Попробуй стать моей лучшей ошибкой.

POV отец семьи Гэбриел.       Я познакомился с ней ещё до того, как её прекрасный голос был замечен среди огромной толпы. Честно, она была прекраснее всех девушек, к которым я стремился до этого. Может именно этот момент, один вечер в пабе в её компании где-то на краю Йоркшира, стал переломным, а может он наступил намного позже.       По крайней мере, первые года три мне казалось, что всё моё существование превратилось в рай. Ещё в первый год нашего знакомства она уже играла на скрипке в крупном театре города, в этот же год обзавелась менеджером, а я пошёл по стопам отца – разделил с ним ремесло создания струнных инструментов. А наша любовь, ох…кажется, пылала, совершенно не опаляя нас своим бушующим костром.       Взгляд её мерцающих глаз отражал полную луну и буквально двигал меня к совершенству, к желанию быть ближе и думать о привычной «американской мечте». На пятый год отношений мы сыграли свадьбу – появились небольшие сбережения, да и собственная крыша над головой. Из родственников были приглашены только мои родители, да пара общих друзей. Тему своей семьи и внутренних отношений она избегала.       После рождения первого ребёнка, такой же светловолосой девочки, всё стало как-то слишком неоднозначно. Продажи инструментов не покрывали долги, мы жили большую часть времени на деньги с сольных выступлений жены. Именно в этот момент её имя пересекло границы Лондона, что приносило как творческий рост, так и крупные контракты.       Только я многого не замечал, или же просто не хотел. Конечно, она всегда была человеком на эмоциях, именно ими она и жила – пропускала их через себя и позволяла звонкому голосу выражать их в полной мере, заставляя проникнуться каждого, кто ещё способен слушать. Приступы агрессии стали весьма неожиданными, особенно по отношению к ребёнку. Затяжные истерики, резкое желание улететь на другой конец света, алкоголь по вечерам. И моё чувство беспомощности. Ты никогда не знаешь что делать, если даже видимой причины для изменений не было. По крайней мере, я всегда ссылался на стресс – не все люди, резко ставшие известными, способны равнодушно вынести давление общественности. Но спустя полгода я пришёл домой и ступал босыми ногами по окровавленному кафелю.       Она пыталась покончить жизнь самоубийством, вскрыла вены. Как сейчас помню, что на фоне звучали истошные крики ребёнка. В больницу с Сандрой меня бы не впустили, пришлось завести её к отцу, а самому мчаться в белое здание, навсегда въевшееся в кожу. Через три дня мы встретились в кабинете психотерапевта, упорно твердившего заболевание F31 вместе со словами о том, что нельзя заводить детей дальше и обрекать их на нежелательную наследственность. Кажется, в тот момент он сказал, что и Сандра под прицелом.       Я не знал на кого злиться больше, да и нужно ли. По крайней мере, точно не понимал, что мне делать, пока Моника Гэбриел не может встать с кровати. Глаза её больше не мерцали, в них я видел только своё несчастное отражение. Зеркала всегда искажают нас, показывая то, что мы думаем о себе. Видимо, в тот момент я уже подсознательно осознавал, что «как раньше» уже никогда не вернётся.       Следующие события можно промотать, лишь затронув их парой фраз. Моника отказалась от лечения. Вернее, выбрасывала все таблетки в унитаз, потребляя лишь литий в количестве, намного превышающем норму. В этот же момент она забеременела во второй раз. Конечно, я знал, что не от меня. Слишком очевидно, чтобы обманывать себя – я последние два месяца боялся до неё коснуться, о большем можно промолчать.       Я не мог её бросить. Слишком люблю, слишком переживаю. Своего ребёнка, единственный луч надежды, я ей не оставлю. Её глаза были не такие яркие и не разбиты на тысячи осколков болью жизни в наружности и, кажется, от этого только больнее. После рождения второго ребёнка Моника правда старалась вернуть всё на свои места. Только это было больше похоже на склеенную вазу, ежели на семью. По крайней мере, дети были счастливы. Вторую девочку я сам назвал Энди. Вернее Эндиссон, только я уверен, что ей будет нравиться более короткий вариант. Если же уже с двух лет Сандра подавала признаки того, что ей нравится танцевать, то Моника, максимально стараясь не потерять и так разрушающуюся карьеру, прогнозировала Энди музыку. Я и не спорил.       