***
Зайдя в университет, Аля бы никогда не сказала, что произошло вчера. Всё было в штатном режиме. Только лица у всех были какие-то обеспокоенные. Будто каждый хотел ей что-то сказать, но не решался. Аля отмечала, что и у нее, наверное, сейчас такое же лицо и страха в глазах ничуть не меньше. Надев шапочку, она зашла в кабинет, где все столпились около столов и бурно что-то обсуждали. Девчонки были или не накрашены, или накрашены совсем по минимуму. Постоянно заламывали пальцы, потирали шею, делали еще какие-либо нервные движения. Парни говорили, что они всем наваляют, но сами понимали, что они — молодые и неопытные — самое что ни на есть пушечное мясо. Так было всегда в истории и вряд ли сейчас настанет исключение. — Вер, ты прям уверена, что хочешь этого? — спросила ее Лиза, присев на край стола. — Уверена. Я всегда хотела помогать. И сейчас точно должна быть там, где людям плохо. Научусь, может, медсестрой смогу быть… Что всегда удивляло Алю в Вере, так это ее жертвенность. Аля не была такой. Собственное для нее всегда было дороже чьего-то (разве что, это не касалось только самых близких ей людей), Вера же легко могла пожертвовать, всегда бы помогла, улыбнулась в пасмурный день. Таких людей немного, но они есть, и ими часто помыкают. Аля удивлялась, как до своих девятнадцати Вера не разочаровалась в людях и осталась такой же чистой, как капелька росы на траве в туманное утро. Парни уже представляли, как дослужатся до полковников и вернутся в орденах и с бородами. А девчонки понимали, что так они лишь пытаются не показывать собственного страха перед неизвестностью. В век технологий люди знали о предыдущей страшнейшей войне практически всё. А особенно те, кто интересовался историей. Они старались молчать, дабы не пугать остальных результатами собственного анализа развития событий в ближайшем будущем. Девчонки лепетали. У многих любимые уходили на фронт. Почти у всех — отцы. А у Али еще и мать. Почему она не учитель? Почему не продавщица? Почему Аля практически прощается с двумя самыми родными ей людьми?! Почему должна будет говорить брату, что мама с папой обязательно вернутся и не оставят их, а потом рыдать в подушку ночами, чтоб он не слышал? Почему?! Пара началась с небольшим опозданием. Роман Робертович сегодня был совсем другой. На тему занятия не обращали внимания. Просто разговаривали. И понятное дело о чем. Он говорил, что воевать его не берут — старый да больной. Хотя старым Романа Робертовича назвать было нельзя. В свои пятьдесят три он выглядел едва ли на сорок восемь. Статный мужчина с легкой щетиной и фирменной улыбкой на лице, в идеально белом халате, не застегнутом на верхнюю пуговицу, в лакированных туфлях. И несмотря на то, что туфли блестели даже сейчас, чувствовалось, что сам он сегодня совсем другой. Где-то там, внутри. Что не подобает показывать студентам, которые через несколько дней, недель — как судьба распорядится — попадут туда, где смертью и кровью уже пропахла земля. — Фронта нынче два… — как всегда картавя, протянул Роман Робертович и посмотрел на скелет, именуемый Рудольфом. — Да, Рудик, вот и ты дожил до такого безобразия. Это же надо… нет, это же надо… — он подпер щеку кулаком и помотал головой. — Вы, кстати, знаете (что, надо сказать, неудивительно) что наши звездульки уже вчера все повылетали ночными рейсами из страны? Проверенная, надо сказать, информация. Да-а… А фронта-то нынче два, надо сказать… Студенты сидели тихо, слушая монолог (ну, или диалог, если разговор с Рудольфом можно назвать диалогом) Романа Робертовича — классического интеллегентного маленького человека. Наверное, впервые его рассказ доставлял им такое душевное упоение, что слушать его было одно удовольствие. Он говорил банальные вещи, часто повторялся, но будто поймал ту