В каждой перемене, даже в самой желанной, есть своя грусть, ибо то, с чем мы расстаёмся, есть часть нас самих. Нужно умереть для одной жизни, чтобы войти в другую.
Анатоль Франс
Следующим утром Льюис просыпается почти на десять минут раньше будильника, когда оранжевый лучик восходящего солнца резко скользит по лицу и глазам. Несколько секунд он пытается отойти ото сна, а потом подскакивает в постели, словно ужаленный. Он так долго ждал этого дня, что теперь с трудом верит в его наступление. От волнения по всему телу идёт мелкая дрожь, которая не пропадает ни после контрастного душа, ни даже после плотного завтрака. В мусорное ведро летят пустые упаковки от яиц и черри, а следом за ними наполовину полная бутылка молока. Ну, серьёзно, не брать же её с собой. Он запихивает в сумку только самые необходимые вещи — кое-какую одежду, щётку, пасту и ещё что-то по мелочи. Уже перед самым выходом он бросает взгляд на две подушки в виде собачьих морд и решает, что заберёт их в следующий раз. Обувается, накидывает на плечи куртку из тёмно-коричневого дерматина и вдруг, противореча своим собственным разумным мыслям, на носочках возвращается в спальню, чтобы взять подушки с собой. Он не может без них уснуть, а провести первую ночь в новой квартире, ворочаясь, ему не хочется. Пускай, ему и придётся ездить с ними по всему городу и выглядеть, наверное, как великовозрастный дурак. Льюис выбегает из лифта, едва не роняя в шахту ключи, когда слышит, как телефон в заднем кармане джинсов начинает тихо пиликать. Ему приходится открывать дверь ногой, чтобы ответить на звонок от босса. — Тебя не было в офисе уже четыре дня. Ты вообще собираешься выходить? — раздаётся в трубке сердитый голос начальника. И Хэмилтон даже может себе представить, как он стоит в своём кабинете с окном во всю стену, красный, словно варёный рак, и кричит в пустоту, пока надрывно трещит пуговица на явно маленьком пиджаке. — Ты думаешь, что такой особенный? У меня на это место десять кандидатов. — Не собираюсь, — после такого голос Льюиса выглядит не просто спокойным, а умиротворённым. По правде говоря, он так давно мечтал сказать это, что теперь едва не прыгал на месте от счастья. — Знаете, сидеть в душном офисе за жалкие копейки — не мечта всей моей жизни, так что нанимайте другого беднягу. Только предупредите его, что из кофеварки лучше не пить, уборщица, кажется, моет её половой тряпкой. Документы можете отправить мне по почте, я пришлю вам новый адрес. Он сбрасывает, не дожидаясь ответа, и тут же удаляет осточертевший номер. После этого настроение взлетает до небес, так что в ближайшем Старбаксе он берёт себе большой карамельный фраппучино с ванильным сиропом, чтобы отпраздновать окончательную победу над прошлой жизнью. В отличие от вчерашнего дня, сегодня на улице довольно солнечно, нет ни тучки, и солнце приятно припекает спину, пока Льюис торопливо шагает в сторону метро. В голове почему-то всплывают слова Себастьяна о том, что он слишком резво сжигает мосты и отказывается от того, что имеет сейчас. Но почти тут же Хэмилтон пытается отогнать их от себя. Он не параноик и не должен первую за долгие годы удачу отвергать из-за дурацких сомнений. Как говорится, кто не рискует, тот не пьёт шампанского. Не то чтобы Льюис был особым фанатом игристого вина или алкоголя в целом, но сейчас эти слова подходили лучше других. В конце концов, если дело не выгорит, то он всегда может вернуться в любую другую компанию. Он приезжает в студию только через полтора часа, за это время успевает написать Феттелю огромное сообщение с приглашением на завтрашнее новоселье, удержаться от того, чтобы написать бывшей, которая бросила его из-за отсутствия перспектив, и уточнить у Нико, всё ли в силе на вечер. Он отвечает почти тут же — пишет, что не в его правилах отказывать клиентам, которым