. Все разговоры вторую неделю о летних каникулах, о летней практике. Все делились, кто чем мог, и до сих пор не могли выговориться.       — А Андрей как всегда? Сидит в общаге со своими тараканами? — развернувшись лицом к одногруппникам и пойдя спиной вперёд, спросила с легким ехидством и чуть подбросила рыжеватую косу Оксана. — А, Аль?        — Наверное, — пожала плечами другая девушка, темно-русая, более сдержанная, чем вечно веселая Оксана.        — Это ведь его переклинило звать тебя Алей, — припомнила третья, тоже не особо активно показывающая своё наслаждение прекрасным началом осени. — Надо же додуматься так Александру сократить.       Аля только улыбнулась. Ей всегда нравилось свое полное имя — Александра — оно было таким величественным и царственным в ощущении Али, что мелкое Саша абсолютно терялось в юбках императорского платья и меркло под блеском императорской короны. Она никогда не понимала, почему именно ее имени досталось такое грубоватое, на ее взгляд, сокращение, совсем не нежное; пробовала сокращать в школьные годы и до Аси, и до Ксаны — всё не то (хотя Ксаной она и проходила половину восьмого класса), но потом началась путаница, от которой у Али разболелась голова и она перестала играть в имена и осталась просто Сашей. До поступления в университет.       Всё случилось очень неожиданно и в самом неожиданном месте, которое только можно было предположить: на паре анатомии — самом ненавистном, что только может быть в жизни первокурсника, которого посадили за парту, дали учебник и атлас и сказали: «Учи и знай, как Отче наш», на что добрая половина студентов была готова ответить: «Я и Отче наш-то не знаю».       Примерно так же было и с Андреем, который вроде и стремился учиться, но это стремление было заметно только ему. Не был хуже всех по успеваемости, но и в тройке лидеров числился лишь по нескольким дисциплинам, перекочевавшим в университет еще из школьной программы. Как исторически сложилось, так и получилось, что выбивался вперед он по физике, математике и химии и откровенно засыпал на психологии и истории, как и подобает «настоящему мужчине».       В аудитории, где проходило занятие, всегда было душно, а еще там царила постоянная диффузия: каждую пару все сидели на новых местах, будто ища более выгодную позицию, чтоб списать с методички или телефона, и активно игнорируя собственный же опыт, что обычно спрашивают устно, а письменно — крайне редко.       Так получилось и тогда. Андрей на этот раз оказался позади Али, тогда бывшей еще Сашей. Клиновидная кость встретила первокурсников своей необычностью, как ей и полагается, и тогда показалось, что ничего сложнее и быть не может, ведь височная вместе с топографией черепа были еще впереди. Тогда, во время недолгого перерыва, когда все пытались повторить, выучить, хотя бы узнать нужную страницу, Аля сидела и, прикрыв надписи в атласе, пыталась на память назвать составляющие кости, имеющей такую причудливую форму. Надо сказать, что хорошо запоминалось только турецкое седло. И то из-за такого названия.       Тихое бормотание сзади не расслышать было трудно, особенно когда на несколько раз пережевывалась одно и то же обозначение: «аля майор, аля майор…» Аля готова была уже повернуться к Андрею и спросить в лоб, что непонятного в больших крыльях кости, как услышала его легкий смешок и продолжение фразы: «Аля Майорцева просто».       Аля притормозила повторение анатомии и покрутила в голове мысли о том, как ей на слух предложенная Андреем вариация ее имени. В принципе, не предложенная, а так, в порядке бреда и ассоциаций всплывшая в голове. И неожиданно для самой себя ей понравилось. Это было то, что она искала столько лет и почему-то сама не дошла до этого. Коротко, нежно, женственно, не грубое и толстое в восприятии «Саша», а легкое и невесомое «Аля».       — Что ты сказал? — повернувшись к нему, спросила она и чуть подернула бровью.        — А? Аля майор, аля минор, да много еще чего, вон тут сколько всякой ерунды, — он то ли вправду не понимал, о чем она спрашивает, то ли придуривался и пытался отвертеться от разговора.       Отношения у них с Алей были нейтральные. Делили один этаж в общежитии, волей деканата оказались в одной группе — уже были столкнуты лбами и общались потихоньку, помаленьку, пытаясь притереться друг к другу. Андрей притираться стремился меньше остальных. Ему словно нравилось быть в стороне — наблюдать, а не участвовать. Изредка он заходил к Але, чтоб разобраться с заданными заданиями, иногда разговоры уходили за пределы учебы, но она всё так же чувствовала исходящий от него холод и дистанцию. Ну что ж, раз ему так нравится, думала она, пусть так и будет. Ей всегда нравились открытые люди, с которыми можно и посмеяться, и поплакать, и вместе пораздражаться.       Андрей же реагировал на всё с философским смирением, едва заметно кивая и вздыхая почти неслышно. Тогда Аля сворачивала разговор, говорила, что у нее много дел и он ее отвлекает и выпроваживала гостя, а потом уже в одиночестве фыркала над этим снисходительным взглядом.        — А мне нравится. Аля. Прикольно, спасибо, — она улыбнулась ему и развернулась назад, заметив вошедшего преподавателя.       За что еще можно любить раннюю осень, так это за почти такие же длинные, как летом, дни, в то же время дававшие обманное ощущение того, что впереди еще целый день, а на самом деле день неустанно клонился к завершению. Студенты же, которых завтра ждали скелет Рудольф и преподаватель Роман Робертович в кабинете анатомии (в принципе, скелет был назван специально в созвучии к двойному «р» Романа Робертовича, и, надо сказать, порычать он был любитель), не спешили возвращаться в квартиры и общежития, а шли размеренным шагом по улочкам, будто заснувшим скверам и ощущали приближение вечера. Вечера, полного анатомии и «чего-то там еще», не такого, на их взгляд, важного.       К вечеру разговоры стали затихать, эмоции — спадать, а шаги — замедляться. Оксана уже не бежала впереди всех; Вера вздыхала, думая о чем-то своем; Аля же думала о том, что из завтрашней темы она пока знает лишь название этой самой темы. Ее окутывал прохладный ветерок, и хотелось накинуть на плечи какой-нибудь платок. К вечеру холодало. Да и вообще просыпалось какое-то ощущение тревоги. У Али такое бывало. Бывало, что хотелось просто закутаться в плед, залезть с ногами на кровать и сидеть так с ноутбуком или книгой. Эта тревога не было связана с завтрашней анатомией, на ее счет у Али были другие мысли, более непечатные. А происхождение этого чувства она объяснить не могла. Вроде бы всё хорошо, друзья рядом, группа в полном составе, даже Витька-оболтус умудрился не вылететь. Тем не менее Аля почувствовала дрожь под кожей и обняла себя за плечи, списав это на дуновение ветра. А воздух вокруг будто тяжелел, будто кто-то растворил в нем немало свинца.        — Вы слышали, что везде пишут? — начала Вера.        — Вер, как можно слышать, что пишут? — усмехнулась Оксана и снова потрепала свою косу.       Вера ехидство не оценила и продолжила: «Что будто война будет. Что всё, мол, поздно пить боржоми…»        — Будем пить мартини, — вклинилась в разговор Лиза. — Так, насчет мартини…       Обсуждение походов в клуб или бар Алю совсем не занимали. Ей не нравились подобные мероприятия. Куда более ее натуре подходили вот такие прогулки в хорошей компании, когда можно поговорить и посмеяться, вспомнить что-то с близкими людьми и улыбнуться светящимся глазам друзей. Трезвым, всё понимающим, искренним глазам.       — А вот и мой поворот, — чувствуя, что дальнейшая прогулка ей уже не в радость, Аля не без удовольствия увидела ставшую уже родной дорожку к общежитию и, по очереди обнявшись с каждой из одногруппниц, пошла в место, не ставшее ей домом, но служившее им уже второй год.       Тревога не ушла, воздух вокруг был такой же свинцовый, и когда она оказалась в комнате, поприветствовала соседку Свету и села на кровать, тут же завалившись на бок. Потянулась и чуть улыбнулась хихикающей Свете, шатенке-третьекурснице, которая уже с начала года поняла, что начался главный ад в ее жизни, и ее хихиканье уже было скорее нервным. Ведь третий курс, как водится, самый страшный в меде, им пугают первокурсников, от него появляются седые волосы и начинает дергаться глаз. Трудно и придумать что-то хуже.       — Погуляли? — не выпуская из рук учебник по фармакологии, Света завалилась с ним на свою кровать и повернула голову к Але.       — Погуляли… — протянула Аля и улыбнулась, тут же почувствовав, как по телу снова прошлась дрожь. — А теперь анат…       — Радуйся, что не фарма! — выкрикнула Света и уронила книгу себе на лицо, жалобно простонав.       Анатомия никак не хотела учиться, «ненужная фигня», которая оказалась философией, — тоже. Будто Але не отвечать это завтра на парах, пытаясь уверенно врать. Но если на философии это удавалось, то вот на анатомии пока не получилось еще ни у кого. Даже у любительницы собирать всё подряд Оксаны, у которой язык был подвешен лучше всех в группе. А если у нее не выходило, то не обладающей такой чудо-способностью Але и рассчитывать было не на что, кроме как учить, зубрить, вдолбить…       Света вышла к подружке, видимо, чтоб прокричаться вдоволь и разнести что-нибудь на атомы и молекулы. Аля и сама была близка к этому и, подобно соседке, уронила учебник себе на лицо, пробухтев: «Анат выучить не могу, что ж со мной на фарме-то будет…» И только она это сказала, как в дверь постучали и после короткого «да» в комнате появился Андрей с томиком анатомии в руках. Заметив положение Али, он усмехнулся и попытался положить и свою книгу ей на лицо, но не успел: Аля села, отложила книгу и усмехнулась, увидев учебник и у Андрея.        — Я вот это, — она указала на книгу, — уже видеть не могу. Меня от этих серых страниц выворачивает. Как это там на латинском…        — Давай без этого дьявольского языка. Тоже ни в какую? — он быстрым движением пролистал книгу, захлопнул и положил за спиной, вальяжно развалившись и уперевшись головой в стену, услышал лишь страдальческий вздох.       