Я понимал, что, глядя на младшую дочь, мне становится страшно. Я думал, что Сандра является точной копией матери, да вот только Энди, даже имея на своей голове волосы цвета вороньего крыла, была будто отксерокопирована с Моники. Будто чёрт зашёл пошутить, подсунув ядерную бомбу замедленного действия. И ты не знаешь: бежать от этого взгляда холодных глаз или же нырнуть в их омут с головой, заведомо зная, что утонешь.       Но Моника правда старалась. Как только обе дочери могли сказать около 50 слов и крепко держаться на ногах, начала водить их с собой на выступления; отводила после сада Сандру на танцевальный кружок для дошкольников. А я ждал того момента, когда тучи настолько почернеют, что последующий гром оглушит каждого.       Я ждал, чувствуя, как эти тучи засасывают и меня. К семилетию Сандры я уже не скрывал, что каждый вечер провожу за стаканом, пока Моника в очередной раз либо не ночует дома, либо же не способна и рукой пошевелить, будучи в кровати. А Энди каждый раз пыталась её покормить, слыша в свою сторону лишь выдавленное «уходи». Кажется, будто пятилетняя девочка понимала намного больше меня. Иногда я был настолько убеждён в этом, что просил рассказать её свой секрет, на что та лишь коротко отвечала: «Всё дело в мелодии, пап. Разве ты не слышишь?». А я действительно не слышал.       Так было прожито ещё пять лет. За это время все продавцы в близлежащих магазинах спиртного знали меня по имени, Энди окунулась в суть мелодии, а Сандра приносила свои первые заработанные с подтанцовки деньги. Не знаю, куда она их девала – я постоянно их искал, будто в мозгу засел плотоядный червяк и поглощал остатки разума. Может и не будто, ведь я держался буквально на волоске от того, чтобы отец не вышвырнул меня из компании. Моника же родила третьего ребёнка. По крайней мере, отца этой девочки я смог опознать. Нужно было тщательнее смотреть за репетитором Энди по фортепиано. Такой же рыжий, весь покрытый веснушками, будто покрывалом. Этого ребёнка сознание отказывалось принимать. Я будто её и не замечал, не слышал детские вопли и даже забывал, как её зовут. Видел только то, что подгузники ей меняла Сандра, пока Энди готовила на еле живущей плите что-то не совсем похожее на детское питание.       Роковым моментом, положившем начало бедности стал очередной приступ Моники. Тогда, посреди выступления, та возомнила себя птицей и буквально сбежала на крышу. Кричала что-то про демонов Люцифера и клялась исцелить каждого, кто сможет спрыгнуть и не убиться. Именно этот день был последним выступлением Моники Гэбриел. День, после которого Сандра начала пропадать ночами для заработка денег, а Энди сидела с полугодовалым младенцем и наигрывала ей мелодии. Тогда же с её лица пропали веснушки, а холодные глаза стали буквально ледяными.       А я же вновь влюбился. Эта любовь была зависимостью, обжигала так, что после каждой встречи от меня исчезала часть человечности. Моей любовью стал героин. Он помог не замечать мне того ужаса, в который я превратил свою жизнь и дал мнимую надежду на то, что я ещё могу быть отцом семейства. Только тогда уже никто не связывался с нашей семьей.       Я слабый трус, не успевший вовремя сказать «стоп». А отравленный мозг твердит, что будет лучше, если я закалю своих девочек, приучив их выкарабкиваться из ситуации даже в этом возрасте. Поэтому я ничего не делал. Последующие годы я наблюдал за тем, как они корчатся, выращивая Сэнди, а затем и очередного ребёнка, Карла, параллельно пытаясь сохранить место в школе и не сойти с ума. Но разве можно сохранить трезвость рассудка, если тебя вынашивало тело, постоянно находящееся под алкогольным, либо же наркотическим опьянением? Хотя больше интересует то, кому именно я задаю этот вопрос.       Пытаюсь ли я оправдать себя? Да. Все эти годы пытался. Всё это время, пока на заднем фоне мелькала накуренная Энди, уставшая и поддатая Сандра, а за ними плелись уже совершенно ненужные мне дети. Я видел эти разрушения и совершенно не двигался с места, потому что не знал, что вообще могу дать им.       