✦
Намджун с Джином приходят к нему спустя несколько дней. Чимин не ожидает поздних гостей, поэтому сперва настораживается. Но в глазке рыбьим искажением стоят эти двое, как будто между собой и вовсе не знакомы, и даже смотрят в разные стороны. Чимин, вздохнув, открывает им. — Это неожиданно, — он отступает, позволяя им пройти. — Обычно вы предупреждаете? — Ты не берешь трубку, — говорит Джин, устало выдыхая и снимая с себя шарф, а затем и пальто. Намджун улыбается и крепко жмет Чимину руку: — Не против? Чимин, конечно же, не против. Он закрывает за ними и идет на кухню, чтобы щелкнуть чайник. — У тебя довольно прохладно, — Джин ежится. — Ты не думал прикрыть окно? — У меня батареи шпарят, как ненормальные, — Чимин жалуется и прижимает ладонь к радиаторам. — Еще немного — и я задохнусь. Джин непонимающе переглядывается с Намджуном: — Разве тут жарко? Намджун жмет плечами. Чимин же замечает пакеты в его руках и поднимает брови: — Служба спасения или службы доставки? — он неверяще смотрит на них по очереди. — Я даже не знаю, что из этого более стремно. — Стремно то, что ты научился язвить, — Намджун ставит пакеты на стул и принимается их разбирать. Странное чувство уюта обволакивает Чимина. Наверное, так поступают друзья. Намджун комкает опустошенный пакет, громко шелестя им (или Чимину так только кажется), и комментирует, принимаясь за второй: — Мы не виделись с того дня, хотели лично убедиться, что ты в порядке, поэтому набрали всякой еды на случай того, если бы обнаружили от тебя одни глаза. Но ты вроде как был тощим, так и остался. Шибко не изменился. — Спасибо, мои кости очень благодарны, а мышцы обиделись и вышли в окно. — Именно поэтому я его и закрыл, — Джин подходит, потягивается и, расслабленный, садится на свободный стул. — У тебя красивая квартира. Гармонично, я бы сказал, — он пальцем проводит по обеденному столу. — Ты сам подбирал эти салфетки? — Вообще-то, это подарок бабушки. — Как очаровательно, — Джин хмыкает. — А шторки складками тоже бабушка тебе повесила? — Сокджин, окно открыть — минутное дело, не нервируй меня, — Чимин подыгрывает ему и после выдыхает: — Что ты придираешься? Намджун его перебивает: — Чимин, как ты? Чимин в целом хорошо. По крайней мере, не тянет на подвиги во имя любви, где его гордость бы упала смертью храбрых. Но вот на поиски истины для восстановления мирской справедливости он направиться готов. Осталось только прекратить чувствовать себя слабо и плохо, тогда все точно получится. Начать говорить — тяжело. Тем более тяжело говорить о своих эмоциях, которые не то отсутствуют, не то Чимин их мастерски игнорирует. Скорее всего, потом эмоциональный ступор даст осложнение, эмоции воспалятся, заржавеют и будут отравлять весь организм. Как называется такая болезнь? — Знаете, после того вечера многое встало на свои места. Сначала казалось, что всему настал конец, в том числе и моей привычной жизни, но пока, вроде как, ничего страшного не случилось. — Ты виделся с Юнги? — Да, я видел его на прошлой неделе. Он как всегда пришел за чем-то и ни за чем одновременно. Пожамкал мне воротник, наговорил грубостей и ушел, полный уверенности, что размазал меня. — А он размазал? Чимин отражает взгляд Намджуна — точно такой же твердый и проницательный. И говорит: — А я что, по-твоему, размазан? Намджун молчит, не отводит глаз. Всматривается, сканирует, как будто он способен отделить правду от неправды. Наконец, он удовлетворенно хмыкает: — Какая дурацкая история. Не могу взять в толк, что происходит. С тобой все понятно, а вот от него — ни единого звука. Он настолько закрыт, что не впускает никого. Даже Чонгука. Чимин вспоминает последний разговор с Чонгуком. Он вспоминает, как выглядел Чонгук в тот вечер, когда Юнги выдал свой коронный выстрел. Он беспокоился, но ни разу с ним не связался — оно и к лучшему. Пользоваться чужими чувствами для утоления собственных — такое себе удовольствие. Хорошо, что они это понимают оба. Почему он не мог просто влюбиться в Чонгука? — Я знаю, что мелкий тебе признался, — между тем говорит Джин, будто читая мысли. — Он, к слову, не делает из этого тайны, как некоторые. — Я должен поговорить с Тэхеном, — уверенно говорит Чимин. — У него есть кое-что важное, что я должен знать. Ни на кого не наезжаю, но своевременный разговор о том, что было у них с Юнги, мог бы значительно облегчить всем жизнь. По чужим лицам Чимин считывает, что они уловили его мысль. — В конце концов, все это рано или поздно закончится, — вдруг произносит Чимин, словно осознав последнюю истину. — Все закончится, и это время я буду вспоминать, как страшный сон. Надеюсь, я смогу над этим посмеяться однажды, чтобы не было так, как есть сейчас. — Ты уже определился, — Намджун смотрит на него и видит насквозь. — Я думаю, что твой выбор будет верным. Неважно, хорошим или плохим, он будет только твой. Джин выглядит так, будто жалеет его. Чимин отводит глаза. Чтобы этого не видеть. Он не согласен быть лузером, которого хочется погладить и сказать, что все будет нормально, это не последний парень в его жизни, все впереди, а сам он — самый-самый. Мама бы так и сказала. Банальщина из старого мира. Но все не так устроено. — У тебя есть твой опыт, который изменит тебя, — говорит Намджун. — Уже меняет, даже если ты этого не видишь. Но, Чимин, — он комкает последний пакет, — оставайся человеком. Неважно, сколько дерьма тебе пришлось или еще придется хлебнуть. Ты — единственный из всех нас, кто отличается. Ты — другой. Так и будь же особенным. Не зарывай собственное я под самое не хочу, не прячь это. Не пытайся быть кем-то другим, Чимин.✦
