Дым сентябрьского огня

      Поезд был пропитан напряжением. Кажется, даже стены слегка резонировали и дребезжали. Люди, у которых не было машин и возможности самим перебраться подальше отсюда, сидели молча. Они словно все еще пытались переварить происходящее — ту новую реальность, которая поглотила их с головой. Не было слез, истерик. Дети прижимались к матерям, и как же Але хотелось, чтоб здесь сейчас оказалась ее мама. Чтоб вот так же прижаться к ней, закрыть глаза и чтоб не было больше страшно. Чтоб мама сказала: «Всё будет хорошо», — а Аля поверила. Поверила так по-детски наивно. Поверила, даже не думая, что мама может солгать ради ее же блага.       Аля сидела, подперев подбородок кулаком, и смотрела за окно. Всё то же. Всё такое же. Что успело измениться за эти месяцы? Почему так? Почему всё происходит именно так? Вроде и хотелось заплакать, истерить, закричать, чтоб сорвать голос. А вроде и… не получалось даже и слезинку проронить. Она потеряла отца, брата, тетю, мама где-то далеко, и неясно, что с ней. А никак. Не получалось. И неприятное клокочущее внутри ощущение так и не выливалось со слезами, сидело внутри и царапало глотку.       На соседних полках никого не было. Она ехала одна. Лишь на боковушке сидела пара — парень и девушка, по виду на несколько лет старше нее. Они не обращали на нее внимания. У них были они, а у нее — никого. И глядя на эту пару, Аля вдруг вспомнила Андрея. Мысль о нем острым лезвием разрезала и так израненную душу. Где он? Как он? Жив?.. Она не знала ничего о нем с момента их расставания на вокзале. Не знала ничего. Быть может, он уже… На этой мысли взгляд Али опустел. Она уставилась в одну точку, и что-то словно сдавило шею, всё сильнее и сильнее сужая просвет гортани, не пуская воздух внутрь. А ведь это действительно может быть.       И это стало отправной точкой. Всё, что случилось за последние несколько суток, во всех красках предстало перед глазами, приобрело форму, стало словно осязаемым. Всё, что ее разум пытался оставить на задворках до более спокойного времени или хотя бы момента, ударило в голову. Всё четче и четче Аля понимала, что ни брата, ни отца у нее больше нет. Их лица светились перед глазами. Воспоминания заполонили разум. И тут же сменились мятой похоронкой и пылающим домом. В носу снова защекотал противнейший горький дым, словно кто-то рядом развел костер и кинул туда охапку перьев. На грудь давило всё сильнее и сильнее. Она прижала ладонь к грудине, сильнее и сильнее вжимая ее, и стиснула зубы.       Аля судорожно схватила воздух, легкие обдало холодом. Глухой и сдержанный вскрик вырвался из сжатой груди. И барьер, сдерживающий слезы всё это время, разрушился. Она вся задрожала. По щекам бесслышно потекли слезы. Дрожащими кончиками пальцев пыталась смахнуть слезы, но они все текли и текли. Без криков и истерик, без громких всхлипов. Аля взобралась на свою полку с ногами, притянула колени к себе и обхватила их. Каждая случайная мысль об отце, Мишке, вообще этой гребаной войне и о том, что сейчас она едет черт пойми куда и зачем — всё это вызывало новый поток слез.       Ее уже не трясло. Она сидела молча, не обращая внимания ни на что и ни на кого. Будто была здесь совсем одна, в замершем мире, и не стучал, укачивая, поезд; не переговаривались неподалеку люди; не поглядывала на нее иногда та парочка. Скоро она уснула, свернувшись комочком, с размазанными по щекам слезами и во сне иногда то вздрагивала, то всхлипывала. Ей ничего не снилось. Ни страшные воспоминания о бомбежке. Ни счастливые моменты довоенного времени. Просто ничего. Просто тишина и пустота, всепоглощающая, липкая. Чем-то таким представлялось Але теперь ее будущее — туманное, беспросветное, да просто даже не было понятно, что от него ждать. Сколько она проживет-то вообще? Неделю, месяц, день? Переживет войну и на следующий день попадет в дтп? Что, черт возьми, приготовила ей судьба? Раньше она никогда не задумывалась об этом. Не думала о возможности не дожить до старости. А разве Мишка думал? Разве он в свои годы мог думать о том, что навечно останется ребенком? А чем она лучше? Почему она обязательно выживет, как ей казалось до этого, а он — нет? Почему в свой адрес она никогда не соотносила возможность скоропостижной кончины? Почему она в своих глазах «бессмертная», просто вечная? Стереотип, сложившийся в голове, рухнул. Она — такая же смертная. Она может умереть в любой момент, как и все. И после этого так же будут идти дни, сменяться года, рождаться дети. А ее не будет. Мысли о собственной скорой смерти заполонили разум, и именно с ними Аля заснула и с ними же проснулась.       