А затем все сбежали. Сначала Моника, которая в последний раз прислала унижающую открытку из Города Любви. Затем же все дети, пока в моей руке торчала свежая игла.       Сейчас же я сижу в том самом пабе на краю Йоркшира и пытаюсь понять: когда же всё пошло не туда? POV Моника Гэбриел.       Это невыносимо – понимать, что твоё тело и разум больше тебе не подвластны. Ежедневно ты находишься на перепутье: бороться самой или же стать долбаным овощем, не способным хоть на каплю проявления эмоций. Музыка не существует без чувств, а моя мелодия ещё не закончена.       Каждый раз ты выходишь из дома и ищешь себе любовника в желании почувствовать хоть что-то, кроме поглощающей мозги радости и затормаживающей депрессии. Дальше всё просто – с этой же целью ты пьёшь и употребляешь, ты не можешь остановиться. Чем это отличается от препаратов я не выясню, но что то, что другое должны искусственно вызвать в тебе желание жить. Его я не чувствую уже 15 лет.       Из детства осознанно всплывает только чувство одиночества и колющее ощущение ненужности. Будто ребёнок поставил устаревшую куклу на полку комода бабушки и долгими месяцами забывал стирать с пластикового тела стирать комья пыли. Мама не любила меня, скорее требовала невозможного. Всем было ясно, что она является главой семьи, каждое её слово не может оспариваться, а значит, соизволь действовать по инструкции. После этого воспоминания следует другое, более тёплое: нежный взгляд отцовских глаз, сопутствующий легкому прикосновению к макушке и осторожной фразе "Я бессилен, а ты нет".       Я помню, что любила петь. Помню, как поток воздуха заставлял меня концентрироваться на своих эмоциях, ведь только после этого получалось петь так, чтобы меня запомнили. А когда-то пальцы так крепко держали смычок и скрипку, что казалось, будто вся сила моего тела держится за этот музыкальный инструмент. Этого она тоже не любила, потому что это не приносило деньги.       Я помню, что любила его. Помню, как смотрела в его серые глаза и видела не грозовые тучи, а надежду на то, что всё смогу. Я отдавала всю себя, подпитывая костёр общих эмоций, заставляя себя забыть о не верящей в меня матери. Он говорил, что мы со всем справимся, во что всей душой беспрекословно верила, продолжая двигаться вперёд. Я слишком близко подошла к обрыву.       Я помню каждый свой срыв. Помню, как влепила затрещину Сандре после её предложения поехать в больницу, а после ухватила с собой Энди и, угрожая ножом, вела её с собой пешком из города. Видела, что оставила шрам на её коже, так и не затерявшийся среди других. Совершенно не помню, как та вернулась домой, да и поздно было узнавать, ведь сама вернулась спустя две недели.       Я точно видела, что плохо было всем, особенно ему. Он убивался что морально, что физически. Не помню, когда поняла, что тот уже сидит на наркотиках, было уже не важно. Я потеряла их всех раньше того, когда поняла, что и себя уже не могу вернуть. Тяжело доказать близким, что ты ещё способен на эмоции, когда все уже знают, что теперь с искренностью у тебя туго, а уж с высказыванием правды тем более.       Я не знаю, где начинается моё искреннее сожаление, а где бесконечная агрессия. Была бы возможность, я бы слила их воедино, чтобы не пришлось больше в этом копаться, в очередной раз виня себя за то, что родила этих детей и дарила какую-либо надежду.       Сандра была похожа на отца внутренне, а Энди была моей копией. Не понятно, я должна карать или оправдывать себя и его за то, что именно эта дочери пробуждала ненависть. Он видел утерянное, а я видела отражение себя и желала то ли счастья, то ли банального желания больше никогда её не видеть. Я не хочу сравнивать исходный вариант и получившийся итог.       Сэнди и Карл не были похожи ни на кого, за что отдельное спасибо. Но, как и старшим, я хотела выколоть им глаза. Бездонные голубые лужицы украсили лицо каждого, будто в наказание. Каждый раз смотришь на них, а видишь себя. Тогда я поняла, почему в драмах герои разбивают зеркала.       Сбежать было лучшим решением. Убежать подальше от дома, где уже давно никто не любил и не улыбался, все забыли об этом. Надеюсь, что так же забудут и обо мне. И мне не нужно, чтобы меня кто-либо прощал. Вопрос только в том, смогу ли я простить себя сама? POV Доминик.       