✦
Чимин кончает в четвертый раз, когда звонит будильник. Он заторможенно переводит дыхание, пока Юнги, опадает сорванным листом на простыни. Ему не подняться, не в момент, когда они соединены, приходится подождать. Они молча лежат, даже не целуясь уже — просто глотая воздух друг друга, и слушают, пока звонок не становится совсем громким. — Ебануться, — только и хрипит Юнги, ерзая и дыша по-прежнему тяжело. Чимин мысленно с ним соглашается, не в силах выстроить стройную логическую последовательность. Как только получается встать и выключить его, первое, что он чувствует — слабость. Его еле держат ноги, на одном только усилии получается добраться до пальто и вырубить, наконец, чертов будильник. В голове — перекати поле и очень хочется пить. Он доходит до кухни, наливает воду в стакан и, щелкнув по выключателю, устало возвращается в спальню. Садится, голый и помятый, по ногам — неприятный сквозняк. Юнги, отвернувшись и укутавшись в одеяло, кажется, отключился. В комнате темно, за окном все еще горит несчастный фонарь, у Чимина — пепелище. Он смутно различает запах Юнги, надышался настолько, что не осознает границы со своим собственным. Но как только начинает проясняться в голове — сильнее сковывает страхом. Делает пару больших глотков и оставляет воду на подоконнике вместо стола. Юнги, наверняка, захочется. Холодный корпус телефона тяжелит руку. На часах — начало восьмого. У него есть шанс уйти до того, как прогонят, а видеть лицо Юнги в ледяной гамме после того, что было ночью, — больно вдвойне. Принимая решение, он отдает отчет себе во всем. И ложится обратно, обнимая Юнги со спины. Обнимая со всей нежностью и любовью, прижимаясь и жмурясь до белых мультиков в закрытых глазах. Это последнее, что он может предпринять — поставить ясную точку в своем желании, выложив намерения на стол, словно карты. А дальше… будь, что будет.✦
Осознавать себя — труднейшее искусство и особый дар. Осознавать без личного мнения, без социального конструкта, без давления и предписаний, без шаблонов, идеальности, совершенства и подгона под размер. Трезвое и абсолютно независимое существо, по факту. Кто он такой? Намджун говорил, что он должен оставаться человеком, что он особенный. Чонгук говорил, что он отличный парень, отличный альфа. Хосок выдал, что ему многие завидуют. Джин относился к нему с доверием. Тэхен сказал, что он придумал себе сам свою плохую сторону, что он слишком «слишком», и все у него на самом деле в порядке. Вся проблема Пак Чимина — в его голове. Юнги — единственное, что отрицает все. Единственное, что щемит под ребрами и просится раствориться какой-нибудь шипучей таблеткой вместо чая. И, будучи единственным авторитетом, он скашивает все плоды на его поле и оставляет сухие палки, никому не нужные и не годные к жизни. «Звездная ночь» окрашивается в синий, темно-синий, голубой, черный. Желтые звезды — до абсурдного уродливые, не похожи даже на звезды, какие-то геометрические искажения, от взгляда на которые становится до противного хорошо. Ресницы у Юнги действительно мягкие, как эти кисти, и Ван Гог, пахнущий на всю кухню акрилом, каким-то спасательным холстом не дает сойти с ума. Смешно, потому что картинка по своей композиции наоборот плывет во все стороны. Плывет и сам Чимин. От Чимина пахнет мятой. Запах неумолимо ускользает, но иногда нет-нет, да повеет. Когда Чимин проснулся, Юнги с ним не было. Не было Юнги и в пределах квартиры, да и у подъезда его тоже не оказалось. На телефонный звонок он ответил сбросом, на любовь Чимина он ответил ничем. Впрочем, ничего нового