***
Это было, конечно, не то, что она видела в фильмах про Первую или Вторую мировую. Всё было более современно, было, как минимум, обезболивание, и слава богу его хватало всем. Алю в первый день отправили освоиться. Нашли какой-то халат на раз (Аля вспомнила, что дома у нее хранится хирургический костюм, который купили перед первым курсом, но уже к летней практике она плохо в него вошла — в груди и талии, поэтому его решено было оставить дома). Как раз сегодня приземлился вертолет с ранеными, и Аля подозревала, что бои шли как раз там, откуда она бежала. Что это оттуда везут раненых. Что она тоже могла бы быть в их числе, тут были не только военные, но и мирное население. Те, чьи дома были разрушены и они оказались под завалами. Те, кого покалечило снарядами. Те, кто обгорел. Это были почти все главы учебника по хирургии, собранные в одном месте. Все бегали, суетились, а она стояла, не зная, куда ей бежать, с кем, к кому. Людей пока вроде хватало. Всё было более-менее слаженно, отработанно. Видимо, это не первая такая ситуация. — Разлитой перитонит, черт побери. — Ожоги «3б», тридцати процентов. — Кровопотеря четыреста миллилитров, кровезаменители, быстро. Отовсюду слышались распоряжения врачей среднему и даже младшему мед.персоналу. Алю поставили мед.сестрой, у нее были хоть какие-никакие медицинские знания. В санитары шли даже те, кто понятия не имел о медицине. Тем более уколы, перевязки и еще какие-то манипуляции их делать уже научили (на манекенах, но все же). Их с Верой отправили к пациенту, которому нужно было сменить повязку на обожженных руках. Над ними никто не стоял, как в университете, никто не направлял, как и что нужно делать. Аля боялась навредить. Боялась что-то сделать не так. Боялась ошибиться. Это не тест, даже не экзамен, где можно ошибиться и пересдать. Да и если не пересдать, то и черт с ним. А тут… а тут шанса на ошибку у нее не было, и миг сомнения в верности своего решения все же стрельнул в голове. Вера же была спокойна. Она натянула перчатки и маску, разложила всё, что было необходимо для перевязки, и подозвала Алю, предложив ей начать. — Давай не сегодня. Я только посмотрю, — она тихо шепнула ей на ухо, чтоб пациент не слышал. — Если не начнешь сейчас, всегда бояться и оттягивать будешь, давай. Я рядом, — она незаметно для пациента подтолкнула Алю вперед. По уверенности Веры было видно, что она уже привыкла ко всему, происходящему здесь, и многому научилась. Научилась не бояться или сдерживать страх. Научилась делать перевязки и не только. Вера, которая всегда казалась Але законченным теоретиком, первой пошла работать, учась уже в процессе. Не было времени ни на что. Да, вечерами она почитывала методички, рекомендации, как делать ту или иную манипуляцию, но большую часть всего приходилось учиться делать на ходу. Что-то сложное — в сопровождении. Простое поручали самой. Да и от тяжести обстановки тоже многое зависело. Когда Вера только пришла, возможности для обучения было побольше. Сейчас же Але придется учиться уже в процессе, самой, Вера тоже не всегда сможет быть рядом, как бы этого ни хотелось. Аля подошла к пациенту, сняла старую повязку. В нос ударил не самый приятный запах лекарств, перемешанный с запахом обгоревших тканей. Тошнотворный ком подкатил к горлу, но Вера, стоящая чуть позади, будто прибавляла ей уверенности в своих действиях. В любом случае это сделать нужно и сделать качественно. И страх отступил. Он остался где-то на подкорке, разум взял верх. Она управляла руками, думала только о том, что надо делать дальше. Обработала рану. Удалила отделяемое. Вера смотрела с неким родительским взглядом наставника, всегда готовая направить или даже перехватить инициативу. Перед Алей будто встала страница учебника по хирургии, где была написана последовательность действий в таких ситуациях. Аля морщилась, подкусывала губу, вспоминая. Стресс сработал ей на руку. Вокруг будто всё замерло. Пропал гул, стоящий в больнице. Будто все вмиг остановились и замолчали. Скоро она уже наложила новую повязку. Сдавленно улыбнулась пациенту, забыв, что в маске. И снова вернулись и гул, и шум, и голоса. До ее ушей донеслось где-то неподалеку: «Тут краш-синдром!» Времени на передышку не было. Вера уже потащила ее куда-то дальше, шепнув: «Ты молодец».***