Она проснулась за час до прибытия поезда в город. Домой. Она приехала домой. Но был ли этот дом? Спокойствию пришел конец. Дом для нее теперь — не место умиротворения, где само присутствие тут дает ощущение защищенности. Дом теперь — то, что нужно отстаивать. Впервые за все время с начала войны Аля почувствовала, что как раньше уже никогда не будет, что теперь ее жизнь — ежедневная борьба. И не только с врагами, не только за свою жизнь, но и борьба с самой собой. С той маленькой девочкой, которая еще вчера была студенткой и даже выучить тему для нее было сложно. Сейчас ей предстояло побороть в себе весь страх и, стиснув зубы, идти вперед. Куда, к кому, зачем — неважно. Главное — вперед, не сворачивая, не падая и не оглядываясь. Сейчас надо замуровать глубоко внутри все страхи, все воспоминания и отчаяние. Потом. Потом. Она когда-нибудь закатит грандиозную истерику, разревевшись у мамы на плече. Потом. Сейчас нельзя.       Поезд прибыл по расписанию. Был вечер. Надо было искать госпиталь, о котором ей говорили. Она примерно понимала, о какой из больниц, скорее всего, идет речь, но стопроцентной уверенности не было. Здесь еще явно не разрывались снаряды, не горели дома и не стонали покалеченные. Здесь было еще спокойно и тихо. Город был не особо крупный, с каким-то особенным шармом, что ли. Здесь был ее дом. Здесь прошло ее место, и сердце щемило от мысли, что всё это может быть смыто с лица Земли. Аля всматривалась в пятиэтажки, в аккуратные тротуары, в прогуливающихся прохожих. Всё это откликалось в ее душе чем-то родным и теплым. Отчего-то она вдруг почувствовала, что на своем месте, что сейчас она там, где и должна была оказаться всегда, будто только ради этого родилась на свет. Не потому, что вернулась домой, а потому, что должна быть именно здесь сейчас.       Странный трепет в груди силился, когда машины «скорой» одна за другой проносились мимо нее, и скоро Аля поняла, что это не куча инфарктов единовременных. Значит, раненых везут в госпиталь. Наверное, где-то приземлился вертолет с мест, где идут бои. Машины проносились с включенными сиренами и проблесковыми огнями. Постоянный их поток рождал гул в округе, уши закладывало. Казалось, что тут сейчас все «скорые» этого города, если не области. И едут они все в переоборудованный под военный госпиталь. И вряд ли их тут несколько. Да и если несколько, что с того? Какая ей разница, в какой идти?       Аля решилась и выставила руку перед очередной проносящейся «скорой». Та промчалась мимо, даже не обратив на нее никакого внимания. Честно сказать, именно этого Аля и ожидала, но решилась попытать удачу еще раз. Снова вытянула руку, завидев мчащуюся с сиреной машину, и к своему удивлению увидела, что та притормозила, не глуша двигатель. Из окна высунулся водитель, мужчина лет шестидесяти с седой головой и бородой, но яркими, не затуманенными возрастом глазами, и не очень доброжелательно крикнул: «Что у тебя?»       — В госпиталь. Вы туда? — быстро отчеканила она, завидев, как с неким презрением на нее глянул водитель, но тут же, погоняв мысли несколько секунд, крикнул: «Бегом садись, чего стоишь!» — и, когда Аля кинулась садиться в машину, добавил негромко:       — Дура.       