деньги карман жгут. Чёртов Росберг в своём репертуаре. — Привет, — на ресепшене его встречает Валттери, помощник, секретарь, верный оруженосец и, вообще, кто только не. — Уже можно? Я немного раньше, но подумал, что лучше так, чем опоздать. — Привет, ещё никого нет на месте. Подожди на диванчике, — Валттери смотрит на Льюиса, вопросительно изогнув бровь, только спустя время до него доходит, что он пялится на подушки в его руках. — У меня сегодня переезд, так что решил взять то, без чего не прожить. Знаешь, я без этих красавцев могу хоть полночи ворочаться, а всё равно не засну, так что решил прихватить, лишним не будет, — оправдывается Льюис и замечает, как выражение лица его не слишком заинтересованного собеседника меняется с непонимающего на удивлённое. — Понятно. Поздравляю с переездом, — сухо процеживает Боттас и возвращается к своему компьютеру. Он печатает так быстро, что клацанье клавиш сливается в единый шум, и Льюис вслушивается в него, так как больше ему не на что обратить своё внимание. В приёмной очень светло — идеально белые стены без картин, благодарностей или какой-то другой ерунды, что обычно вешают в таких местах, светлый пол и яркие лампы, которые даже немного слепят глаза. Выделяется во всём этом только рабочее место Валттери — на столе стоят несколько фотографий в ярких рамках, а возле окна высокая пальма с толстым стволом и раскидистыми зелёными листьями. Отсюда видно даже дверь, ведущую в кабинет хозяина всего этого убранства — она стеклянная, с матовым напылением и аккуратной наклейкой с одной только надписью «Тото Вольфф». — Ты уже здесь? Одобряю такой подход, — сам Тото приходит спустя четверть часа. Он, как и всегда, одет с иголочки и в аккуратных очках в чёрной оправе, с кожаным портфелем и пальто, накинутым на руку. — У меня для тебя хорошие новости. Вольфф что-то шепчет Валттери, и тот кивает, записывая поручения на ярко-жёлтый стикер, после чего уходит, а Льюис проходит в кабинет вслед за продюсером. Здесь царит такой же минимализм, как и в предыдущей комнате — у всего есть своё предназначение, ничего не стоит просто, чтобы стоять. Себастьян наверняка разочаровался бы таким видом, ему куда больше нравится что-то старинное — с кучей книг, статуэток, мебелью из красного дерева. И с маятником Ньютона, без него, конечно же, никуда. Льюис ставит сумку на пол, а подушки кладёт на одно из двух свободных кресел. Они то и дело соскальзывают, так что какое-то время приходится потратить на то, чтобы эта конструкция приобрела хоть какую-то устойчивость. Тото наблюдает за всем этим действом молча, скрестив руки на груди и сложно точно определить, какие эмоции он испытывает. В любом случае, это хотя бы не тот осуждающий взгляд бабульки возле метро. — Давай ближе к делу, — Тото достаёт из ящика стола папку с бумагами и недолго роется в ней, пальцами перебирая листы, покрытые строчками печатного текста. — У тебя появилась возможность выступить на разогреве у одной группы. Не совсем твой стиль, но аудитория разнообразная, явно кто-то найдётся. В любом случае, сидеть и ждать записи альбома с надеждой, что он выстрелит — неправильно. Что скажешь? — Что за вопрос? Это отлично, — от предвкушения выступления на сцене, перед живыми людьми, начинают слегка подрагивать колени, а руки, чтобы избежать дрожания, приходится занять перебиранием края футболки. — Конечно, я согласен. Это не остаётся незамеченным, и Тото слегка улыбается, наблюдая такой мандраж у подопечного. Он так часто видит подобное, что научился находить в этом что-то милое и даже откровенное, почти интимное. Кто только не сидел на этом месте — подростки, которые мечтали о славе всемирно известных звёзд, певицы из местных забегаловок, голосу которых позавидовали бы многие, и такие, как Льюис. Когда-то они были самыми популярными мальчиками в школе, подающими