Аля положила альбом на место и села на диван в комнате. Здесь казалось, что ничего этого нет. Нет этих ужасов. Нет никакого госпиталя, это всё так же обычная больница. Нет никакой медсестры Александры Майорцевой, есть студентка Аля. И все есть. Все, кто был с ней до этих страшных дней. Да, с ней тут Вера. Хотя бы она. Они никогда особо не были подругами. Общались, были в хорошие приятельских отношениях, но когда Аля увидела ее здесь, то радости в ее душе было столько, будто это вся ее семья и лучшие друзья в лице одной лишь Веры. Она была единственной, с кем Аля могла чем-то поделиться, кому могла показать свой настоящий страх. Раньше и не подумала бы, что таким человеком станет Вера. Не Вика, не Андрей, а Вера. Она так и сидела в темноте на диване, накинув на ноги плед, то глядела за окно, то, задумавшись о чем-то, всматривалась в стену. Всё мешалось в голове. Прошлое и настоящее. И неясное будущее местами тоже вклинивалось. Она думала о том, как было раньше. О том, что есть сейчас. Этот контраст никак не вписывался в ее ранние представления о будущем, когда она в старших классах мечтала о взрослой жизни. Мечты крахом разорвало снарядом. Теперь есть только что-то туманное впереди. Пугало и то, что этого будущего у нее может быть не так много. А еще сильнее — то, что в этом будущем может не оказаться всех тех, кого она любит. Там уже не окажется папы и Мишки. С мамой непонятно что. Андрей… она часто думала о нем сегодня. Все же он был ей близким другом, а весточку от него она ни разу не получила. Он должен выжить. Он просто обязан выжить. Раньше она бы сказала, что иначе просто не может быть, но со вчерашнего дня в сознание острой стрелой вонзилось понимание: еще как может. Завтра снова в госпиталь. Там снова будет мрак и боль. Ожоги, кровотечения, операции. Все страшные иллюстрации учебников приняли жизненное обличие. А ведь она никогда не хотела ни в какую хирургию. Это была последняя медицинская специальность, о которой она бы подумала. Она хотела работать в обычной больнице, в кабинете, в халатике и никакой крови и грязи. Никакой боли и стонов. Этого ничего не должно быть. Желание сбежать еще и отсюда в один момент овладело ей. Она не хотела туда возвращаться. Там сложно, там ответственно. Там от нее зависит будущая жизнь человека. Там ее будут не учить, там она должна прийти и сделать. Но она не побежит. Не сдастся. Она решила. Она как-никак «скорую» остановила ради этого. Что она, самая трусливая? Самая глупая неумеха? Нет, у нее всё получится. Она потихоньку всему научится. Да, сейчас она делает всё не так быстро, как Вера, и не так умело, но это первые разы. Она научится справляться с рвотными позывами от неприятных запахов (мама же на полостных операциях как-то держалась). Все чаще она думала о маме не только в контексте того, что ей хотелось бы прижаться к ней, услышать какие-то наставления, но и о том, что ведь она, мама, справляется с этим. Она анестезиолог. Она второй человек в операционной. И она даже до войны работала в постоянном напряжении. Работала хорошо. И Аля должна. Должна учиться, должна хорошо работать. Должна быть, как мама, собранной и с холодной головой. Как тот фельдшер Макс. Как Вера. Она сможет. У нее обязательно получится. Просто это первый день и вчерашний стресс. Просто надо сегодня выспаться, чтоб дальше быть в форме. Завтра со свежей головой у нее всё получится еще лучше. Но это будет завтра. Так она и уснула, потихоньку сползла по спинке дивана. Подобрала ноги, свисавшие с дивана, накинула плед по плечи в полудреме. Больше она ничего не помнила. Будильник был уже поставлен. В холодильник были заброшены продукты первой необходимости, которые купила