Телохранитель киллера

      Просыпаться не хочется. Щупальца тьмы из царства Морфея, будто жвачка, прилипшая к подошве ботинка, тянутся за мной, не давая вынырнуть окончательно и прийти в себя. Снится что-то невнятное, мутное, со смазанными по краям красками, а в центре — призрачное дрожащее нечто, достать до которого никак не удаётся. Очень жарко, левая рука затекла и болит от неудобного положения, чувствую острые покалывания в кончиках пальцев и непривычную тяжесть на плече, но продолжаю бороться с желанием подремать подольше и разобраться, что происходит.       Тяжесть под боком смещается, напирает, закидывает на меня руку и ногу, и я моментально просыпаюсь, вытаращившись в потолок. Вот это да! О нет! Чем вчера думал, соглашаясь на подобную… авантюру? Не то чтобы не хотел очутиться в такой шикарной кровати, да ещё и в объятьях конкретного парня, но… Я же собирался сначала во всем разобраться. Потом решить вопрос с Чэнлэ — отношения с клиентами недопустимы, потому нужно действовать по инструкции. Чёрт! Чэнлэ! Написав смс, а не позвонив, как обычно, он подал знак «я сильно зол, даже говорить не могу». В чём же я провинился? Отрицать не стану, выбор большой: потащил на опасную операцию клиента, не согласовал действия с начальством, ездил на вечеринку, где меня представили совсем не в амплуа телохранителя. Что ещё? Джехён также мог подлить масла в огонь, сочинив нечто эдакое, после которого правда повиснет в воздухе. Кому поверит начальник, мне или своему родственнику?       Собрав волю в кулак, отлипаю от потолка и осторожно перевожу взгляд влево. Ещё никогда не рассматривал его так близко. Тэн спит, плотно сжав губы и насупив брови. Чёлка падает ему на глаза, отбрасывая тени. Мне больно видеть последствия ушиба на его лице — вина за то, что он пострадал, неоспоримо лежит на мне. Но Тэн не выглядит напряжённым или испуганным, скорее сосредоточенным и очень серьёзным, будто сейчас там, во сне, решает сложную головоломку. Глаза под веками беспокойно бегают, но дыхание медленное и ровное. Надеюсь, ему снится хороший сон. Его рука покоится у меня на груди, он вдруг сжимает ткань футболки, отчётливо говоря «нет», и снова хмурится. Пластырь на носу слегка отклеивается, становится видна ранка.       Протянув руку, легонько поправляю пластырь, стараясь не разбудить Тэна. Несмотря на затёкшую руку и жутко неудобную позу, хочу ещё немного побыть вот так близко и смотреть на то, как он спит. Тэну плевать на мои мечты, он моментально открывает глаза.       — Тэён? — неуверенно спрашивает он, закусывает губу, и чувствую, как напрягается его тело. Боится спугнуть меня?       — У тебя длинные ресницы.       Тэн шарахается, но сил в моей сомлевшей руке хватает, чтобы удержать его от падения и прижать обратно к себе.       — Зачем ты меня рассматривал? Я сегодня некрасивый. — Он выскальзывает из моих рук, садится, касается переносицы и аккуратно нажимает подушечками пальцев под глазами, морщась от каждого прикосновения.       — Неправда. Ты такой милый, когда спишь. Что тебе снилось?       Впервые в жизни спрашиваю нечто подобное. Хочу, чтобы его сон был обо мне, однако, припомнив категоричное «нет», надеюсь, что там был Ёнхо.       — А когда не сплю, не милый? Ясно… Что снилось, не помню, — пробурчав что-то невнятное, Тэн спускает ноги на пол, шарит в поисках тапок и собирается сбежать. Успеваю перехватить его за талию в последний момент, а может, он сам позволяет мне успеть. Мы оба замираем и замолкаем — жду, что он оттолкнёт, но, не встретив сопротивления, тихонько подбираюсь сзади и обнимаю, касаясь дыханием его шеи. От него пышет жаром и до сих пор сладко пахнет, едва уловимо, смешавшись с настоящим запахом, и мне хочется его обнюхать, даже лизнуть нежную кожу на шее, чтоб узнать, какова она на вкус. Я полностью потерялся…       — Правда, не помню. Наутро всегда забываю сны, остаются лишь ощущения.       