Наше знакомство с Энди было совершенно случайным. Либо же наоборот, судьба буквально свела нас лбами и строгим голосом наказала: «Не пропустите!». Тогда был очередной день репетиции, мы с парнями пришли на базу и заняли свободную комнату. Но, видимо, администратор плохо посмотрел на расписание комнат и не увидел, что буквально через 20 минут должна прийти девушка, при чём она внесла полную предоплату.       Она была замкнутой, слово боялась мне сказать. Было видно, что младше меня года на 3, да и не совсем понимала зачем держит гитару в руке. Ей будто кто-то её к рукам приклеил, а я могу сказать за это лишь огромное спасибо, ведь без этого у моего первого альбома не было бы таких шикарных соло. Только она решила оставить это в тайне, будто отдельная надпись "...при участии Энди Гэбриел" могла испортить ей жизнь.       Энди Гэбриел была прямолинейной, но стеснительной; замкнутой, но открытой для всего нового. Я слишком много путался, прежде чем понял простую вещь: мне и не нужно в этом разбираться. В каждом предостаточно переплетённых историй, которые лишь запутают тебя. А ещё она курила, очень много курила. Кажется, ты можешь идти с любой точки поселения сколько угодно времени, но встретишь её обязательно с сигаретой в руке. Я был не в праве как-либо её менять.       Но мне так хотелось увидеть блеск в её глазах. Не тот, который ты видишь при отражении солнца на льду, а её собственный, живой блеск. Я искренне верил, что смогу добиться этого, пока не увидел, куда она возвращается после наших бесед на очередной студии. Кажется, именно в такие моменты ты понимаешь, что тебе не всё равно на человека, особенно если видишь то, как сильно он старается взлететь.       А она действительно старалась. Преподавала каким-то ребятам со школы гитару за среднюю сумму, следила за младшими детьми семьи. Помню, как пообещал Сэнди отдать первый виниловый диск альбома, когда решу создавать мерч. Конечно, такой солнечной девочке сложно было отказать. А Карла я научил кататься на скейте. После каждого нашего занятия я ловил грозный взгляд темноволосой девушки, прожигавший все полученные ссадины.       Я продолжил приводить её на студии, бесплатно преподавал вокал, требуя взамен лишь улыбку на лице. Приглашал на свои первые выступления, куда она приходила вместе с измученной сестрой. Они сидели в самом дальнем углу паба и каждый раз, когда я начинал сомневаться, активно выставляли вверх кулаки с большим пальцем вверх. Кажется, большего мне и не было нужно.       А затем я влюбился, совершенно потеряв голову. Казалось, будто одна мысль о том, что она находится со мной в одной комнате заставляла моё сердце ныть в желании получить толику ласки. Наше общение вышло за рамки четырёх стен репетиционных баз, да даже за пределы улицы. Я приводил её к себе домой, где мы вместе орали строки любимых песен и ели макароны с сыром. Иногда даже забирал её младших брата и сестру с сада, потому что та просто не успевала, а затем тысячу и один раз извинялась, стараясь не смотреть мне в глаза.       Я любил запускать ладонь в её прямые волосы, накручивать локоны на пальцы. В ответ же она красила мои глаза черным карандашом - только в эти моменты контакт наших взглядов превышал выставленные ею же две секунды. Когда же я решил, что макияж будет частью моего сценического образа, я понял одну маленькую вещь: всё это время я считал, что нужен ей. Всё было намного проще - это мне нужна она.       Первый альбом неожиданно выстрелил и появились первые гонорары, а также первые ключевые знакомства. Одним из таких была Эшли. Я знал, что нравлюсь ей. Чувствовал каждой клеточкой своего тела то, как цепкий взгляд изучает меня с головы до ног и остервенело метает молнии каждый раз, когда я делал шаг в сторону Энди. Тем не менее, она стала первой подругой Гэбриел. Осознанно или нет - я не знаю, но она дарила ей те эмоции и свободу, которую никогда бы не смог дать ей я.       Мы проводили время втроём на моей съёмной квартире, писали музыку и курили грёбаную травку, к которой сейчас я в жизни не притронусь. К сожалению, только данное времяпровождение вызывало тот самый желанный блеск в её глазах. Как жаль, что он синтетический.       