надежды спортсменами, а потом случилась взрослая жизнь, в которой было весьма сложно продержаться без богатеньких родителей. — Хорошо, тогда нужно уладить дела с документацией, потом отобрать несколько песен, которые ты будешь исполнять. Потом ты можешь быть свободен. Я попросил Валттери принести пончиков через несколько часов. Пекарня за углом просто бесподобная, один раз попробуешь и никогда больше не откажешься. На самом деле, это мой секрет — я заманиваю людей их выпечкой. Льюис и представить не мог, что простое подписание контракта и «хорошие новости» затянутся до вечера. Но из студии он выходит поздно, уже начинает смеркаться, и сразу же ищет ближайшее такси. Выйдет дорого. Намного дороже, чем обычно можно себе позволить, но что поделать, ему совершено не хочется заставлять Нико ждать, ведь он и так согласился приехать к нему после работы, а это многого стоит. Да и толкаться снова в общественном транспорте ему не хочется, горло слегка хрипит от долгого пения, и очень хочется есть. Виды вечернего города ненадолго отвлекают Льюиса от тревожащих, будоражащих сознание мыслей. Яркие неоновые вывески, толпы людей и тихий гул, который проникает даже сквозь закрытые окна машины, — всё это успокаивает, убаюкивает. И выбившийся из сил Хэмилтон даже не замечает, как постепенно проваливается в дремоту, уткнувшись лбом в холодное стекло. — Приехали, сэр, — Льюис нехотя открывает глаза и ещё несколько мгновений после этого пытается понять, где он и что делает. Но, расплатившись, выходит на улицу и видит Росберга, стоящего под козырьком подъезда. Снова в идеально сидящем костюме и с абсолютно неповторимым, слегка меланхоличным взглядом. — Прости, что я опоздал, так получилось, — тараторит Льюис, надеясь на то, что Нико приехал не намного раньше. — Милые собачки, — игнорирует его извинения Нико, и придерживает входную дверь, чтобы Льюис мог войти. — Если честно, я сам приехал не так давно, так что не парься, да и надо было кое-какие дела уладить. Но у меня тоже свои правила — я не жду дольше пятнадцати минут. У тебя в запасе было ещё четыре. — Да откуда же в тебе столько пафоса? — Льюис закатывает глаза, когда Нико медлит и не нажимает на кнопку лифта. Остаётся только надеяться, что они не поубивают друг друга сегодня. Хотя бы до момента заключения сделки, там уж будет не так обидно. Войдя в квартиру, Льюис чувствует, как по телу разливается приятное тепло. Он чувствует себя дома, и теперь это приятно, в это место хочется возвращаться снова и снова. Так что первым делом он скидывает обувь, а потом идёт в спальню, скидывает на кровать уже осточертевшие за этот день подушки, тут же оставляет сумку с вещами, которая заметно натёрла плечо. Нико уже ждёт его в гостиной, раскладывая кучи каких-то листов на столе. — Ты не поверишь, как я сегодня устал от всех этих документов, подписей и прочего, — Хэмилтон устало трёт лицо ладонями, пытаясь вчитываться в написанные канцелярским языком предложения. Но чёрные буковки упорно не желают связываться в слова и выглядят как какое-то месиво. — Умение думать никогда не было твоей сильной стороной, — Нико не успевает даже осознать происходящее, но Льюис просто открывает последнюю страницу договора и оставляет там свою размашистую подпись. — Ты дурак? Тебя кто так учил документы подписывать? А если бы там был пункт о том, что ты мне половину стоимости квартиры должен платить? — Я давно тебя знаю и уверен, что ты бы так со мной не поступил, — в глазах Росберга всё ещё читается «ты дурак», только на этот раз утвердительное, а Льюис тяжело выдыхает и вытягивает ноги, откидывая голову назад. — Я же знаю, что ты хороший парень, несмотря на то, какую диву из себя строишь. — Там на кухне стоит вино. Решил тебя поздравить с переездом из будки в нормальное жильё, но, наверное, я всё же заберу её обратно. — Да