Он задумывается, словно невзначай наклоняет голову, открывая доступ к шее, не отстраняясь и позволяя обнимать себя со спины. Едва дотрагиваясь, медленно веду носом вдоль его плеча и, когда ткань его пижамы заканчивается, невесомо прикасаюсь губами к обнажённой коже. Внутри порхают бабочки, и велю себе остановиться, не терять контроль, но сражаться с собой больше не могу, потому продолжаю, как заправский маньяк, дышать ему в затылок и в один момент замечаю, как он вздрагивает, а его кожа покрывается мурашками.       — И как ощущения?       — Тэён! — он подскакивает, его заносит в сторону, и он хватается за стену, чтобы сохранить равновесие, пытается сохранить серьёзное, даже строгое выражение лица. Получается плохо, потому закусывает губу, чтобы сдержаться. — Ты что, пристаёшь ко мне?       — Нет. Мне показалось, ты замёрз. Просто согреть пытался.       — Замёрз? Да я сейчас воспламенюсь… Извини. Мне надо в туалет. — Тэн пятится, а глаза его бегают. — Знаешь, пописать, умыться, зубы хотя бы почистить…       Исчезнув так быстро, что я даже осознать не успеваю, он хлопает дверью в ванную. Конечно, как затащить меня в постель и мигом отрубиться, так он профи, а как я чуток к нему приближаюсь, так он сразу сбегает. Нехотя ложусь на своё место и обнимаю его подушку. Уже остыла. Там же нахожу свой выключенный телефон, он «давит» неизвестностью и гипотетическими проблемами, а я даже не знаю, сколько сейчас времени. Мне хочется понежиться в постели, ведь такая возможность — слишком редкое удовольствие, но недавнее нежелание просыпаться уже сменилось бодростью и лёгкой головной болью. Такая появляется, когда слишком долго спал, дольше, чем обычно, и дольше, чем положено. Чашка кофе и сытный обед исправят ситуацию. Даже обычный душ сотворит чудо, потому что настолько выспавшимся я себя не помню уже давно. У Тэна в спальне нет ни окон, ни часов. Интересно, чем последние не угодили? Слышал, в казино тоже нет смены дня и ночи, нет часов, там безвременье — попав туда, легко забыться и потерять себя. Как я потерял себя. В голове вакуум, хочется лежать и не двигаться, не покидать алую обитель разврата. Хотя здесь ни разу ничего не происходило, именно так я зову это место. Ведь здравый смысл, как только я тут оказываюсь, у меня совершенно отрубается.       Тэн надолго застревает в ду́ше, не возвращается, и я начинаю догадываться, что он ждёт, когда я уйду. Выведя пару узоров на простыне, забираю телефон и выхожу. На улице едва брезжит рассвет, неужели мы проспали всего пару часов? Настенные часы показывают какие-то странные семь двадцать, и я не сразу догадываюсь, что уже вечер, а не утро. Мы дрыхли больше двенадцати часов! Да быть того не может! Неужели я так крепко заснул и даже ни разу не проснулся? И Тэн не просыпался? Я бы точно услышал и почувствовал. Первый порыв — включить телефон, но тогда окончательно всё испорчу. Словно из рога изобилия туда посыплются сообщения и звонки содержания отнюдь не самого приятного, у меня не останется времени даже на кофе.       — Читтапон, я к себе. Знаешь, тоже пописать, умыться.       За дверью совсем рядом раздаётся смешок, он стоял, прислонившись ухом, и подслушивал за мной.       — Возвращайся…       Немного обескураженный его странным поведением, убегаю домой, по дороге по закону подлости натыкаюсь на двух соседок со своего этажа. Одна ведёт ребёнка из садика, вторая куда-то уходит. Здороваемся, и женщины тактично отворачиваются — по моей опухшей физиономии и нечёсаной шевелюре видно, что я недавно проснулся.       Квартира встречает меня злющей кошкой, неуютной прохладой и сыростью. Недостаточной, чтобы заставить стучать зубами от холода, забившись под одеяло, но вполне ощутимой, чтобы поспешить захлопнуть забытое вчера впопыхах открытое окошко. Сразу становится теплее, но я уже вспоминаю, куда положил пульт от кондиционера — чуток тёплого воздуха в комнате не помешает. Нужно ли тратить электричество, если я сейчас вернусь к Читтапону? Побеждает любовь к теплу, и, оббежав комнату по кругу раза три, наконец нахожу пульт в кухонном шкафчике за банкой с кофе. История его попадания в столько странное место замалчивается.       