и за рамки вон выходящего — Чимин знал, чем все обернется, как сыграет карта, что в итоге и случилось. Интуиция? Прогнозы? Сила мысли? Оставив ключи в пепельнице на лестничной площадке, Чимин вышел вчера утром из бермудского треугольника, кажется, не полностью — здоровая часть потерялась там, и остается только закрашивать пустоту в синий, темно-синий, голубой и черный. И чтобы уродливые звезды свисали, как новогодние гирлянды — красота. На репетиции они встречаются полным составом. Отточенная хореография появляется к концу недели, они успевают к рождеству, как и хотели. Волнение шумом фонит в ушах, в торговом центре полно народу. Чимин — ведущий танцор, с него все должно будет начаться. Им должно будет все и закончиться. Как главный персонаж в пьесе, он даже выстрадает правдоподобно, дайте только свет. Но когда он видит Намджуна, то первая реакция подкашивает его сильнее, чем он предполагал — страхом замыкает в груди, ведь там, где есть общие точки, там есть и Юнги. Намджун же подходит. — Ты ведь не думал, что мы останемся в стороне, — он протягивает руку, чтобы галантно пожать ее, но как только Чимин касается его, попадает в объятия и за спиной Намджуна видит Хосока и Джина. — Ладно, ты притащил сюда свою омегу, — Чимин усмехается и кивает на Хосока: — А этот здесь зачем? — Я пришел поддержать своего друга, — Хосок зеркалит его ухмылку и, деланно серьезно выпрямившись, показывает на пальцах знак сердца. — Это тебе, Чимин. — Я теперь должен на тебе жениться? — Было бы неплохо, но ты уверен, что твои родители останутся в восторге? Мне казалось, они воспитывали из тебя омегу, а ты им в семью еще одного альфу притащишь. Чимин хохочет, и Хосок разливается вместе с ним. Они жмут руки в приветствии. — Выглядишь, как чувак из телека, — Хосок кивает на его лицо. — Горячо. — Еще комплимент — и я поверю, что ты просишься под венец. Они снова смеются, когда подлетает Джинен, переполненный ожидания, и наваливается Чимину на плечо. — Здорова, чуваки, — он кивает остальным и обращается к Чимину: — Уже все готовы, ждут финальной отмашки. Ты как, Рембо? Начнем? Вся постановка — с рождественским трек-листом, декорациями, отсылками и праздничным настроением. Начинается все с Чимина, который в толпе принимается танцевать под изменившуюся музыку в главном холле. Постепенно к нему присоединяется все больше и больше людей, зрители расступаются в широкий круг, а танцоров становится все больше и больше — на втором этаже, на третьем, танцы на эскалаторах, с верхней поддержкой, со смесью разных стилей, в единой гамме яркого тряпья. Чимин чувствует взгляды, камеры, восторг. Он отдается полностью, выкладывается с каждым движением, с каждым поворотом, с каждой улыбкой. Чувства единого ритма, синхронности с остальными, массовости и любимого дела переполняют его. Проживая каждую ноту, он слышит все минорные, принимая на личный счет. Рождество — повод задуматься над прошлым и начать нечто новое. Рождество — праздник, который отмечают всем миром. Рождество — бесконечно тоскливое, преисполненное ожиданием чуда. Когда музыка замолкает, зрители взрываются шумной волной аплодисментов. Они с ребятами отдают им свой поклон, машут в толпу, особенно детям, обнимаются и поздравляют друг друга с успехом, счастливые, довольные, до невозможного радостные. Чимину такого внимания достается больше всего — все хотят поделиться своими благодарностями за усердную работу, сказать комплиментов, расчувствоваться над тем, какую классную хореографию им удалось поставить… Этого действительно не было бы, если не общее усердие. Они поработали на совесть. — Ты — просто офигенный, чувак! — Чимин, сегодня пьем за тебя! — Отдайте этому мужчине все цветы этого мира! Чимин смеется с шуток, принимает свое пальто и пакеты с вещами, подставляется, чтобы девочки поправили ему на лице стразы, и чувствует себя несчастно. Намджун хлопает его по плечу, Джин говорит, что снял все на телефон, Хосок напоминает что-то про оранжевые шорты… А потом все неожиданно гаснет.✦