Аля толком не успела захлопнуть дверь, как машина уже тронулась с места, завизжала сирена, а из салона раздался голос: «Тебе в госпиталь зачем?» Водитель фыркнул, не оборачиваясь. Аля вздрогнула. Она понимала, что здесь должен быть не только водитель, но и пациент, и желательно медик, но, наверно, не думала, что к ней обратятся. Слова застряли в горле. Кашлянула в кулак, обернулась и увидела держащего капельницу над бессознательным раненым молодого мужчину. Его голос был к ней более доброжелателен, да и он сам больше располагал к себе, чем грубый водитель. Она прекрасно понимала его, они тут человека в госпиталь везут, а она лезет, время отнимает, и даже на секунду задумалась о верности своего безалаберного решения остановить «скорую», но… Она успокоилась, глядя на уравновешенного, спокойного не то врача, не то фельдшера. Кажется, он был на сто или более процентов уверен в своих действиях и том, что этого пациента они довезут. Его хирургичка была явно не новая и уже слегка выцветшая, но старой и затасканной не выглядела. На руках — перчатки, чуть испачканные в крови. В одной руке флакон с вставленной в него капельницей. На носилках лежал пациент, его грудь была перемотана бинтами, в одном месте промокшими от крови.       Машина пропахла чем только могла. Запах был не то кисловатый, не то горьковатый. После каждого раненого нет времени мыть ее, стерильных простыней не всегда хватает на каждого. Это говорили по телевизору как-то. Конечно, не та асептика, про которую им талдычили в вузе, но и не антисанитария времен Первой мировой.       — Работать. Я студентка. До войны была, — с мелкими паузами отчеканила Аля, язык с трудом слушался, хоть этот медик и выглядел доброжелательно по отношению к ней.       — Нормально. Руки нам нужны, — он говорил с ней и параллельно регистрировал сатурацию пациента, не поднимая на нее глаза.       Он однозначно располагал к себе. Спокойным голосом, собранностью действий, уверенностью в этих самых действиях. Холодный разум, трезвый ум — то, чего Але так не хватало сейчас. Может, потому она не отрываясь смотрела на него, следя за движениями сильных рук, за передвижением глаз по салону машины, а когда этот взгляд вдруг уперся в нее саму, будто очнулась ото сна и вздрогнула.       — Зовут как?       — Александра, — она сначала сказала, а уже потом до нее дошло, что это действительно было адресовано ей. Почему назвалась полным именем, сама не знала. Может, ситуация показалась больше официальной, чем дружеской.       Терялась. То самое ощущение, что она на своем месте, быстро менялось на ощущение того, что она лезет не туда, что нужно прямо на ходу выскочить из машины, развернуться и убежать, нахлынуло на нее с невероятной силой. Ощущение, что она не по себе взяла ношу, что она ничего не сможет — не сможет работать с тяжело ранеными, не сможет делать какие-то манипуляции — всё это подкатило к горлу, как там, в поезде, но она не подала вида. Старалась не подавать. Раз уж она потратила их минуту, остановив машину, то по меньшей мере должна доехать до госпиталя, а там… видно будет.       — Макс. Будем знакомы, — он, кажется, усмехнулся, но тут же принялся за пациента.       Больше он не поднял на Алю глаз за всю дорогу. Давление пациента вдруг резко начало падать. Было не до дружеских бесед. Аля судорожно следила за его действиями. Ампула. Шприц. Жгут. Внутривенно. Быстрый взгляд на монитор. Три пальца на запястье пациента. Зажмурился, чтоб ничего не отвлекло. Беззвучно отсчитал пятнадцать секунд. Умножил. Еще ампула. Еще укол. Еще салфетка на грудь.       Аля отвернулась от этих манипуляций. Она не виновата, что его состояние ухудшилось. Макс тщательно следил за его состоянием во время разговора с ней. Он не отвлекся на нее, забыв о больном. Нет. Она ни в чем не виновата. Не хотелось начинать работу в госпитале со смерти пациента. Бред. Нет. Так не будет. Все будет хорошо. Скоро они приедут, этого беднягу прооперируют. Всё будет хорошо. Водитель, поняв, что ситуация ухудшилась, того сильнее вжал педаль газа в пол, затем бросил недобрый взгляд на Алю. Машина понеслась. Аля сжала ручку двери и сглотнула. Скоро они приедут. Она не виновата. В животе всё стянулось в узел от нервного напряжения и того, что она уже давно ничего не ела. И только сейчас вдруг почувствовала голод. В самой неподходящей ситуации. Сейчас бы наоборот забыть о голоде, забыть обо всем и просто смотреть на проносящиеся мимо дома, парки с голыми деревьями. Что-то родное, знакомое вдруг обрело новые краски и оттенки (или же, наоборот, утратило их), и скоро Аля все же смогла хоть немного расслабиться, так и не выпустив ручку двери из ладони, не прогнав чувство голода и страха, но все же стало как-то легче. Может, это осознание неизбежности. Может, принятие. Может, и правда переключилась. Она больше не оборачивалась назад.       