Снег в Сеуле — это отголоски сказки, которая непоколебимо живет в каждом снежном шаре. Куполом накрывает не стекло, хрупкое и обтекаемое, а миллион проблем, которые давят сильнее очерченных границ. Чимин не то, чтобы считает себя проблемным, нет, просто червь неуверенности грызет изнутри, и он словно хочет извиниться за эту свою проблемность. Как будто бы он виноват, а быть может и виноват, но что поделать? Район, в котором живет Тэхен, больше похож на уютный палисадник. Летом и весной местные здесь высаживают клумбы, особенно вокруг скамей и тротуаров, а зимой, как сегодня, здесь развернута целая поляна гирлянд из оконных провалов. И пушистые зеленые елки, казалось бы, напоминают о скором празднике, но где волшебство? Дверь — без домофона, Чимин — без приглашения. Когда Тэхен открывает ему, то удивляется и поднимает брови: — Чимин? Все нормально? — Можно мне? — он не договаривает, но его понимают. Тэхен, конечно же, пропускает. Внутри очень тепло, и пахнет так, как пахнут чужие квартиры. По щекам все еще покалывает остаточный холод с мороза, отчего неистово хочется закататься в плед и лечь на колени к маме. Чимин стягивает ботинки под внимательным взглядом Тэхена, который, облокотившись о косяк спальни, смотрит за ним, как за секретным объектом, что портит план. От волнения трудно предположить, какая херня у него в голове. — Будешь чай? Чимин не уверен, что осилит даже чай. Тошнота — у самого горла, дышать тяжело. — Я ненадолго, — говорит Чимин. — Есть разговор. — Уверен, что это «ненадолго»? — Тэхен цокает и, выдохнув, уходит в сторону кухни. Слишком резко, слишком раздраженно. Чимин, помедлив, идет следом. Главное — начать. Мама всегда говорила, что даже сотни миль начинаются с первого шага, так что житейская мудрость обязана спасти момент, день, жизнь. Чимин садится на стул и чувствует себя неуютно. Несмотря на множество раз, сколько он сидел на этом самом стуле ранее. Тэхен кажется чужим и неизвестным, и его спина под оверсайз-футболкой как будто бы напряжена. Начинать? Страшно. Тэхен поворачивается, Чимин чеканит: — Когда ты планировал мне рассказать? — О чем? — Тэхен, достав из холодильника две банки пива, садится напротив. — Чимин, если ты пришел говорить — то говори. Я не собираюсь вытаскивать из тебя все насильно. Тэхен знает. Чимин понимает это мгновенно. — О Юнги. О том, что между вами происходило, — Чимин понимает, что только что запустил необратимый процесс, неизвестный и непонятно насколько опасный. — Или происходит. Тэхен меняется в лице и прекращает открывать банку. — Уверен, это не Юнги тебе рассказал, — он отставляет банку в сторону и поднимает глаза. — Он бы не осмелился, ведь только такие трусы, как он, бегают от своих проблем и закрывают на все глаза. — Это не ответ. — А ты не задал вопрос. Чимин смотрит на лицо своего лучшего друга и видит то, что видел всегда: темные глаза и длинные ресницы, густые брови, четкий контур губ — вот какой он, образец. Альфа, с которым действительно не стыдно показаться в обществе, представить своим родителям, друзьям, с которым горячо и так, как надо. Тэхен — отборная красота, о которой даже говорить страшно, словно держать в пальцах лезвие и иметь неосторожность нажать чуть сильнее. — Тебе нравится Юнги? Тэхен усмехается и отвечает, не моргая: — Нет. — Ты с ним спал? — Не довелось, — с такой же холодностью и расстановкой. — Пытался спать? Чимин смотрит на него и не знает, откуда это чувство опасности. От Тэхена ли, или от того, что тот может выдать в ответ? Рикошет всегда прилетает внезапно. Тэхен непринужденно тарабанит какой-то мотив по столу, как будто бы принимая какое-то решение внутри себя, и шумно выдыхает. — Чимин, — он поджимает губы, — я так понимаю, что между нами что-то пошло не так. И довольно давно, да? — Давай наши с тобой отношения мы обсудим после того, как ты ответишь на мои вопросы? — А потом ты ответишь на мои? — Тэхен хмыкает и, видимо решив уточнить, добавляет: — О том, как ты чуть не выебал мою омегу в течке. И о том, что Чон Чонгук признался тебе за моей спиной, а ты даже не посчитал нужным мне рассказать. Так, по-дружески, ведь мы вроде как друзья? Холодок оседает на спине ровно как конденсат на банке пива. Говорить резко не хочется, слабость сковывает способность произнести хоть что-либо, но Чимин произносит: — Юнги нравился тебе все то время, когда ты заливал мне про то, что он отмороженный и вообще с ним ловить нечего. Ты никогда меня с ним не знакомил до этого, то, что произошло на той вечеринке полгода назад, просто стечение обстоятельств, ведь это не моя компания — это твои друзья. И Юнги… — А что я должен был делать? — перебивает Тэхен, повысив