Но я помню, что, помимо этих мгновений, был ещё один. Тогда я уже заимел собственную фанбазу, а Энди начала записывать каверы. Именно в этот момент она вышла со мной на сцену и спела песню, большая часть строк в которой были написаны её рукой. Момент аплодисментов я запомнил надолго, потому что вот он: тот самый блеск, к которому я её вёл.       После же я старался вызвать его собственными руками: заправлял за ухо выбившиеся пряди волос, не стеснялся неожиданно подхватывать её и нести на руках, а также напрямую говорил о своих чувствах. И я знал, что она любила меня так же сильно, как и я её. Но, да, я уже выбил себе на подкорке то, что мы не можем быть вместе.       Потому что я Доминик. Я тот парень, что безвозмездно приближал её к сцене. Парень, который пробился без помощи старшего наставника и вышел на международную сцену. Человек, которому не следует связываться с такой, как она. Друг, который насильно пытался привязать к себе. Как жаль, что все эти слова были сказаны её устами.       А затем случилось это и я по собственной глупости потерял её навсегда. POV Сандра.       Я совершенно не помню собственного детства. Может его действительно не было, а может я преувеличиваю. По крайней мере, я всегда понимала свою ответственность за сестёр и брата, будто они были моими собственными детьми.       Найти легальную работу в двенадцать лет было непросто, поэтому все официальные варианты были стёрты. Нет, я не работала проституткой. Был найден вариант поинтереснее – бармен в одном из запущенных клубов на окраине города. Это было самое прибыльное из всего списка вариантов, если не учитывать то, сколько успокоительных приходилось принимать позже. В то время подобные места набирали в персонал каждого, кому просто нужны были деньги.       Всё просто: ты работаешь смену, тебе тут же платят. Но не рассчитывай на то, что, если к тебе будет приставать педофил любого пола, тебе помогут. Нет, меня ни разу не насиловали, но научили одним взглядом провожать очередного пьяницу в отделение полиции. Тебе нельзя быть мягкой, если хочешь счастья.       Если успокоительные не работают, запей их стаканом дешёвого пойла. Только смотри, чтобы это не вошло в привычку, иначе младшая сестра будет от тебя шарахаться, либо же насильно вызывать у тебя рвоту. Горький привкус желчи будет отрезвлять, а нежное «всё в порядке, Сандра. Ты со мной» ненадолго успокоит.       Если Моника вновь пытается увести кого-то из детей с собой, позволь им уйти. Параллельно обзванивай дежурные посты и ближайшую поликлинику. Большим ты не поможешь, как бы ни старалась. Родительских прав способны лишить отца, но не её. Проверка на наркотики выдаст матери положительный результат, но никакого коктейля – только литий, который и так ей прописан. Она приносит домой деньги, непонятно откуда, но приносит. Еда дома есть, значит и остальное тоже. В таком маленьком городке редко разбираются в том, кто действительно зарабатывает в семье.       После родной человек, которого она увела, вернётся. Осмотри его с головы до ног и до последнего расспрашивай детали произошедшего, параллельно сжимая в крепких объятиях. Если же этим человеком была ты, ободрительно улыбнись каждому и осторожно поинтересуйся, чего они хотят на ужин.       План действий был продуман всегда, в него редко вносили изменения. Радовало, что к моим 17 годам он уже и не особо требовался, ведь в доме обитали только я с Энди, младшие и призраки. Духи минувшего прошлого, так и оставшиеся в своих сожалениях и прожжённой судьбе. По идее, мы должны называть их родителями, но мы называем их по именам, словно боясь забыть.       И только потом я поняла, что нужно было бояться не за имена, а за самих себя. Мы начали забывать. Мне было страшно, даже имея накопления и поддержку. Поэтому из всего плана действий мною регулярно использовался успокоительный алкоголь, каждый раз заставляющий искать параллель с отцом. Все ведь знают, что мы похожи.       Я не хотела, чтобы всё было так. Не хотела становиться его копией с глазами матери; не хотела, чтобы история Моники мешала нам жить своей настоящей жизнью. Поэтому решила всё заранее: у меня есть два года на то, чтобы накопить деньги для полноценного переезда.