волну, которую и хотели слышать второкурсники. Он часто повторял, что наши обязательно разобьют врага, что они — особенно парни (или парнишки, как он любил их называть) — станут новыми героями великой страны. И наверное, что-то вот такое и нужно было им услышать сейчас. В эту непростую минуту. Никто даже не заметил (наверняка даже Рудольф), как занятие кончилось. Все подошли друг к другу. Сделали фото на память около Рудольфа. Какие-то мгновения после стояли молча, а потом, не сдержав слез, принялись обниматься, прижиматься друг к другу, обхватывали пальцами ладони друг друга. Девчонки, парни — все вместе, без разбора. Кто общался, кто имел некоторые разногласия, сейчас все были едины. — Давайте договоримся, что, когда всё кончится, встретимся и обнимемся вот так же, — по-детски предложила Вера, а остальные охотно ее поддержали. Каждому хотелось верить, что так и будет. Что они встретятся все вместе и всё будет, как раньше. Не хотелось думать, что такого не будет уже никогда. Что они больше никогда не будут такими, какие сейчас. Что детство кончилось не на ЕГЭ, не при поступлении — детство кончилось сейчас. Еще миг, короткое мгновение — они отпускают друг друга и, попрощавшись, разбредаются в разные стороны. В неизвестность.Часть 2
19 января 2020 г. в 19:49
— Что теперь будет? — отчужденно спросила Аля, прислонившись затылком к стене и чуть прикрыв глаза.
Один за другим перед глазами проносились кадры фильмов о Великой отечественной войне, Афгане, Чечне, но если в последних двух войнах территория страны спала спокойно, лишь молясь о родных, друзьях и просто соотечественниках, воевавших там, то теперь будет совершенно иначе, и чем закончится на этот раз — неизвестно. Как неизвестно и то, узнает ли она, чем всё это кончится.
Дрожащими пальцами взяла мобильный и увидела кучу сообщений в беседе группы, и личных тоже хватало. Отвечать сил не было пока. Пролистнула, читая через раз, сообщения в беседе. Кто-то говорил, что однажды этим должно было закончиться. Кто-то — что эту войну мы точно проиграем. Другие просто кидали маты, обрисовывавшие эту ситуацию, восклицали что-то, записывали голосовые, которые Аля не включала. Кто-то в открытую писал, что боится. И самым последним было сообщение от Веры: «Ребята, я вас люблю. Рада была познакомиться, вы лучшие. Узнала, что можно уйти на фронт и ухожу в госпиталь. Хоть санитаркой. Хочу принести пользу хоть чуть-чуть. Простите и прощайте. Даст Бог — увидимся» и дальше стикер, будто она всех обнимает.
Аля положила телефон и обхватила голову. Ей всего восемнадцать лет. Вере — уже девятнадцать. Вера всегда была милосердной, и такому ее выбору Аля не то что не удивилась, это было вполне ожидаемо. Ее стремление помочь всегда было сильнее, чем у кого бы то ни было в группе, она, наверное, единственная была столь осознанна в выборе профессии и принимала и понимала все сложности выбранного пути. Одного не учла: возможности войны. Нет у них больше мирного неба над головой. И неизвестно, будет ли когда-нибудь.
И сейчас каждый решает, как быть, как жить. Але уже звонила мама. И после ее звонка стало еще хуже. Она и не подумала, что оба ее родителя подлежат мобилизации. Ее мать — врач, а отцу еще нет пятидесяти лет, чтоб не подлежать призыву. Получается, ее брат останется совершенно один. И Аля сейчас совсем одна в этом городе. Она чуть не разрыдалась. Слезы все еще давили на глаза, она тихонько всхлипывала и заламывала пальцы. Хотелось сорваться с места и убежать далеко-далеко. От этой неизвестности. От этого страха, сковавшего до кончиков пальцев. Как теперь жить, что теперь делать. Началось самое страшное в ее жизни. То, чего боялись все, и то, чего и вправду стоило ожидать. Но не сейчас! Не с ними! Пожалуйста!..
— Андрей… — дрожащим голосом позвала Аля.