голос. — Попросить тебя не трахать омегу, которая мне нравится? Или я должен был сказать, чтобы ты так больше не делал? Ты представляешь, что вообще происходит? — Ты мог сказать мне все, как есть! — Чимин резко поддается вперед. — Я не идиот, Тэхен, и если бы ты сразу мне сказал, что Юнги — тот, с кем ты хочешь замутить, я бы не полез! Я никогда не трогал чужих омег. — Как будто ты вообще трогал омег, — неосторожно вставляет Тэхен, и Чимин леденеет. — Что? — Что слышал. Ты не знаешь ни черта, а сидишь и права качаешь. Тихоня Пак Чимин, блять, меня уже воротит от этого. Стена, которая вырастает за минуту, кажется непреодолимой. Чимин пришел за ответами — Чимин получает. И ответы, и по голове обухом. Как всегда, собственно, пора бы уже приучиться к поражению. — Я тебя не узнаю, — уже тише добавляет Чимин, и Тэхен выдыхает: — Ты пришел за разговором — ты его добился. Бери пиво. — Я не хочу пить. — Я не спросил тебя, я сказал: взял, блять, пиво. Чимин не сдвинулся с места. Не моргнул. Не дрогнул. Тэхен, разозленный, одним махом скидывает банки со стола, которые звонко падают на пол, тут же лопаясь и заливая кафель. Запах солода тут же поднимается вверх, а злые глаза горят неозвученным желанием уколоть. — Знаешь, что самое, блять, идиотское во всем, что тебя окружает? — спрашивает Тэхен, немного успокоившись. — То, что у тебя вечно все не так. Вот прямо-таки все не так. Ты реально похож на омегу, у тебя слишком дурацкий вкус на фильмы, ты заучка и комнатный цветок, еще не выросший из маминой юбки. Чимин, признайся себе, что все, что ты имеешь — заслуга твоих родителей. Ты же даже в универ поступил туда, куда тебе указали. Чимин смотрит на тонкие пальцы Тэхена. В носу — запах пива. — У тебя действительно нет хватки альфы, это все знают. Ты девственник, потому что дурак, потому что нет этой напористости, а та, что есть, распугала последнего — Юнги бегает не просто так. Иногда тебя хотят, да, кто бы не хотел, когда у тебя жизнь устроена, ну и что, что сам ты как девчонка. Чонгук, блять, просто сам слишком далек от идеала омеги, а еще я проебался, но это отдельная тема, но ты за это ответишь. Голос Тэхена — низкий. Когда он замолкает, то слышен едва различимый щебет телевизора из спальни. Наверное, просто забытый. — Но знаешь, что из всего этого — реальность? — Тэхен качает головой, будто сам себе не верит, и закатывает глаза. — Реальность такова, что ты заебал ныть, Чимин. Ты не видишь дальше собственного носа — ты весь ассиметричный и криворукий, но, блять, толпа омег каким-то волшебным, сука, хуем приманена на твою золотую жопу. Намджун считает тебя лучшим среди всех нас, Джин с ним солидарен и уверен, что с тобой безопасно. Хосок тебя невзлюбил, потому что ты слишком хорош, понимаешь ли. Чонгук на тебя с первой встречи пускает слюни, потому что в тебе нет того, что есть во всех — вот эта, мать его, идеальность. Понимаешь? Понимаешь?.. — Понимаешь, блять, Чимин?! — Тэхен с грохотом поднимается со стула и облокачивается на стол, со стуком вперив в него ладони. — Юнги, когда мы с ним познакомились, в первый вечер терся вокруг меня, как у иконы. Весь такой знаешь… ледяной монах, — он усмехается. — Конечно, как такого не захотеть? Он ведь еще и слывет неприступной крепостью, а это же особенно цепляет, что он меня выбрал. Меня, Чимин, понимаешь ты это или нет?! Мы почти переспали с ним, и это была его инициатива. Да, блять, Чимин, его инициатива! Я его не тащил волоком, не принуждал и не умолял, ему было круто! И мне было, блять, круто, пока до него не дошло, что запах на мне — твой! Выстрелом. — Он выскочил, как ошпаренный, как будто я превратился в тыкву, а Юнги принципиально с тыквами не спит. Ты даже здесь, блять, гениальным образом выиграл эту жизнь — у тебя заочно плюс сто баллов к успеху, потому что помимо отсутствия идеальности, у тебя этот, мать его, запах, который нравится Юнги. Блять! И после всей этой комедии ты ходишь и ноешь, что ты не такой, что ты ущербный, ты, блять, у которого все в жизни в порядке! Тебе только очки потолще нужны, Чимин, очки! Глаза, открой их и научись пользоваться мозгом! Звоном отдается тишина. Тэхен нависает над ним и, подняв руку, хочет сказать что-то еще, но сжимает кулак и… просто разжимает. Отворачивается и отходит к раковине, набирает стакан воды, пьет. Чимин не смотрит за ним — просто ловит боковым зрением, бумажным корабликом шатаясь в центре страшной лужи. Внутри — ничего. Пустота и отпустившие нервы, как после пережитого потрясения. Нет сил злиться ни на Тэхена, ни на Юнги, ни на кого вообще. Даже на себя. Он сидит в тишине, слушая телек из соседней комнаты, но не слыша ничего — только пульс в ушах и дыхание Тэхена. — Ты вообще собирался мне рассказать про Чонгука? — Собирался, — хрипло отвечает Чимин. — Я струсил. Тэхен, отвернувшись к раковине, остается со своими проблемами, которые Чимину не увидеть, но он, кажется, кивает. — Ладно. Херня, забей. Считай, что мы в расчете. — В тот вечер… ты позвал меня в «Палочки», когда там был Юнги. Я думал, ты хотел нас свести, но в чем тогда была причина? Он поворачивается, и Чимин поднимает на него глаза. Самый обычный Тэхен, который будто бы только проснулся и собирается позавтракать. Еще разобранный, с острыми коленками из-под черных шорт, смуглый и резкий, глубокий, как самый темный колодец. Чимин наблюдал за ним много раз, много раз они просыпались вместе, завтракали на этой самой кухне, но таким его видит впервые. Чужим. — Хотел убедиться, что ты ему неинтересен. — И как? Убедился? Тэхен разводит руками: — Убедился лишь в том, что я остался навсегда за бортом. Браво, Чимин. А теперь можешь уйти? — не вопрос, а просьба. Чимин, конечно же, может. У него тысяча и одна суперспособность, так что ему ничего не стоит всего лишь убраться к черту.✦