Кошка трётся о мои ноги, высекая искры, и орёт. Ей не холодно, но очень голодно. В миске давно пусто, зато в лотке целая гора креатива.       — А ещё говорят, что вы твари бессловесные. Так почему я сейчас слышу в твоём мяуканье нецензурщину?       Перехватив «тварь» поперёк, прижимаю к себе и наглаживаю. Она не сопротивляется и не царапается — чего не сделаешь ради еды. Вот поест и снова мне в рожу вцепится.       — Надо позвонить Лукасу, пусть забирает тебя скорее, иначе привыкну и оставлю…       На кормление и уборку уходит не так много времени, замечаю, что после небольшой практики сейчас получается сносно. Пока кошка хрустит кормом, доливаю ей воды в мисочку — на коробке с кормом написано не забыть оставлять попить, — и засыпаю свежий наполнитель в лоток. После копания в дерьме, снова хочется проветрить комнату, хотя вонять вроде не должно, но мне слишком непривычно ухаживать за животным. Вообще за кем-либо ухаживать.       Наконец привожу себя в порядок, поймав на мысли, что тороплюсь и сам себя подгоняю. Тэн никуда не денется, но мне поскорее хочется вернуться наверх. Переодеваюсь в домашнее, но приличное, и последний штрих — маскирую очередной синяк на скуле. Корректор уже подходит к концу, осталось с полсантиметра. Тэн переживал, что он некрасивый, куда там ему до меня!

***

      — Чем займёмся?       Ужин подходит к концу, я тыкаю палочками в тарелку почти на ощупь — Тэн зажёг одно бра у дальней стены. Света даёт мало, рассеивается позади, обволакивая меня длинными тенями, но романтическое предвкушение быстро угасает — мы сидим по разные стороны от кофейного столика, подогнув ноги и упираясь ладонями в колени, а вроде как задорно начавшаяся беседа то и дело обрывается, Тэн всё чаще теряет нить разговора и тупит. Вскоре и я начинаю путаться, о чём мы говорили. Вроде о кошке, потом об аварии, а до этого… кажется, речь шла о новом заборе то ли на территории Зелёнки, то ли у соседей.       Читтапон сегодня одет прилично, как никогда. Любимый халатик, на который я так рассчитывал, сменился объёмным пушистым свитером и джинсами, из-под которых выглядывают полосатые носки. И как ему не жарко? В комнате и так градусов двадцать пять, я уже расстегнул верхние пуговицы на рубашке и подумываю, не слишком ли будет нагло снять носки?       Над лицом он тоже поработал: синяки чуток замазал, а на нос наклеил новый пластырь. Розовый в белую крапинку. Хотя пылающие щёки, когда я только вернулся к нему, скрыть не смог — и чего он себе надумал за время моего отсутствия? Тэн тянется к диванчику за пледом и накидывает себе на плечи, трёт висок, потом начинает зевать и сразу одёргивает руку. Будто я не замечу… Ему скучно. Неужели вчерашнее предложение навеяно обычным нежеланием оставаться в одиночестве после всего произошедшего? А я уже себе столько всего накрутил, нафантазировал. Казанова хренов… Стоило сразу догадаться, у меня нет ни шанса и все эти игры — не для такого простака, как я.       Часы показывают девять, и на улице загораются фонари — очередное нововведение пока что на стадии тестирования. Неяркие жёлтые кляксы просачиваются через мокрые стекла, оседают новыми бликами в наших глазах. Лицо Тэна бледное, но он мне улыбается странной, пьяной улыбкой.       — Не знаю. Я выспался, съездим куда-нибудь? Или лучше не стоит. Вдруг снова эти?       — Сегодня останемся дома.       