Они будто забыли о существовании друг друга на некоторое время. Каждый был в своих мыслях, каждый пытался что-то решить. Еще совсем недавно главным вопросом для них было то, какие экзамены сдавать и в какой университет поступать, а сейчас — как жить в военное время, что делать, куда бежать. Для Андрея всё было уже решено, как и для остальных парней группы: пойдет на фронт — на один из нескольких теперь. За это время было объявлено, что на Калининград и Смоленск тоже посыпались бомбы.
— Может, всё закончится слишком быстро: кинут атомную бомбу, мы им ответочку, если успеем, и всё, конец человечеству, — поморщился Андрей и встал с Алиной кровати. Подошел к окну и посмотрел на ночной город.
Внутри Али всё похолодело. Она хочет жить! Она хочет, чтоб близкие ей люди жили! Она не позволит им умереть, не позволит! Но тут же на смену воинственным мыслям приходили более здравые: а что она может? Ничего она не может. Не может остановить эту войну, не может уберечь родных от смерти. Может лишь вернуться домой и позаботиться о брате-шестикласснике. Забота о нем теперь падет на ее плечи. Как и всё остальное. И молитвы о том, чтобы родители вернулись. Она потрепала крестик на груди, и впервые ей подумалось, что она верит в Бога.
В беседе сверкнуло сообщение от деканата, высланное старостой. Там сообщалось сухо и по делу: завтра занятия будут. Аля усмехнулась: учить анатомию она сейчас точно не будет. Да и вообще ничего. А пойдет на занятия только чтоб увидеть ребят, попрощаться. Возможно, для этого и не отменили занятия. Возможно, они увидят друг друга в последний раз. Возможно, кого-то не станет уже в скором времени. А может быть, когда-то они соберутся вот так же — полным составом! Хотелось, конечно, так думать, но понимали: так не будет. Они попрощаются завтра. Именно попрощаются, как прощаются с покойниками. Завтра у них общая панихида.
Аля смотрела на Андрея и видела, как он сжимает губы и упирается кулаками в стену. Это не шутки, не наклейки на машинах перед девятым мая по типу «можем повторить». Доповторялись, довыпендривались. Вот теперь придется и вправду показывать, на что способны. А у него, как и у всех парней из группы, вся военная подготовка состояла из уроков ОБЖ в школе. Ну, один из них — Митька — был в отряде юн.армии, но вряд ли умение ходить строем пригодится ему в реальном бою.
— Мать не переживет… — он почесал затылок и повернулся к Але. — У меня отец погиб в Чечне. Я мелкий совсем был. И если теперь я…
Аля вздрогнула, когда услышала, что произошло с отцом Андрея. Он никогда не рассказывал. Вообще мало говорил о семье, и только сейчас она поняла, что в его рассказах всегда фигурировала только мама. Ни слова об отце. Видимо, это была главная семейная боль, и, вспомнив годы второй чеченской кампании, Аля поняла, что Андрей может и не помнить толком своего отца, а для матери потерять на войне еще и сына будет страшнейшим ударом, и Андрей вполне справедливо боится именно за нее.
Он не боялся смерти, ну или, по крайней мере, умело маскировал свой страх. Уходить всегда легче, чем оставаться. И после смерти нет ни боли, ни слез. А умрут все равно все. Кто раньше, кто позже. Он не боялся смерти. Он боялся за мать, за близких, которых он может потерять на этой ужасной войне, масштабы которой никто даже предсказывать не брался, но все понимали, что будет очень долго и тяжело.
— Не хорони себя раньше времени. Мы все еще живы. Значит, шансы у нас пятьдесят на пятьдесят.
— Пятьдесят на пятьдесят у нас в обычный день. Ну, типа собьет машина или нет, упадет кирпич на голову или нет. А тут девяносто на десять. Не в нашу пользу.
— Не нагнетай! — фыркнула от безысходности Аля, боясь признавать, что Андрей прав.