Эта часть Сеула — под запретом. Чимин вычеркивал из памяти, радаров, настраивал свои геоспутники так, чтобы обходить по дуге и никогда не пропадать в этом бермудском треугольнике, в котором одна из вершин — Юнги, а две других — его извечное правильно и неправильно. Но с карт это не вычистить, приложение в телефоне помнит — не сотрешь. Как и история вызовов такси. Помнит и сам Чимин, к великому сожалению. Темнота подъезда не разбавляется при движении светом — лампочки сдохли, паук повесился на собственной паутине, и монотонный шум проезжей части блокируется в этом бетоне на раз-два. Это логово страшного дьявола, только по ступеням не вниз, а вверх. Все перепутано, нет смысла сейчас настраивать компас — стрелка все равно укажет нахер, а Чимин сегодня слишком упертый. Эхом — шаги. Разносятся, как шелестящая волна ветра: начинается здесь и заканчивается где-то там, разбиваясь о стену. Все тот же белый фонарный свет падает в высокое окно, разбитое с одного угла — Чимин вспоминает, как смотрел на него однажды и сколько надежд и ожиданий было в ту ночь. А сейчас? Юнги, когда открывает дверь, выглядит не удивленным, но он явно сбит с толку. — Ты видел время? — Время — да, а вот тебя — нет, — тихо говорит Чимин и не дает закрыться двери, поставив ногу в проем. — Чимин, ты не вовремя. И я не шучу. — Я ненадолго. — Я не намерен выслушивать тебя, — говорит Юнги. — Если ты не выметаешься отсюда — я вызываю полицию. — Тебе настолько страшно быть со мной честным? — Чимин не уступает и смотрит в упор. Тот пробует закрыть дверь снова, но его попытка проваливается. — Юнги, и я не шучу. Уверен, что тебе есть, что мне рассказать. Мята. Кислинка. Табак. Белая просторная футболка с какой-то надписью. Бледная шея с нитью серебра. Наверное, под мягкой тканью — тяжелый нагретый кулон. Чимин неосознанно тянется ближе. Юнги же молча отходит, и Чимин не сразу понимает, что его впускают. — У тебя десять минут — и ты валишь нахер. Мне серьезно некогда с тобой играть в драму. На кухне все по-прежнему. Чимин занимает тот же стул, что и в прошлый свой визит, и заторможено следит за тем, как Юнги выученным ритуалом ставит на стол пепельницу. Сигарета, зажигалка, сигарета. Оба молчат все то время, пока Юнги курит — молчат до самого фильтра. Чимин понимает, что, как только она попадет в пепельницу, точка невозврата будет пройдена. Но Юнги прикуривает еще одну. — Я говорил с Тэхеном, — Чимин звучит спокойно и уверенно. — Почти разобрался со всем, не хватает только последнего разговора — разговора с тобой. — Ты ведь не пришел просто так, а сделал свои выводы, как ты умеешь, уже решил, что и как ты поступишь, — отвечает Юнги, выдыхая дым. Чимин чувствует сладкую мяту за едким табаком. А еще — какое-то волнение. — Что ты хочешь услышать от меня? — Правду. — Правду, — усмехается Юнги. — То есть ты уверен, что я над тобой прикалывался? — Уверен, — Чимин протягивает руку и берет гладкую пачку со стола. Достает сигарету, бездумно рассматривает ее. — И уверен, что мы поговорим сейчас, поговорим откровенно, как никогда раньше. Я обещаю, что оставлю тебя в покое, если после всего, что здесь прозвучит, будет такой исход. — А если мне нравится, что ты, как пес, бегаешь за мной? — Тогда тебе надо лечиться, — пожимает плечами Чимин. — Но даже у этого должно быть объяснение. Так что? Юнги, растрепанный, отводит взгляд куда-то в сторону, молчит. Его лицо не выражает ничего, а вот пальцы — дерганные, и сам он какой-то дерганный. Что-то неуловимо ускользает, но что? Кухня набирается дымом, словно легкие, и Чимин, недолго думая, подкуривает тоже. Это никак не комментируется, но Юнги следит за ним: Чимин не видит — чувствует. Первая затяжка неглубокая, но стягивает все внутренности, отпуская постепенно и медленно. Юнги — как эта сигарета. Убивает медленно, травит до головокружения. — Сначала ты, — произносит Юнги. — Скажи свою версию, что ты думаешь. — Чтобы было удобнее подстроить под нее свою? Юнги театрально кладет правую руку на грудь: — Обещаю говорить только правду и ничего, кроме правды, — и, в завершение, лежавшей на столе ложкой отбивает по столу, имитируя молоток судьи. Чимин хмыкает, делает новую затяжку и сдерживает неприятный кашель, который бывает при редком курении. Сдерживает и не меняется в лице, стоически перенося нехватку воздуха. — Я нравлюсь тебе, — говорит, наконец, Чимин, когда перестает задыхаться. — И нравлюсь очень сильно. Тебе достаточно было одного только запаха, чтобы понять, что я