Когда он открывает глаза, он чувствует себя до необычного бодро, но как-то странно. Кругом полно народу, а еще перед ним сидит… врач и убирает руку с ужасно вонючей ватой. Нашатырь? — Вот и славно, — говорит тот. — Переутомление и стресс? Вероятно, стоит больше уделять внимания своему организму, молодой человек. Чимин не сразу понимает, осматривается. — Ты потерял сознание, Чимин, — говорит Джин, который все это время держал его за руку. Наверное, держал — он не помнит. — Ты нас перепугал, приятель. Мы с тобой говорим, а ты просто-напросто берешь — и оседаешь нахрен. Ты чего? — Я что… отключился? — Чимин все еще не может сопоставить реальность с фактом. — Уже не в первый раз, — Джинен сидит на полу рядом. — Это не совпадение, что происходит? Чимин пытается подняться, но тут же слышится недовольный гул, ему не удается — не пускают. Доктор кивает: — Не так быстро. Позвольте. Ему светят в глаза, трогают за голову, происходит какая-то мазня и каша из не пойми чего, но в больницу его все-таки забирают. Больницы Чимин недолюбливает с детства, правда, надолго он не остается. В прекрасное и радостное рождество его оповещают о сотрясении, которое он успешно игнорировал это время, прописывают постельный режим и лечение, и уже на следующий день Чимин находится в родительском доме и ест домашнюю еду. Все происходит так сжато и скомаканно, нет возможности переварить. Воспалением бьется воспоминание одной из самых важных ночей в его жизни, но Чимин заталкивает его подальше, и если бы было возможно, то он бы предпочел некоторое время не помнить. Как смешно получается… Когда он думал, что они с Юнги переспали, он хотел все восстановить. А теперь… Переспать с Юнги — не было ошибкой. Это решение они приняли оба, и возможно, они еще поговорят. Однажды. Чихен лежит с ним в постели и деловито играет в телефон. — Крошки сам будешь сметать, — бубнит он, не отрываясь от экрана. — Самостоятельный Чимин, которому надо приносить все в кровать. — Нет, — Чимин с удовольствием проглатывает карбонару. — Все крошки уберешь ты, так мама сказала. — Ничего она не говорила, — Чихен в недоумении поднимает голову. — Ты врешь. — Спроси у нее сам. Ты теперь мой раб. — Че? Чимин не выдерживает серьезности чужого тона и улыбается. Чихен замахивается на него, но, притормозив, руку все же опускает. — Так и побил бы тебя. Да тебя уже побили. — На ютубе есть видео, где меня бьют, — спокойно отзывается Чимин. — Можешь утолить свою жажду мести простым просмотром. — Серьезно? Чихен находит это видео буквально через несколько секунд. Чимину в рот кусок не лезет из-за воспоминаний, которые слишком свежи. — Вот они уроды, — Чихен качает головой. — Это из-за той омеги? Чимин поднимает на него глаза в безмолвном вопросе. Чихен вздыхает и поясняет: — Ну, ты сам не свой последнее время. Это — тоже из-за омеги? — Кажется, твой старший брат — неудачник. — А она красивая? — Ага, — Чимин собирает макароны по тарелке. — Красивая. А еще матерится, как сидевший зек, пьет неразбавленный вискарь и носит рваную одежду. И альфы ее не интересуют. Чихен морщится и даже забывает про телефон. Смотрит во все