по дороге из госпиталя. Аля плохо помнила, как сделала это на автомате, войдя в квартиру. После того как они поели с Верой в буфете больницы, Аля ничего не ела. Аппетита совершенно не было. От еды наоборот подташнивало. Даже не от самой еды, а от мысли, что ее нужно будет есть. Весь этот день был на автомате, и к его концу тряслось уже всё и не только руки. Она куталась в плед, ей было холодно, хотя в квартире было очень тепло. Мелкая дрожь бегала по всему телу. Выходило копившееся второй день напряжение. И пусть выходит, пусть голова очистится, и весь стресс выйдет сейчас с дрожащим голосом, иголочками, врезающимися в кожу, и редкими слезами. В какой-то момент из ее груди вырвался крик. Аля поднесла к лицу смятый в руках плед и просто закричала в него, истерически сотрясаясь. Ее заколотило того сильнее. Стало еще холоднее. В висках застучал пульс. Дыхание стало шумным, прерывистым. Она словно задыхалась. С этим криком вышло всё. Вся боль, все страхи. Она опустела и была готова начать новую страницу своей жизни. Она была готова засунуть все свои сомнения в самый дальний ящик, чтоб не свихнуться. Сейчас нужно включить автопилот. Сейчас она сможет это сделать. Сейчас, а вернее завтра, она будет в форме. В медицинской рабочей форме. Ночь Аля спала спокойно. Ей ничего не снилось. Только было жарко. В носу, горле пересохло. На теле выступил пот. Она сбросила плед на пол. Эта ночь, она словно делила жизнь Али на «до» и «после». По крайней мере, именно так ей самой казалось. Дальше — другая жизнь. Хорошая ли, плохая. Одно она знала точно: трудная. И трудиться ей придется долго и упорно. Сама решила. Отступать нельзя. Если отступит — распишется за свою слабость. Утром глаза едва разлепились, когда по комнате пролетела противная трель будильника. Шея слегка затекла, подушку Аля вчера не достала, да и вообще не планировала спать в гостинной, плед валялся на полу. Голова была не совсем ясная, но хотя бы позволяла здраво соображать. В носу и горле так и стояла противная сухость. Лицо, шея — всё это было противно влажным от пота. Холодный душ хорошо освежил ее, выбросив остатки вчерашнего дня и из головы, и из тела. За окном светило солнце, и вдруг захотелось жить. Именно жить. Пойти в этот госпиталь, научиться там всему тому, что умеет Вера. Следов вчерашней истерики не осталось. Сейчас не время. Совсем не время. Появившуюся уверенность в себе надо было пустить во благо. Появился аппетит, и Аля решила поесть не из-за боли в животе, а просто потому что она действительно хочет. Яичница. Чай. После завтрака Аля открыла свой шкаф. Даже сейчас, когда часть ее вещей сгорела в доме тети Кати, у нее был приличный выбор того, что она могла надеть. Только вот ее интересовала пылившаяся где-то в дальнем углу хирургичка. Аля верила, что влезет в нее. Можно, конечно, было бы расшить, но, во-первых, времени у нее на это уже не было. А во-вторых, шитье — то, что она не умела и не любила совершенно. Готовить — да. Вымыть всю квартиру до блеска — да. Но только не шить и вязать. Заветный костюм был найден аккуратно свернутым, постиранным, где-то в самом дальнем углу. Аля примерила его и обнаружила, что он ей как раз. Может, слегка поджимает в груди, но в целом жить можно. Прикинула, сколько примерно сбросила за это время, и вздохнула. Какой-то особой радости она не испытала. Это раньше… раньше она бы запищала от счастья, поняв, что злосчастные пять килограммов остались в прошлом. А сейчас… может, потому, что знала, какой ценой она их сбросила. Но сейчас главным было, что у нее есть рабочий костюм. Хоть с этим проблем и заморочек не будет. Быстро собрала волосы в хвост, кинула хирургичку в старый школьный рюкзак и, на секунду застыв в прихожей, почувствовав горький ком сожалений, хлестнула себя по щеке. Не сегодня. Соберись. Застегнула куртку. Выдохнула. Вышла за дверь. Сегодня было по-настоящему морозно. Аля поежилась, подумав, что надо было надеть уже зимнюю куртку. Снег еще толком не лег, а ощущалась