привлекателен. И если бы в ту ночь на месте Тэхена был я, ты бы не сбежал и не остановился. Потому что ты действительно хотел этого. — Разумно. — Почему тогда у нас не вышло? — Потому что ты напился, как тварь, — Юнги отвечает спокойно. — И когда я попросил тебя тормознуть, ты… реально тормознул. Так что не Чонгук был тем первооткрывателем, что некий Пак Чимин умеет вовремя остановиться. — Ты помнил это все время, — Чимин неверяще качает головой. — И просто играл со мной. — Да, играл. Я думал, что если скажу, что ничего не было, то ты лишишься интереса и не захочешь таскаться за мной, как ошалелый школьник. У тебя же были принципы, а с ними трудно считаться, когда ты упертый баран. — А я слишком нравлюсь тебе, чтобы это прекратить, — Чимин делает затяжку под пристальным взглядом Юнги и выдыхает ему в лицо. Они будто меняются местами — прямо в этот момент. — Тебе нравится отрицать собственную симпатию. Да? — Нет, — Чимин выгибает брови. — Психоанализ тебе не к лицу. — В последний раз я был в этой квартире, когда от наших поцелуев ты протек, что не смог продолжить из-за стыда. Если бы ты был более… сдержанным… каковы были шансы, что мы бы переспали? — У тебя будут вопросы только про еблю, Чимин? Чимин забывает делать затяжку, тлеющий кончик сигареты набирается пеплом. — Ты убегал так долго, у меня накопилось много вопросов. И что скажешь? Или ты снова слишком крут для того, чтобы быть честным? — Мы бы переспали, — Юнги тушит сигарету носом в стекло и раздраженно дергает ногой под столом. — Мы бы переспали и в первое утро, если бы ты не остановился. Меня стало ебать это уже потом, когда мы протрезвели наутро, но вышло все смешно. — Обхохочешься, — траурно комментирует Чимин. — А Тэхен тогда остановился? — Нет, — Юнги намеренно бьет его в ногу под столом, маскируя под случайность. — Мне пришлось ударить его, это было не очень культурно с моей стороны. Вот такой я хам. — Ты поэтому не хочешь отношений? Потому что впереди всего идет запах? Настолько решающий, что ты готов был переспать с Тэхеном, если бы это был его запах? — Я думаю, что лимит вопросов исчерпан. Я ценю, что ты так галантно устроил этот допрос, обозвав его серьезным разговором, но мне кажется, что детское время вышло. Чимин думает, что они обречены. Он — обречен. — Взрослое время тоже вышло, Юнги, — он переводит взгляд на окно, за которым кромешная темнота, разбавленная фонарным блеклым светом у подъезда. Его отражение в черном прямоугольнике какое-то тусклое и серое. Наверное, так выглядят влюбленные люди. — Ты нравился Хосоку. — Я много кому нравился. — Почему же тебе никто не нравится? Я не могу тебя понять, у меня логика рвется от того, что я получаю. — Ты и не поймешь, — Юнги отбрасывает зажигалку на стол, до этого играясь ею. — Чимин, тебе и правда пора. Десять минут, помнишь? — У меня ещё один вопрос. — У тебя больше нет вопросов, — Юнги поднимается. — На выход. Юнги опирается руками о стол, нависая нерешенной проблемой. Чимин же ошалело смотрит на темное пятно на серых шортах и рефлекторно тянет носом чуть более разборчиво. Юнги что-то начинает говорить, но замолкает. Ловит взгляд Чимина и свой переводит вниз, тут же ловя ступор и… гнев. — Выметайся. — Зачем ты пригласил меня, когда у тебя течка? Ты в своём уме? — Я тебя не приглашал, ты приперся сам, — Юнги с силой тянет его за кофту, вынуждая подняться. — Ты же великомученник, что тебе стоит потерпеть? — он поднимает его пальто в прихожей и пихает его прямо Чимину в лицо. — Давай, в темпе. Хотел поговорить — мы поговорили. — Блять, у тебя течка, — неверяще говорит Чимин, не слыша ничего кроме. — Ты издеваешься! Наконец, запах мяты, сладкий и насыщенный, трогает его нос. Как будто до этого он и не дышал вовсе. Чимин в один момент вспоминает тяжесть разгоряченного тела и поцелуи до скрипа губ. Тот восторг, смущение и тлеющую необходимость быть услышанным. Юнги, варварски развеивая воспоминание, толкает его к выходу. Его впустили в квартиру в такое время, настолько доверяя? Это гребаный цирк, потому что Чимин едва удержал руки с Чонгуком, а он не настолько клоун, чтобы ничего не чувствовать. И судя по лицу Юнги, тот прекрасно об этом знает. Они все слишком хорошо о нем думают. Слишком хороший Пак Чимин, слишком правильный. Безопасно, спокойно, хорошо. Но на самом деле, Чимин уверен: опасно, тревожно и плохо. Пальто падает на пол, Юнги смотрит на него, как на идиота: — Ты нормальный? Тебе за дверь, Чимин. Чимин вдруг наступает, перехватывает тонкие руки, удерживает их и порывисто прижимается к губам Юнги. Чужой рот тут же сопротивляется и кривится, поцеловать не получается. — Псих, — Юнги отталкивает с силой и в следующий миг лепит пощечину. Все останавливается в этот момент, даже сердце, наверное. Звонкий шлепок отдается щемящей несправедливостью, но на окраине сознания есть темная мысль, что удовольствия ради можно подставить другую. По лицу же Юнги трудно прочесть тот эмоциональный спектр, который он выдает, особенно после того, как все стягивается в единый центр тяжести. Теплой лентой вниз, постепенно закипая в томительном ожидании. Чимин неверяще смотрит за тем, как тот