Аля уже привыкла к такому положению вещей. Привыкла и Света, иногда фыркавшая на часто находившегося здесь Андрея. Что Света, что вторая соседка — Вика — еще с первого курса пророчили им отношения, но Аля не чувствовала ничего к Андрею кроме как чего-то дружеского. Несомненно теплого, да, но дружеского. И, кажется, и он был того же мнения. Им было комфортно вместе, удобно, сошлись, так сказать, хоть и не были особо похожи.        — Рудольфыч… Тьфу, Робертович нас опять завтра укокошит. Но что-то как-то пофиг. Будто пару отменят, что ли… — расслабленно протянул Андрей и разблокировал телефон.       Аля поняла, что он описал сейчас ее мысли. Ее мысли, которые кружат в голове еще с прогулки. Может, и вправду пару отменят? Но тогда на следующую неделю учить сразу две. Голова шла кругом. Хотелось просто выучить, рассказать картавящему при своем-то имени (вот насмешка судьбы и родителей) Роману Робертовичу тему, прийти в общагу и… нет, не завалиться спать, а учить гисту. Аля захотела взвыть, но потом успокоила себя, что часик-другой она выделит на сон.        — С Витькой так и воюете? — потянувшись, спросила она, глядя на листающего необновленную ленту в соцсети Андрея.        — Да пошел он, пьянь безмозглая, — будто выплюнул Андрей. — Пить, курить и веселиться — прям девиз медика, да? Когда его уже выпнут, а…       С Витей, их общим одногруппником, а по совместительству еще и соседом Андрея по комнате, отношения в первую очередь не складывались именно у самого Андрея. Слишком разными были парни и так и не смогли притереться. Правда, ни один, ни второй и не стремился, а уж чтоб уступить — упаси Боже, чур того, кто мог представить, чтоб Витя или Андрей уступил. Съехать на квартиру возможности не было, свободных мест в общежитии для переселения тоже не наблюдалось — приходилось воевать. Создавалось впечатление, что обоих парней это устраивает, хоть и до хруста в костях раздражает.       Они были слишком разные. Андрей все-таки понимал, что здесь шутки шутить не приучены и надо учиться, и он делал это по мере возможностей и желания. Витя же воспринимал жизнь как праздник. Один большой пьяный праздник, в дыму от кальяна и парочкой симпатичных танцовщиц перед глазами, которые были бы не против… В общем, единственным общим между этими парнями была комната, в которой они разве что еще границы не обозначили: где чья территория.        — Будь умнее, сделай шаг к примирению… — в очередной раз повторила Аля, а Андрей снова фыркнул и нажал на обновление ленты в соц.сети.       То, что запестрило перед его глазами, заставило сесть ровно, сосредоточиться на постах, он быстро листнул еще ниже, потом снова обновил — везде одно и то же: началась война. Причем шутку это напоминало мало. Он отвернул телефон от Али, не сказал ей ни слова в ответ на предложение о примирении. Сейчас его беспокоило одно. И он всей душой надеялся, что это просто стёб. Верить пабликам в наше время — себя не уважать, и он тут же, не пугая пока Алю, начал искать более достоверный источник. Пальцы вспотели от одной мысли, что это может быть взаправду, что те фотографии — не фейковые и сейчас бомбят Петропавловск-Камчатский…       Все издания, которые только существовали в стране, твердили об этом. Андрей чуть толкнул Алю локтем и включил новостной сюжет. Дикторша, которой, по ней было видно, стоило больших усилий держать голос ровным, а спину — прямой говорила о том, что на несколько городов Камчатки сегодня посыпались бомбы, а на западной границе сейчас стягиваются силы стран Армады, наши тоже перебрасывают туда силы, но фронта теперь два, придется разрывать армию…       Андрей и Аля слушали сквозь какую-то пелену, не слыша подробностей и не пытаясь вникнуть. Объявлено военное положение. Вражеские войска уже бомбят наши города. Где-то гибнут люди, прячась от свистящих и рычащих бомб, от разрывающихся снарядов кричат дети: кто от боли, кто от страха. Аля обхватила обеими руками руку Андрея и сжала ее. Когда сюжет закончился, ожидаемо для обоих заиграла та самая «Священная война», которую знает каждый. Но в отношении той, давно минувшей, войны, а не сегодняшнего дня.       Становилось понятно, что этим днем их жизнь будет разделена на «до» и «после» и увидятся ли они когда-нибудь — одному Богу известно. Останутся ли живы — вопрос тому же адресату. А пока в глазах Али стоял неподдельный страх, Андрей старался держаться и не показывать, как у него резко пересохло во рту. Смотрели друг на друга и вспоминали страшные кадры фильмов о войне. Но той, другой, где погибали их деды и прадеды. А теперь погибать придется им.        — Петропавловск-Камчатский захвачен… — дрожащим голосом, с полными слез глазами сказала Аля, всхлипывая, подняла глаза с экрана смартфона на Андрея, который сжимал кулаки до побеления и часто дышал.        — Вот и не надо анатомию учить… — только и сказал он, поймав ее взгляд.