глаза и как-то не скрывает, что одно только описание ввергает его в ужас. — Это… звучит отстойно. Чимин жмет плечами и возит по тарелке бекон. — Расскажи еще, — Чихен вдруг придвигается ближе. — Ты никогда не говорил про омегу. Я слышал, что мама с отцом обсуждали, что у тебя кто-то есть, но им ничего неизвестно. — Нет у меня никого, — Чимин двигается, освобождая место для мелкого. — Это долгая история. — Так и вижу, что ты куда-то бежишь и падаешь. Чихена хочется столкнуть и дать ему щелбан по лбу. Но Чимин благородный порыв сдерживает и лишь обходится коротким вздохом. Некоторое время они сидят в тишине, каждый занятый своим делом. Чихен продолжает играться в телефоне, а Чимин… Чимину нужно поспать. Сон снимает усталость, сон лечит и… вообще, хороший этот сон. Через пару недель, наконец, выходит солнце. Морозный день с припорошенным снегом встречает Чимина у ворот, Токпокки носится за мячом, довольно лает и машет хвостом, летая, как торпеда. Собачья терапия — это круто, да: мокрый язык, довольная морда, холодный нос в щеку, пушистые бока и хаос. Что вынуждает этого пса открывать глаза по утрам? — Умница, — Чимин принимает принесенную подачу и, присев на корточки, гладит здоровенную махину так, как будто тому не доставит особого труда придавить его одной лапой. — Какой ты хороший, Токки, самый лучший пес! Пес с ним соглашается, ластится под руки, обходит кругом и тычется мордой в колени. Чимин смеется. Голова уже не болит, его не тошнит без причины, шум в ушах полностью исчез. Если бы возможно было избавляться с таким же успехом от других человеческих недугов, мир, определенно, стал бы лучше. В универе, вроде как, никто не задает лишних вопросов, официально больничный — без книг, конспектов и статей, без чертежей и даже без подработки у отца. Подушка, немножко сериалов, мамина еда и постоянное общение с родней. — Какой абориген. Чимин сначала поворачивается, потом осознает. Юнги стоит рядом, курит и смотрит на них с каким-то необъятным высокомерием. Он даже не заметил, как он подошел. Чимин проглатывает колючий ком, отворачивается обратно к Токпокки и деланно улыбается, продолжая щебетать и игнорируя присутствие кого-либо еще. Юнги не уходит, наблюдает. Наконец, Чимин кидает мяч, и лохматый самолет устремляется за ним, как за единственно важным смыслом. Ветра почти нет. — Ты пришел грубить моему псу? — Я пришел грубить моему псу. Попадает же, а. Чимин встает. — Ха, ха, ха, — он оборачивается на ворота, надеясь, что никому из домашних не приспичит пойти поговорить с ним прямо сейчас. — У кого ты взял мой адрес? — У Тэхена. — Ясно. Тэхен. Чимин с тоской листал их диалоги в сети последние несколько дней. Надежда, что еще не все сгнило, все еще жива и дышит на искусственной вентиляции. Но шансы же есть? Чимину не хочется душить последнюю веру. Они не разговаривали с того дня, и неизвестно, в курсе ли тот последних событий. Хотя, наверное, в курсе. В универе сообщили или кто-то из ребят. Может быть. — Я слышал, что произошло, — говорит Юнги, не подходя ближе. — Мне рассказали, что ты выжил из ума, раз шлялся с разбитой башкой, к тому же еще и танцевал. — Про танцы тоже рассказали? — Танцы я посмотрел. Токпокки прибегает, шумный и громоздкий, радостно отдает Чимину мяч и смотрит с непоколебимым доверием. Наверное, Юнги был прав, когда сравнивал его с щенком. — Не вижу цветов и апельсинов, — Чимин достает угощение, подбадривает пса и вновь отсылает его в путь по траектории полета игрушки. — Или ты пришел меня добить, чтобы спать было спокойнее? — Боялся перестараться. Наконец, Юнги