облокачивается о дверь ванной комнаты и, ссутулившись, сводит дрожащие колени. Если бы не обстоятельства, то это было бы похоже на то, что Юнги вот-вот бы шлепнулся без сознания от слабости. Но Чимин знает, что это — не слабость. Не слабость, и в подобном состоянии он видит его впервые. Не то, чтобы опыт подсказывал, но Чимин интуитивно чувствует, чем все обернется. — Блять, просто иди нахуй, Чимин. Чимин, едва удерживая себя на месте, поднимает пальто с пола, дыша через раз, медленно забирает свои ботинки, берётся за ручку двери и… останавливается. За дверью — череда последовательностей его выбора, за дверью — тот мир, который он решит создать, если всю любовь придется переписать заново. Он получил множество новых деталей, у него есть все шансы оформить новый сценарий, даже если финал будет подведен под тем же итогом. Он проворачивает замок. Замыкается. Изнутри. — Что ты делаешь? — Не соответствую ожиданиям, — Чимин скидывает пальто на пол и, окинув Юнги взглядом, медленно подходит. — Была такая развилка в твоей системе? Юнги смотрит холодно и не отступает. Есть что-то еще, но уловить тяжело. — Выходит, ты окончательно сошел с ума, — он выставляет ладони, упираясь Чимину в грудь, и не пускает ближе. — Ты нормально соображаешь вообще? Чимин снижает голос: — Если честно, то не совсем, — он кладет руку на светлое лицо, большим пальцем очерчивая контур скулы. — У меня оставался еще один вопрос. — Время вопросов… — начинает Юнги, но Чимин его перебивает: — Зачем ты приходил на прошлой неделе? Тишина в квартире слишком осязаема. Запах лайма, мяты и табака остаются на языке и сильно отвлекают. Чимин бы облизал его всего, если бы не поплатился за это зубами. Что-то идет не так, но с какого конца начинает сыпаться — не разберешь. — Тебе надо поговорить со мной, Юнги. Иначе все напрасно. Юнги превращается в камень. Как будто время действительно вышло, а ведь крестная фея предупреждала. Чимин шумно выдыхает и осторожно обхватывает его лицо ладонями. Щеки горячие, Юнги дышит вполне спокойно. Не кусается. — Не надо думать, что я от тебя жду какой-то планки, тебе не надо меня ничем удивлять, чтобы доказать, что ты достоин. Тебе не надо бегать от симпатий, чтобы доказать всему миру, что ты создан по другим законам. Ты никому ничего не должен. Даже мне. Чимин качает головой и все еще не отпускает его лицо из ладоней. Смотрит, внимательно и долго. Наверное, это нервирует. Юнги вообще нервирует все на свете. Удивительно, что он еще не откусил ему голову. — Ты очень не похож на остальных, Юнги… — проговаривает в полутон, осторожно. — Даже если бы ты начал угрожать мне ножом, боюсь, я бы каждый раз оставался. — Потому что смекалка на нуле, очевидно. Ты идиот, Чимин. — Я идиот, Юнги, — соглашается Чимин. — Как угодно. Только ты так и не сказал, что мы больше не встречаемся, а это значит, что тебе тоже есть что терять. — Я не играю в дерьмо, ты должен был догадаться, — Юнги снимает с лица его руки, но не отходит. — То, что есть, это я. А у тебя жизнь иначе настроена, ты на другой волне, тот факт, что ты таскаешься за мной — один только он — портит тебя. Ты пять минут назад сидел и затягивался моими сигаретами, хотя в первую нашу встречу ты морщился, стоило мне выдохнуть дым тебе в лицо. — Тебе не нравятся курящие альфы? — он усмехается. — Я сам выберу, что мне нужно. — Самостоятельный мальчик, я помню. И твои железные принципы помню, — Юнги вдруг снимает с себя футболку, отчего Чимин трезвеет в доли секунды. И поясняет: — Очень жарко. Помедлив, Чимин тоже снимает с себя кофту. — Жарко, — соглашается. И молча смотрят друг на друга. Юнги — голодная пантера, которая, вроде как, знает, за каким чертом ей нужна добыча. И Чимин под хищным взглядом вполне себе трезво ощущает себя пушистым кроликом. Но ведь должно быть иначе? Еще свежи воспоминания, какой чувствительной бывает светлая кожа, каким четким узором проступают на ней багровые пятна засосов. Перед глазами всплывает утро, в котором они оба проснулись навсегда оторванные от прежней жизни. И сейчас Чимин (Чимин ли?) тянет их на самое дно, откуда выхода не будет. Осознает, конечно же осознает последствия, и, что вероятно, это последний раз, когда они видят друг друга так близко. Какова цена, Чимин? Ты готов к обмену? Ты все учел? Ты вообще справишься? Чимин делает глубокий вдох. Шаг, второй, третий. Юнги отступает, спиной выбирая верную дорогу. Свет остается гореть только на кухне, а здесь — безмолвное окно с белым отблеском от фонаря, которого хватает ровно на столько, на сколько нужно. Чимин наклоняется ближе, лицо опаляет чужим выдохом, он целует на пробу, едва сминая губы, почти не оставляя на них влажного следа. Губы поддаются, с горячим дыханием, запахом табака, а еще — кисло-сладкой мяты. Чимин заранее знает, что ему мало — налегает сильнее, выпускает на волю руки и горячими ладонями обжигает тонкую талию. — Ведешь себя так, будто знаешь, что делать, — усмехается Юнги, и Чимин влюблен в его ухмылку, поэтому целует еще, на этот раз с языком. Юнги — открыт. В голове пусто, тихо настолько, что смущающие звуки чмоков и неосторожных выдохов кажутся слишком