Смысл тащиться в дождливую погоду, если нет желания, да ещё и с человеком, что вызывает зевоту? Сказал бы прямо — правду мне принять намного проще и легче, чем завуалированный посыл. Смотрю на него и снова не пойму, что с ним не так. Или со мной. Он улыбается, но как-то неправильно. Я должен разозлиться, ведь он снова обманывает, но мне грустно, а в груди появляется какая-то ледышка. Почему он так себя ведёт? Вопреки всему, хочется подойти и обнять его. Это какая-то печальная, болезненная ложь, которая ранит обоих, и сегодня у него не получается её скрывать.       — Тогда поговорим?       Вскидываю на него взгляд и замираю, боясь спугнуть. Тон и напряжённая поза говорят о том, что сейчас услышу нечто важное. Он елозит палочками по пустой тарелке, рисуя узоры по остаткам соевого соуса, — на ужин у него была порция меньше, чем у кошки, и пора бы давно привыкнуть, что он мало ест, но сегодня — рекорд. Пара макаронин, да кусочек рыбы. Дождавшись моего кивка, он опускает голову.       — Тэён, я тебе полностью доверяю и знаю, что ты не предашь. Но доверяешь ли ты мне?       Тихий голос растворяется в сумерках, фонарь за окном пару раз мигает и тухнет. Я не суеверен, но вижу плохой знак. Сложный вопрос. Смотреть на то, как Тэн обнимает себя за колени и мелко трясётся, ещё сложнее, однако врать мне не хочется. Как и честно отвечать, потому что правда двоякая: я ему не доверяю полностью, как не доверяю любому другому человеку, которого не знаю от и до, но… даже так я не могу не думать о нём. Не могу не хотеть быть ближе, даже если он обманет.       — Почему ты спрашиваешь?       — Мне страшно, — он сильнее обнимает себя и кладёт голову на колени. — Я боюсь.       — Преследователей?       — Нет. Они всего лишь люди. Их мотивы понятны и просты, пусть и влекут за собой последствия. Мой страх иррационален, я сам себя не понимаю, но не могу избавиться. Я боюсь прошлого. Оставив его позади, я решил начать новый путь, но старое меня не отпускает. Даже моя травма, которая перечеркнула всё, отрезала дорогу назад, не может стереть прошлое. Обещая тебе правду, где-то в глубине души я надеялся, что удастся замять её и больше не возвращаться.       — Тогда не возвращайся. Забудь…       — Я так и хотел. Но есть вещи, которые так легко из жизни не выкинешь. Боюсь, ты не примешь меня такого… Боюсь, чем ближе ты ко мне сейчас, тем дальше окажешься потом. А я больше не хочу оставаться один.       — Да что происходит? Тэн? Если я слишком тороплюсь, то давай притормозим. Я готов ждать. Я могу подождать, правда. Нам некуда спешить.       Боже! Не верю, что говорю подобное вслух. Я точно тронулся умом. У нас ничего не было, кроме непонятных двусмысленных разговоров, да смазанного детского поцелуя в щеку, который, по сути, может ничего не значить для него. Ещё ничего не решено и не определено, а я уже умоляю его не бросать меня, сердце колотится о рёбра, страх сдавливает горло — я боюсь потерять то, чего никогда не имел. Вот оно, безумие потерявших голову, над которыми я всегда насмехался. Которых никогда не понимал, а оказывается, пополнить их ряды не так уж и сложно. И самая большая опасность в том, что ты совершенно не замечаешь, как погряз в болоте, не видишь опасности до тех пор, пока липкая жижа не смыкается у тебя над головой.       — Да подожди ты! — он отталкивает мою жалкую руку не зло, не раздражённо, а так, будто я не понимаю. И он прав. Разум и чувства борются между собой, и первый уже заведомо в проигрыше. — Не хочу тормозить, наоборот, я в ужасе от того, как сам всё начал, а теперь порчу. Я так хотел, чтобы ты обратил на меня внимание, но теперь испугался. — Во мне снова зарождается зыбкая надежда, а Тэн невесело усмехается и качает головой. Он не смотрит и не слушает меня, он говорит сам с собой. — Такой трус… Честно говоря, не особо надеялся на удачу, но всё вдруг стало таким серьёзным, и я понял, что шутки кончились. Чтобы у нас что-то получилось, надо прекращать лгать. Я не хочу, чтобы что-то встало между нами, но боюсь, что ты не справишься с правдой.       — Тэн, ты загоняешься. — Вопреки его сопротивлению, пересаживаюсь поближе, обнимаю за плечи, дотрагиваюсь до его щеки и перехватываю руку. — Да ты весь горишь!       