делает шаг, второй, третий. На нем все та же дутая куртка и извечная черная шапка. Разве что джинсы без надрезов, морозно все-таки. — У тебя устрашающий пес. — И он сожрет тебя, если ты подойдешь ближе. Юнги, явно бросая вызов, вопреки всему подходит и становится рядом. От него тут же веет сладкой мятой, что в доли секунды возвращает Чимина обратно, засасывает в воронку прошлого, состоящую из одного холодного оружия и смертельно опасной дозы удовольствия. Юнги усмехается: — Я слишком люблю собак, чтобы они бросались на меня, как на врага. Чимин застывает. Смотрит на него, как будто видит впервые. Токпокки приносит ему мяч, но он словно не замечает, и пес начинает толкаться ему в ногу. — Ты парня своего не обделяй вниманием. Он принес тебе мяч. В ногах появляется слабость. Слабость разносится по венам, растворяется в воздухе, горчит на языке. Чимин садится на корточки, деревянно берет мяч Токпокки и гладит его на автомате. Пес перемену улавливает, гавкает в лицо, все также послушно виляя хвостом. Чимину хочется обнять его, зарыться в теплую шерсть и проснуться. Открыть глаза и увидеть незашторенное окно, поникший фонарь за ним, ощутить пружину под лопаткой и перевернуться на бок, чтобы обнять того, кто ушел до этого. — Ты пригласишь меня в дом? — Ты с ума сошел. — Твой брат, кажется, только этого и ждет. И Юнги поднимает руку, легким жестом помахав кому-то за его спиной. Чимину не нужно поворачиваться, чтобы понять, что Юнги блефует. Но Чихен кричит: — Чимин! Заходите, я поставлю чайник! И, спустя пару секунд: — И Токки пора домой! Ничего. В его голове нет абсолютно ничего, но Юнги стоит напротив, как обычно, спрятав руки по карманам. От него пахнет только что выкуренной сигаретой, у него покрасневший от холода нос, губы перекошены в ухмылке, а в глазах… Чимин смотрит пристально и долго, но не режется. Что-то не так. С Юнги что-то не так. — Токки пора домой, — на тон ниже говорит Юнги, когда Чимин медленно подходит. — Разве не это только что сказал твой… Но Чимин перебивает: — Токки — самостоятельный парень, — тоже снижает тон и бегло осматривает лицо Юнги с такого близкого расстояния. Они не виделись с той ночи. Сказывается нехватка в грубом тоне, цепком взгляде, интонациях. — Зачем ты пришел, Юнги? Юнги молчит. Взгляд не отводит, но молчит. Ощущение, что все прогонится по старым репликам и толку от этой встречи не будет. Разве что появится новая порция воспоминаний: гуляющий ветер в торчащих волосках из-под шапки, клубочки пара изо рта, неосторожные фразы, брошенные, как мяч — Чимин, принеси. — Ты спрашивал, что мне больше всего запомнилось, — Чимин начинает первым. — Я не мог понять, что ты имеешь в виду. Тебя вообще всегда тяжело понять. — Но ты ведь понял. — Какой ценой, — Чимин качает головой и борется с желанием коснуться чужого лица. — Больше остального мне запомнился момент… Момент… Юнги его перебивает: — Ты предложил мне ебаные вафли. — Что? — В то утро, — Юнги качает головой и начинает как-то нервно смеяться. — Ты на полном серьезе предложил мне вафли, если я останусь. Я ненавижу вафли. Чимин не понимает. Он смотрит на то, как Юнги раскалывается в каком-то неясном порыве, смеется и ломается одновременно. Успокоившись, он продолжает: — И еще я ненавижу Чон Чонгука. Знал бы ты, как мне хочется разбить ему голову, просто взять и приложить его носом к какой-нибудь стене, но его можно понять… — качает головой. — Он мне как брат. А ты… Ты, Чимин, не такой, как остальные. И дело, блять, вовсе не в запахе. Юнги хватает его за воротник пальто, такое отточенное