объемными. Чимин плотно ведет руками вниз по спине, приспускает шорты с его бедер, оголяя сразу же, и склоняет к дивану. Ответ следует незамедлительно: пальцы больно сжимаются на плечах, по шее, в волосах. Обороты набираются с каждой секундой, и в таком положении они оба находятся впервые — Чимин прижимает Юнги к дивану, так и не стянув до конца его домашние шорты. Хочется что-то сказать. Не хочется ничего говорить. Чимин торопится, застигнутый врасплох невероятным обаянием и притягательностью. Юнги и без своих феромонов нравится ему слишком сильно, так что говорить о том, что происходит с ним сейчас? Чимин ползет руками по пояснице вниз, вниз, еще ниже, позволяя себе сжать под бедра и… замедлиться в поцелуе. И шумно выдохнуть ему в губы. — Что? — самонадеянно хрипит Юнги. — Не знаешь, что дальше? И смотрит, как будто это — очередная проверка на прочность, и Чимин ее вот-вот завалит, опозорившись так, что не отмоется. По телу, бокам, ребрам, и на пробу — губами по ключицам, груди и немного ниже, не достигая пупка. Останавливается, ощутив стянутые от поцелуев губы, и — наклоняется дальше. Садится, опираясь на колени, и тянет шорты. — Ты… — Заткнись. Чимин замолкает. Руки Юнги он перехватывает на автомате — точно неизвестно, тот хочет просто заплести пальцы в волосы или убрать его оттуда, поэтому Чимин на всякий случай не дается и продолжает. От пупка и вниз, вниз и вниз, на короткий миг прижимается полными губами к члену через белье, резко вдыхая. Вот теперь Чимин точно уверен, что Юнги течет, и это знание просто откуда-то извне — он ведь никогда не сравнивал на опыте, что такое омега в течке, когда ты по-настоящему желаешь остаться на ночь. И когда ты желаешь этого не один. Надолго не задерживается — целует светлую кожу бедер с внутренней стороны, распаковывает его ноги от шорт — до самых щиколоток — целует колени и быстро возвращается обратно, готовый убрать, наконец, белье. Чимину неоткуда много уметь, а желает ли многого Юнги? Чего хочет Юнги? — Не видел — значит не было? — комментирует Чимин, когда замечает, что Юнги закрывает лицо ладонями. Тот, ожидаемо, не отвечает. Между ног — мокро. Чимин, наконец, имеет возможность коснуться разогретой кожи пальцами, собрать скользкую смазку и растереть между подушечками, втереть в кожу, оглаживая чувственные места невесомо и ласково. Юнги убирает ладони от лица и смотрит на него нечитаемо и малопонятно. Так странно. Все это — странно. Юнги, растрепанный и теплый, дающийся и немножко откровенный, с волнующимся пульсом и острыми мурашками. — Я, наверное, сдох и попал в ад, — Юнги вздрагивает от прикосновения к коленям, но не сводит их. Это… сексуально. — Все настолько плохо? — Надеюсь, мне не понравится. — Тогда мы попробуем еще раз. Чимин снимает с него трусы, опуская к шортам, и стягивает совсем. Теперь, когда Юнги полностью обнажен, остается дышать, но в воздухе смертельная отрава с самым манящим запахом. Он слишком сильно реагирует, сердце бьется в ушах, по телу расплавляется томление и жидким огнем стекает вниз. Юнги вытягивается перед ним на спине, пробирается пальцами под пояс джинсов, и от этого голова гудит еще громче. — Вот скажи, — Юнги звякает бляшкой и, вынув железный болт из петли, раскрывает тугую ширинку. Чимин останавливается и… смотрит. — Что тебе больше всего запомнилось? — Что ты имеешь в виду? — не понимает Чимин — у него грудную клетку проламывает, пока тонкие пальцы щекотливо проникают под белье. Он тут же реагирует и надсадно стонет, тихо всхлипывая. Юнги прикусывает губу и сжимает его крепче. — Все это время. Что тебе запомнилось сильнее всего? Чимин на дрожащих руках опускается на него сверху всей тяжестью и прячет лицо в изгибе шеи. Тянет носом и рассыпается от прикосновения горячей руки. Юнги никогда не позволял заходить так далеко — ни себе, ни ему. Перед глазами путанным калейдоскопом вертятся осколки событий, так что при всем желании он не смог бы вычленить ни одного значимого — они были крохотными атомами одного целого ничего. Но это самое ничего для Чимина — целая история, о которой не расскажут в книгах. Осколкам — сиять и резать. Чимин стонет. — Я люблю тебя. — Чимин, — Юнги вздыхает, как от усталости, и Чимин толкается ему в ладонь более резко, отчего тот пропускает рваный выдох. — Чимин… Они тут же встречаются взглядами. Чимин поднимает голову и смотрит. Смотрит, смотрит и смотрит, не смея даже моргнуть, чтобы видение не рассеялось. У видения черные глаза, как острое лезвие, розовые губы, явный контраст черных волос и белого лица. И голос — низкий, необычный, надломленный, сиплый. Мятная фантазия Пак Чимина. Юнги дышит глубоко, медленно, шумно. Если бы не знать, то кажется, что он напуган. Но читать между строк — по жестам, по касаниям, по взгляду. И страха нет, есть бесконечный горизонт событий. Настоящая головоломка для глупца. Чимин отводит руку вниз, пальцами проводит по горячей промежности, не отводя глаз — лицо Юнги искажается — и двумя внутрь. Чимин прижимается к его лбу своим и вводит пальцы глубже, чувствуя, как горячее тело превращается в раскаленную сталь, и непокорный Юнги трескается в надломе