В комнату буквально вплыла Вика; ее темно-зеленые глаза сейчас были красными и опухшими от слез, будто серыми; она все еще всхлипывала и потирала глаза. Не поприветствовав ни Алю, ни Андрея, Вика забралась на кровать с ногами и вцепилась ладошками в каштановые пряди.
— Я не хочу умирать… — пролепетала Вика. — Не хочу, — и она уткнулась носом в колени и вновь заплакала. — Помните про блокаду? А Сталинград? А теперь будет еще хуже! — она говорила сквозь всхлипы и от своих же слов начинала реветь еще сильнее. Ее монолог плавно перетекал в истерику.
Аля с Андреем смотрели то на нее, то друг на друга. Аля тихо звала подругу по имени, подсела к ней, осторожно положила руку на плечо Вики, от чего та дернулась и резко припала к плечу Али, а та тихонько поглаживала Вику по голове, говоря, что всё обязательно будет хорошо, что они справятся и будут счастливы. Андрей снова обернулся к окну, сжав подоконник.
Город теперь поражал спокойствием, размеренностью. Будто ничего и не произошло. Но было неизвестно, что там: за задернутыми шторами. Может, там такая же Вика плачет на плече у такой же Али. А такой же Андрей боится потерять близких и причинить им боль. Там просто такие же люди, как они, которым не верится, что совсем скоро их привычный уклад жизни будет нарушен навсегда и начнется страшное время. А для кого-то оно уже началось: СМИ докладывали о первых жертвах.
— Кто бы мог подумать… современный мир, а всё средневековье какое-то… — возвращаться к себе в комнату Андрей не спешил. Там Витя, который наверняка уже «отмечал» начало войны. Ему только повод дай, а тут как раз такой повод! Он смотрел на растерянную Алю, на вроде притихшую Вику и понимал: вот ради них он должен идти на фронт. Ради каждой такой девчонки.
— Почему нельзя просто жить?! Просто жить и любить?! — воскликнула Аля.
Она отпрянула от Вики и встала с кровати. Андрей не отреагировал на ее восклицания и ровным голосом спросил: «Завтра домой поедешь?» Аля кивнула. Они смотрели друг на друга и молчали. Молчали, будто запоминая черты лица друг друга, запоминая то, какими они были в это беззаботное время, еще не познавшие того, что изменит их до неузнаваемости. Аля чувствовала, что видит его не в последний раз, но часто подобные ее предчувствия имели обратный эффект: сбывались в точности до наоборот. Сейчас она не хотела думать об этом. Выдохнула и отошла к шкафу: «Как думаешь, шпильки мне сейчас пригодятся?»
Вика не ответила. Она лежала, закутавшись с головой в плед, отвернувшись к стене, и что-то печатала в телефоне. Периодически пиликали и телефоны Андрея с Алей. Часто одновременно. Это значило, что кто-то снова пишет в беседу, но желания читать это не было ни малейшего.
Аля думала о том, что родители уйдут на войну и не факт, что вернутся; что брат теперь полностью на ней, а ей ведь всего восемнадцать. Она сама еще почти ребенок. По крайней мере, она не готова остаться одна в военное время, когда войну она видела лишь на кинопленках и в учебниках истории. А теперь увидит воочию. И кто знает, как сложится теперь ее жизнь, будет ли она иметь отношение к медицине, увидит ли когда-нибудь кого-нибудь из одногруппников. А ведь они так недавно стали действительно близки друг другу.
Андрей сказал, что шпильки — немного не то, что ей будет нужно в ближайшем времени и лучше взять что-то попрактичнее. Аля согласно кивнула и продолжила перебирать вещи в шкафу. Тащить с собой всё было бы не целесообразно, но и оставлять что-либо здесь… Она не могла до конца осознать, что происходит. В ее городе всё спокойно. Можно сесть и попить чаю. Можно начать учить анатомию. Можно поныть в беседе, что всё достало. Только вот в беседе сейчас немного другой вой, и скоро привычный уклад жизни сменится навсегда. Это понимали все и пытались насладиться последними мгновениями счастья.