морозная свежесть вперемешку с сыростью. Не особо приятная ноябрьская погода. Солнце и ясное небо добавляло красок. Давало надежду на лучшее, слепя и поблескивая на льду луж и стеклах машин. Она дома. Она всё правильно делает. Делает то, что должна. Делает так, как умеет. В госпитале сегодня было спокойнее. Поток раненых почти прекратился, только нужно было делать перевязки. Где-то нужны были и повторные, и дополнительные операции, но это всё проходило уже более спокойно. Аля следовала за Верой. Хоть и со страхом, но бралась за манипуляции. Ей не хотелось сбежать на что-то более простое по типу уколов. Она понимала, что в случае чего она может оказаться одна со сложным случаем. Стискивала зубы и медленно, но делала. Где-то Вера, где-то врач указывали ей, как лучше поступить, и она продолжала. Молча. Собранно. Аля вдруг поняла, откуда берется эта собранность у мамы, у Макса, у Веры. Они просто думают только о человеке, который перед ними. И думают не так, что от них зависит его жизнь. А так, что они просто должны сделать свою работу. Аля сомневалась, что так думает Вера с ее всеобъемлющей любовью, но то, что теперь так будет думать она сама — это сто процентов. Не надо бояться, надо просто делать, потому что нужно. Руки сделают. Голове не всегда нужно присутствовать. Особенно эмоциональной части головы. — Я же тебе главное не показала вчера! — Вера вдруг схватила Алю за руку и потащила куда-то. Вера вроде улыбалась, говоря это, но внутри Али при каждой такой фразе всегда селилось неведомое сомнение: так ли хорошо то, что хотят ей показать? Вера подскочила к другой медсестре, что-то спросила у той и жестом позвала Алю за собой. Скоро Аля увидела, что Вера остановилась у входа в одну из палат. Подбежала к ней, спрашивая, что происходит, как дверь открылась и из нее вышел врач, стаскивая с лица тканевую маску. — Р-роман Робертович? — Аля опешила от того, что увидела здесь их преподавателя анатомии, даже глянула на бейджик, прикрепленный к халату. Нет, все верно. Краевский Роман Робертович. — Александра! — с фирменной картавостью воскликнул Роман Робертович. — Надо сказать, не ожидал тут увидеть! Вы как сюда? А то мы с Верочкой тут частенько вспоминаем вашу группу, надо сказать. — Я? Надолго я сюда. Работать буду, — выпалила Аля, что первое пришло в голову. Ее в некотором роде удивило, что Вера может «частенько вспоминать» их группу. Без слез? Без кома в горле? Честно сказать, она до сих пор не могла спокойно вспоминать мирную жизнь. Она просто блокировала всё, что не относилось к ее настоящему, иначе истерики, как вчерашняя, станут ее спутниками. — Это хор-рошо, даа… — задумчиво протянул Роман Робертович, от которого даже сейчас, кажется, исходил тот самый запах анатомической кафедры, пропитанной формалином. — Похвально, Александра, похвально. Но, простите, мне надо работать. Только Роман Робертович развернулся, чтоб уйти к следующему пациенту, как в конце коридора послышался мужской голос. «Бать, подожди!» — голос тоже знакомый Але. Но не такой, чтоб узнать на улице или в толпе. Она где-то его слышала, но перегруженный информацией и стрессом мозг решил, что Аля проживет и без немедленной идентификации этого человека. Роман Робертович притормозил, к нему подскочил тот самый Макс, который вчера подбросил Алю до госпиталя. Он обратился к нему «бать»?! Он сын ее препода? Аля покачнулась и посчитала вероятность того, что это реально так. «Мир что-то реально слишком тесный, ну, этот госпиталь точно», — пронеслось в ее мыслях. — Бать, у меня перекур, тебе купить чего-то? Опа, здравствуйте, — он перевел глаза на Алю с Верой, улыбнулся Але и снова обратился к отцу. — Сегодня поспокойнее будет, чем вчера. Но говорят, что нихрена мы не отдохнем и скоро начнется… капец, короче, — видно было, как он помялся, выбирая выражение, то ли стесняясь присутствия девушек, то ли отца. — Максим, надо сказать… надо сказать, не пугай барышень! — Роман Робертович по-свойски пригрозил сыну. — Александра вот