бровей. Сердце стучит, как ненормальное. Чимин гулко сглатывает и дышит через раз. Опираясь на локоть, он прощупывает Юнги изнутри, сначала осторожничая, но постепенно смазывая эту осторожность по краям и напирая. Юнги молчит. Позволяет, не сводит ноги, но молчит и поджимает губы. Чимин зубами подхватывает нижнюю и тянет, и Юнги сдержанно стонет — коротко, тихо, быстро. — Что скажешь?.. — Чимин шепотом обводит его губы и влажно прихватывает их. — Так лучше? Чимин прожимает настойчивее, и Юнги, не рассчитав, резко бьется коленом о спинку дивана. — Блять, — он так отчаянно смотрит на эту самую спинку и тут же закрывает глаза. Сглатывает и, подождав, все же говорит: — Тебе стоило разобрать его… Чимин тут же целует раскрывшиеся губы и, смелея совсем, пальцами имитирует толчки, доставая до самых костяшек. Реакция, которую дает Юнги, сметает здравый смысл, и тогда обдуманности становится все меньше. Капли смазки щекотно ползут по запястьям. Юнги и правда протекает очень сильно, как в тот раз… Юнги — утонченный. Без одежды он кажется совсем призрачным. Голый, мокрый, заведенный и злой, как черт, он хватается за плечи и едва слышно стонет на каждый толчок, впиваясь в кожу ногтями — Чимин шипит и продолжает, пока Юнги не замолкает и не выгибается, натягиваясь до протяжного и высокого стона. Чимин скулит и несильно кусает его щеку. Они понимают оба. Все понимают. Сейчас кажется, что Чимин знает все ответы, и что спрашивать даже не нужно — все как на ладони. Надломленный Юнги, нежный, как никогда, шевелится под ним и со стыдом поглядывает вниз. А Чимин… Он снимает с себя промокшие джинсы (от Юнги, от рук, от себя), снимает с себя все предрассудки, все ошибки, все якоря. Если Юнги без доспехов, то он тоже должен попробовать. Рвется фольга с презервативом, в спешке летит черти куда. Юнги, раскрытый, дышит глубоко и сдержанно, а для Чимина замирает время или бежит ускоренно, не разобрать. Он оказывается внутри за один медленный толчок: добирается до самого основания, тягуче, плавно, жарко. Юнги начинает дышать часто-часто, хочет отвернуться, но Чимин не дает — кладет ладонь на щеку. Нос в нос. Глаза в глаза. Ответ за ответ. Поцелуй нежный и какой-то отчаянный, мокрый, вымотанный, из последних сил — вопреки толчкам. Чимин, не убирая ладоней от чужого лица, целует Юнги глубоко и с благодарностью, забирая инициативу, смущение и вообще все. Бесконтрольный хаос превращается в нехватку воздуха. Они сгорают заживо, слабыми конечностями выискивая способ зацепиться за реальность. Юнги дышит где-то у самого уха, царапает плечи, отпускает, скребется о диван и вытягивает руки вверх, отдаваясь. Чимин вжимает всем весом, обтирает всем телом, забывает дышать и стонет, проникая до самой сути. Так тихо. Так громко. Розовые следы по ногам и рукам, по шее, под ребрами — на коже Юнги все заметно до естественного хорошо, и Чимин мнет его еще и еще, пока, наконец, тот не сдерживается и не запрокидывает голову со стоном. Чимин не знал, что Юнги будет брать много, что Юнги захочется взять все. С больным удовольствием он проталкивает в него узел, глубже, пока того гнет и он разводит колени так широко, что, наверное, и самому становится неудобно. Еще эта спинка дивана… Он поднимает голову, туманно смотрит вниз, что-то неразборчиво шепчет и вскоре растворяется совсем. Чимин обнимает его, короткой очередью поцелуев отдает от виска до шеи. Прихватывает кожу, мнет, кусает, идет дальше. Снова прихватывает, снова мнет, и в голове отчетливыми воспоминаниями воскрешают точно такие же поцелуи, как будто бы то происходило с ним взаправду. Внутри наполняется смыслом. Потерянные детали находят свои места. Узел медленно спадает, но по рукам все еще расходятся мурашки и пробирают до самого затылка. Чимин закрывает глаза, пережидая, и после — медленно их открывает. Сердце на месте, грудь не пробита. Дышать — дышит, осознавать — осознает. Юнги жадно хватает воздух ртом, но молчит и не шевелится. Только спустя какое-то время заправляет влажную челку рукой и шумно сглатывает. Его голос в тишине кажется не слабым и задушенным, а очень громким: — Это был не нежный секс, — он, наконец, открывает глаза и смотрит на Чимина в упор. Под дулом у самого лба прощаться не так страшно, можно просто улыбнуться и ждать выстрел. Юнги, растягивая слова, с ленцой соглашается: — У тебя действительно есть узел… Убедил. Чимин хочет ответить, сказать то, что больше всего хочется сказать, но ему не позволяют: — Тшш, — Юнги все еще пытается отдышаться — Чимин видит это по тому, как он ловит дыхание и делает глубокие вздохи. И палец у губ лишь щекотно обводит контур, потом Юнги вновь расслабляется и складывает руки по обеим сторонам от головы. Снова открыт. Таинство первого раза развеяно. Чимин чувствует боль от своей любви, как будто осколок отлетел куда-то под сердце и ноет, тянет, как зубная боль. Но на фоне всего он чувствует бесконечное обожание и прилив радости, видя Юнги досягаемым и, наконец, понятным. Юнги произносит: — Твой запах повсюду. — Думаю, это твой. Они вновь встречаются взглядами. Молчат, напряженно выискивая в глазах друг друга нечто особенное, и… Смеются.