— Я тоже завтра уеду. В военкомат по месту прописки ведь. Домой, короче. Маму увидеть надо еще… — как только Андрей представлял, как мать кинется к нему, как будет плакать, ему самому становилось нехорошо, и будто что-то душило изнутри.
Он подошел к двери. Нужно было идти собирать вещи, да и морально нужно было побыть одному. Без всхлипывающих девчонок. Их нужно было успокаивать, а как можно успокоить кого-то, когда у самого на сердце непонятно что творится? Мать звонила уже раз пять, и каждый раз он говорил, что всё в порядке и у них всё тихо. Город Андрея находился в большем удалении от города, откуда приехала Аля. Ее дорога до дома составляла пару часов, в то время как Андрею в дороге предстояло провести целых пять. Он бы уехал прямо сейчас, наплевав на пары, но сам пообещал Але завтра проводить ее на автобус. Рейсы не отменяли, слава богу. Пока всё работало в штатном режиме.
— Увидимся завтра, — он попытался улыбнуться, но понял, что это лишнее и просто еще раз проскользил взглядом по лицу Али, слегка испуганному и подрагивавшему, и, услышав ее «пока», вышел из комнаты.
Аля, держа в руке толстовку, сползла вниз по стене, как только услышала хлопок двери. Ощущение, что она одна, усилилось в кратное число раз. Тревога взяла верх. Страх овладел ею. Она прижала к себе вещь и уткнулась в нее лицом, заплакав. В коридоре общаги постоянно были движение и разговоры. И отчетливо слышалось только слово «война». Было слышно, как катятся колесики чемоданов. Как снуют из комнаты в комнату люди. Вика, кажется, уснула, прижав к себе плюшевого мишку. Света так и не возвращалась: наверняка это известие застало ее у подружки.
Аля смотрела на темно-синий пиджак, и воспоминания о первом учебном дне не заставили себя ждать. Вот они, совсем неоперившиеся птенцы, стоят и неловко пытаются найти общий язык, запомнить имена друг друга. Вот она видит Веру, слегка застенчивую и пытающуюся вклиниться в разговор, но каждый раз отступающую от этой идеи. Вот Оксана, сразу бойко ворвавшаяся в жизнь их новоиспеченного коллектива. А вот Андрей с Витей, еще не косящиеся друг на друга. Потом посмотрела на толстовку, которую держала в руках. Скоро эта вещь будет пахнуть дымом, тяжелой работой, потом, выцветет и скатается.
Просидев так около десяти минут, Аля поняла, что у нее больше нет времени на слабость и если она будет так себя вести, то действительно долго не протянет. Нужно встать и собирать чемодан. Чемодан был чертовски мал, поэтому пришлось заполнять еще и спортивную сумку. И главным было не забыть документы. Але еще дважды позвонила мама. Разговаривали мало, потому что обе чувствовали, что сейчас не сдержатся и разревутся. Мама Али была анестезиологом, а значит необходимый на фронте человек. Она говорила, что госпиталь ведь не стоит посреди поля боя, что там не опаснее, чем в любом другом городе, даже их родном, а Аля все равно не верила. Она боялась всего и всегда. А теперь и подавно.
Света вернулась поздно и сразу, без лишних слов, начала собирать чемодан, стиснув зубы. Потом так же тихо легла спать, лишь сказав, что готова придушить того, кто сломал ее жизнь. Она достойна большего, чем провести молодость в тылу или на фронте. Это не ее судьба, это чья-то чужая. Ее судьба — за учебником фармакологии, а потом — за столом в чистом белом халате. Света саданула кулаком в стену и отвернулась к стене.
В очередной раз завершив разговор с мамой и поставив телефон на зарядку, Аля заострила взгляд на учебнике анатомии, взяла его, пролистала до нужной темы и, сама от себя не ожидая, начала читать просто запоем, не отрывая глаз от черных букв на серой бумаге. Так она и уснула: с томиком анатомии на груди, несколько часов назад даже не думая, что завтра будет последний учебный день в ее жизни.