Машина резко остановилась. Водитель выскочил из машины. Засуетился позади Макс. Аля тут же выпрыгнула из «скорой» и побежала к водителю, который уже доставал носилки с пациентом из салона. К ним бежали санитары из госпиталя, один катил каталку, чуть поодаль бежала женщина в одном белом халате, несмотря на погоду. Аля решила, что это врач. Санитары начали перекладывать пациента на каталку, женщина подскочила к Максу и начала расспрашивать его о состоянии раненого. Водитель отошел в сторону, закурив сигарету.       Аля смотрела то в одну, то в другую сторону. То на санитаров, то на врача с Максом, то на бедного раненого. Она не знала, что ей делать сейчас. Куда идти, что говорить. Ни у кого не возникло ни единого вопроса, кто она и почему здесь. А она стояла, мечась сама с собой, как неприкаянная, испуганная дворняжка, которая боится, что те ее пнут.       — В третью! — крикнула женщина, и санитары быстро повезли пациента в сторону госпиталя.       Наверно, туда и Але нужно. Просто зайти, а там уже разберется. У какой-нибудь медсестры узнает, к кому ей надо подойти. Да. Как она не додумалась до этого раньше? Все же стресс — не ее друг сейчас, надо с ним что-то делать. Усмирять себя, как это делает Макс, который был максимально собран в машине, а сейчас остервенело кусал зажженную сигарету. Он был… не таким, как парни, которых она знала. Она общалась всегда только с ровесниками, а этот был значительно старше, за ним тянулся флер уверенности в себе и своих действиях, твердость. В нем Аля видела всё то, чего пока не имела сама. Он бы явно не сбежал с пепелища, как она. Он бы сам по бревнышку разгреб сгоревший дом. Высокий шатен, крепкий, с яркими зелеными глазами в выцветшей зеленой хирургичке и синей рабочей куртке. И рядом седой мужичок среднего роста с орлиным взглядом и небольшим животиком. Они казались такими разными, но, кажется, неплохо ладили.       — Аля! — кто-то вдруг окликнул ее. Знакомый голос разрезал напряженную тишину. Мурашки пробежались от кончиков пальцев до макушки и жаром разлились в голове. Она однозначно знает, кто позвал ее. Начала оглядываться и увидела несущуюся к ней одногруппницу Веру.       Сердце ухнуло. Вера подскочила и обняла Алю, крепко прижала ее к себе. Аля заплакала. Неужели она будет здесь не одна? Неужели Вера тоже здесь? Хирургичка Веры насквозь пропахла больницей, а это означало лишь то, что она тоже здесь работает. Теперь, когда она здесь и правда не одна, ей станет легче. Теперь ей есть с кем поговорить. И просто увидеть знакомое лицо для Али стало подарком судьбы.       — Ты как здесь? — раскрыв широко глаза и слегка улыбаясь, спросила Вера, когда Аля успокоилась и отпрянула от нее.       — Работать буду. Как ты. Люди нужны? — утерев слезы кулаком, собранно сказала Аля.       — Спрашиваешь еще! — Вера всплеснула руками и улыбнулась, в глазах, кажется, пронеслось всё, что она повидала тут за это время. — Тут такое постоянно! Я так рада, что ты теперь со мной тут будешь!       — Вер… где здесь можно поесть? — живот приступом тупой боли снова напомнил о себе, и Аля поняла, что работать в таком состоянии вряд ли сможет. Надо было хоть немного перекусить, а уже потом разбираться со всем остальным. — Война войной… у меня там на карте было что-то еще.       — Пошли-пошли, сейчас всё покажу тебе.       Оглянувшись, Аля увидела, как водитель, с которым она ехала, запрыгнул в машину, громко хлопнув дверью. Макс, растоптав сигарету на асфальте, побил себя по щекам и тоже прыгнул в машину. Заорала сирена. Алю уже тянула за собой Вера. И снова стало как-то спокойно, что она все же на своем месте и поступила верно.