и обычное движение, что Чимин даже не дергается. — Господи, меня так раздражает, что я не могу быть просто нормальным, не бегать от своего отражения и не усугублять весь тот идиотизм, которым занимаюсь. Я пригласил тебя на тот чертов баттл, чтобы убедиться, что ты просто дурак, чтобы другие со мной согласились, чтобы я сам с собой согласился. Триумф был первые часа полтора, я сорвал просто массу обожания и поддержки, — Юнги смотрит зло и сильнее сжимает пальцы, Чимин поддается. — Нахера только, спрашивается, если по итогу ты не увидел? Юнги говорит: — Ты слишком непредсказуемый, Чимин. Каждый чертов раз ты делал все не так, как я думал, я смеялся над тобой, потому что бояться я стремаюсь. Стремно признать, что ты имеешь надо мной влияние. Ты ведь и правда показался мне каким-то наивным лохом, который так легко остановился на середине процесса, будучи в хламину. Кто так делает? Ты просто реально взял — и согласился. Юнги говорит: — Я гнул тебя во все стороны, но мне каждый раз прилетало еще большим осознанием, что я это делаю зря, и что ты настроен серьезно. Но поверить в это до конца, убедиться, что все происходит взаправду… — Так ты принес свои извинения? — Я тебя ударю сейчас и не посмотрю, что ты и без того отшибленный, — Юнги хмурится и, посмотрев куда-то за его спину, сдержанно и как-то неловко отпускает его. Но не отходит. — Твой брат задолбал сюда пялиться. — Я сказал ему, что моя омега — сидевшее быдло. Он просто волнуется за мое здоровье, я ведь у него единственный брат. Юнги меняется в лице: — Ты ему сказал что? Чимин усмехается и отступает на шаг. Еще на шаг, спиной двигаясь к воротам. — Я не приглашу тебя на чай, Юнги, — он повышает голос, отходя все дальше. — У меня постельный режим, я пью чай только в постели. А тебе туда нельзя, у нас еще не было первого свидания. Юнги усмехается: — А как же гонки? Чимин отходит к воротам. Токпокки подлетает к нему с мячом, прыгает вокруг заведенным воланчиком, прося внимания. Чимин лохматит ему загривок. — Так это было не свидание, Юнги, — все еще на повышенных тонах. Он сдерживается, чтобы не рассмеяться с того, как глупо Юнги выглядит в окрестностях его дома. Как будто он сошел с ума и ему теперь мерещится какой-то абсурд, он же даже к нему в квартиру лишний раз не заходил — огибал за несколько кварталов. — Но ты позвони мне завтра. Позвони завтра — звучит так, как будто нить не рвется, а сплетается. Он почти уходит за ворота, когда слышит неуверенное: — Чимин! Чимин останавливается и поднимает голову. Юнги, как никогда реальный, понятный, досягаемый, достает руки из карманов и, словно приняв решение, неспешно подходит ближе. Чимин, кажется, не дышит вовсе, пока тонкие ладони ложатся на его лицо, а сладкая мята целомудренным остается между губ. Чимин тут же слизывает этот отголосок. Мало. Юнги берет его руку, и в следующий момент ладонь обжигает металлическая флешка. — Я задолбался носить ее с собой и каждый раз находить предлог не отдавать, — его глаза блестят, он нервничает, и это — ответ. — Послушай все до того, как я позову тебя на ебаное первое свидание. Это важно. Чимин хмыкает. Он смотрит на флешку, затем — на Юнги. — Кажется, кто-то упоминал, что ты музыкант. Жаль, я ничего не смыслю в рэпе. Юнги вновь прячет руки в карманы и поднимает взгляд. Темные глаза, с пушистыми ресницами и кошачьим разрезом. Этот надлом бровей. Этот Юнги. — А ты, кажется, Пак Чимин. Мои друзья много рассказывали о тебе, — он усмехается. — Говорят, ты неплохой парень, с тобой можно сходить в библиотеку. И Чимин улыбается: — Не верь им.