только вчера приехала, надо сказать. — И даже на моей машине, — довольно усмехнулся Максим и оглядел Алю более внимательно, чем вчера в спешке и стрессе. Его взгляд, уверенный, отточенный быстро пробежался по ней, без лишней пошлости, по-доброму, но не по-отечески, как смотрел на нее Роман Робертович. Макс был старше их с Верой лет на восемь-девять. Але такая разница в возрасте всегда казалась очень приличной, в ее окружении никогда не было людей старше ее более чем на два года, и ей было с ними комфортно. Таких как Макс она всегда считала «взрослыми» для себя, но сейчас наступало время, когда такие границы стирались. — Даже так! — искренне удивился Роман Робертович. — Ну раз так, то покажи Александре подстанцию. Ты говорил, что скоровиков не хватает вечно. Вдруг скоровичка получится, — он хохотнул и все же последовал к следующему пациенту. Вера молча стояла, наблюдая немую сцену. Аля не поняла, шутил ли Роман Робертович, Макс тоже, кажется, не до конца понял юмор отца, но скоро обратился к ней: «Ну, пошли что ли, пока вызовов нет. Вдруг правда скоровичка получится из тебя».***
— Наверное, «скорая» это пока не мое. Максим и Аля вышли на улицу с подстанции, которую быстро оборудовали в госпитале. Раньше она находилась на другом конце города, и было принято решение оборудовать ее непосредственно на территории госпиталя. Аля поежилась в большой куртке сотрудника «скорой» и глянула на Макса. Вчера он был совсем другим. Максимально собранным, с едва ли не роботизированными действиями, и вчера Але казалось, что он такой и в обычной жизни. Сегодня же перед ней стоял абсолютно обычный человек, который умеет улыбаться, шутить, и даже разница в возрасте, честно сказать, не ощущалась так остро. Ей с ним было на удивление комфортно, как со старшим братом. Если Андрей был просто братом, то Макс — именно старшим. Ей все больше казалось, что она здесь не одна, что вокруг нее есть люди, которым не безразлична ее судьба. — Как бы скоро нам тут всем ночевать не пришлось, — он кивнул на госпиталь. — Что-то нехорошее предвидится скоро. Он помрачнел, его лицо снова стало таким же собранным, как тогда в машине, и Аля по-настоящему напряглась. Она уже давно слышала, что бои идут в эту сторону, и тем более стала свидетельницей бомбежки поселка тети Кати, но… она ведь убежала от этого. Тут этого не должно быть. Нет. Пожалуйста, не надо. Стало холодно не только от пронизывающего холода, но и от мысли, что скоро может повториться то, от чего она бежала. И не просто повториться, а стать еще хуже, кровопролитнее и серьезнее. — Давай не про сгущающиеся тучи, пожалуйста, — Аля, замерзая, начала переступать с ноги на ногу, сильнее кутаясь в куртку, которая была размера на три больше, чем ее. — Почему вы вчера остановились? Ну… ладно я дура, а вы-то чего? Макс по-братски поправил на ней куртку, довел замок до конца и по-доброму улыбнулся: «Сейчас же «скорую» не дождаться, особенно в такие дни, как вчера. А у людей всё так же и аппендициты бывают, и чего похуже. И люди вот так стали на дороги выбегать нас тормозить. Некоторые даже прям на машины бросаются. Так что, подруга, дело не в твоих очаровательных глазках, просто вдруг у тебя кому-то плохо стало». Он посмотрел на ясное небо, потер ладони друг о друга, вздохнул, побил себя по щекам и улыбнулся. Аля тоже улыбнулась в ответ, как смогла. Скоро всё снова изменится… И, к сожалению, не в лучшую сторону, но дальше она не побежит. Что бы судьба им не приготовила, она останется тут, с ними. Она никогда не будет готова к новым ударам судьбы, но изменить ничего нельзя. — Ладно, работать пошли, студентка Александра, тем более ты продрогла вся уже, — он так умело сочетал в себе серьезность и улыбчивость, собранность и ребячество. Мог скинуть с себя всю серьезность и осознание патовости ситуации, что так хотелось перенять от него Але. Сейчас она лишь могла кивнуть ему и пойти к госпиталю. В чем он стопроцентно был прав, так это в том, что она уже очень сильно замерзла.