брось, давай выпьем. Отметим, так сказать, — неожиданно у Льюиса открывается второе дыхание, и он спешит на кухню. Но вскоре оно пропадает, ровно в тот момент, когда он обнаруживает бутылку красного вина в какой-то невероятно красивой упаковке, и явно его стоимость превышает все мыслимые и немыслимые пределы. Приходится ещё немного поуговаривать театрально обиженного Росберга, но, в конце концов, он сдаётся и соглашается. Какое-то время уходит на поиск бокалов, но находятся только кружки. Нико достаётся та, что поменьше, из тёмного стекла, а у Льюиса побольше, но с дурацким изображением Тинки-Винки. Кто вообще покупает кружки с телепузиками? Росберг шутит, что это программа как раз по интеллектуальному уровню Льюиса. Но выбора никакого не остаётся, так что приходится брать, что есть. Они располагаются снова в гостиной, с ногами забравшись на диван. И в такой атмосфере Нико почему-то выглядит куда более знакомым, чем был даже в школе. Льюис прекрасно знает, что через мгновение он поправит свои светлые, и без того идеально лежащие волосы, потом потрёт лоб и сделает очередной глоток. И пока он рассказывает что-то о своей жизни, Льюис словно не может слышать ничего, кроме его голоса. А потом, как на духу, рассказывает всё то, что приключилось с ним за эти долгие годы. — Знаешь, я раньше думал, что мы могли бы стать неплохими друзьями, — неожиданно для себя Нико заводит разговор на слишком откровенную и личную тему. Он тут же хочет прикусить себе язык, понимая, что выпил, пожалуй, слишком много. — Ну, знаешь, мы оба были постоянно рядом, но вечно оказывались по разные стороны баррикад. — Потому что ты был высокомерным засранцем, — смеётся Льюис, но замолкает, словив на себе серьёзный взгляд. — Брось, никогда не поздно наверстать упущенное. А эта встреча вообще похожа на подарок Небес, так что грех не воспользоваться. Я скоро буду выступать, могу достать тебе билет. Там только пара песен, на разогреве у каких-то ребят, но всё же. — Да, давай. Принесу тебе твои любимые цветочки. Какие там? Красные розы? — теперь уже черёд Росберга посмеиваться, потихоньку вставая на ноги. Время медленно, но верно подобралось к двенадцати, и вся рабочая неделя камнем навалилась на плечи. — Жёлтые тюльпаны, — парирует Льюис, проходя в коридор вслед за Росбергом. — Спасибо, что выделил мне время сегодня, а то оставаться в старой квартире не было никаких сил. Не представляю, что пришлось бы делать, если бы ты не смог приехать. Нико пожимает руку чуть дольше положенного, и Льюис смотрит на него, слегка наклонив голову. И то ли из-за усталости, то ли из-за вина совсем не сразу успевает среагировать на его неожиданные действия, и только ошарашенно хлопает ресницами, когда чувствует на своих губах тяжёлый поцелуй. От Нико приятно пахнет алкоголем и дорогим одеколоном, так что его не хочется оттолкнуть. Поддаваясь какому-то странному желанию, Льюис позволяет ему кусаться и прижимать себя к холодной стене. Он может поклясться, что слышит только глухой пульс, раздающийся прямо у него в мозгах, и чувствует, как внутри всё горит огнём. Но Росберг, так спонтанно начавший это всё, так же резко всё и обрывает. — Прости, я не знаю, что на меня нашло. Надеюсь, ты не сердишься, — он выглядит растерянным, едва не запуганным, словно, и правда не верит тому, что только что сделал, судорожно накидывает пиджак на плечи, не отрывая глаз от пола. — Было приятно с тобой посидеть, Льюис. Льюис даже не успевает ответить ему, что всё в порядке, когда в оглушительной тишине захлопывается дверь. Они вряд ли поговорят об этом завтра утром или когда-нибудь ещё, даже если Льюис и попросит об этом. Ведь Нико тот ещё паникёр и если вбил себе что-то в голову, то точно будет стоять на своём. Единственное, на что теперь можно надеяться, так это на то, что он не проигнорирует концерт.