Тут уже удивляется и сам Тэн, он терпеливо ждёт, пока облапаю его: прижмусь тыльной стороной ладони к его щеке, а следом и губами ко лбу.       — Жар? Мне холодно! — он натягивает накинутый на колени плед повыше и закрывает глаза, всё становится ясно: и странное поведение, и плохой аппетит, и тёплая одежда. Ну и, конечно же, весь сказанный бред. У него температура, и она повышается.       — Вставай, поедем в больницу.       — Нет! — он цепляется руками за кофейный столик, посуда дребезжит, грозя свалиться на пол. Столик ни коим образом не помогает ему, пальцы соскальзывают с глянцевой поверхности, и я веду Тэна назад в спальню. Едва волоча ноги, он постоянно бормочет. — Таблетку выпью. Честно. Таблетки всегда помогают. Они всегда помогают…       Он жмурится от яркого света, когда я щёлкаю выключателем в спальне, и обессиленно падает на кровать. Снимаю с него тапки и закидываю ноги, а следом тщательно укрываю одеялом. Его лицо пылает, а губы пересохли. Пока звоню в скорую и дожидаюсь врача на дом, он сворачивается клубочком и трясётся, а несвязная болтовня превращается в настоящий бред.       После осмотра ситуация не становится ясней — это не простуда, и не воспаление. Взяв кровь на анализы, доктор расспрашивает меня о событиях последних дней, о том, как питается и в каких условиях проживает больной, ставит первичный диагноз — переутомление и нервное перенапряжение.       — Да-да, я просто устал. Отдохну и буду как новенький. — Тэн пытается привстать, чтобы доказать, насколько всё в порядке, хотя его пылающий вид говорит обратное. — Я не поеду в больницу!       — Я не могу заставить вас, — мужчина разводит руками и обращается ко мне: — Пусть выспится, потом нужно хорошее калорийное питание и спокойствие.       — Он всегда очень мало ест.       — Ну, вот и проследите за этим. Пуст ест понемногу, но чаще. Господин Личи… Личаи… Эээ… — запнувшись, доктор сглатывает от неловкости, и я его не осуждаю — фамилию Читтапона я и сам заучил не с первого раза. Он выкручивается иначе: — Пациент не выглядит истощённым, но упадок сил на лицо.       Выслушиваю длинный список того, что можно, а чего нельзя, тактично отворачиваюсь, чтобы не пялиться на задницу Тэна, когда доктор делает ему укол с жаропонижающим и с чем-то там ещё, провожаю врача, а когда возвращаюсь, Тэн крепко спит. Вот и вся романтика.       Спать не хочется, потому я несколько часов шляюсь по квартире и смотрю клипы по телеку без звука, чтобы не разбудить больного. Прислушиваюсь к его беззвучному дыханию, стоя у кровати, что порой превращается в целый квест. Мне чудится, что он не дышит. Наклоняюсь к самой его груди и смотрю, как она мерно вздымается, и, лишь убедившись, что всё в порядке, успокаиваюсь.       Когда не торчу у кровати, наворачиваю круги по гостиной, опасаясь что-либо трогать, чтобы случайно не зацепить, не сломать, и снова возвращаюсь проверить состояние спящего. В итоге во время очередной проверки обнаруживаю Тэна в привычной позе звезды, одеяло откинуто в сторону, а потрогав руку, ощущаю, что она стала почти нормальной температуры. Не удивлюсь, если поутру он встанет как ни в чём не бывало. Впрочем, это было бы прекрасно.       Пару раз его телефон загорается, сообщения приходят или звонок — непонятно, телефон стоит на беззвучном, и я переворачиваю его экраном вниз, поборов искушение прочитать послание. Любопытство манит, экран — гигантский магнит, а я тонкая игла. Некоторые вещи лучше не знать, и хотя я не верю в страшные секреты этого парня, зёрна сомнения уже посеяны. Паранойя, моя извечная спутница, снова напоминает о себе, и я гоню её прочь из мыслей, из сердца. Уходи, не тревожь меня, достаточно того, что я нашёл винтовку у Тэна и облажался. Не хочу знать. Хочу знать всё…       Поправляю упавшее на пол одеяло и выхожу из спальни, чтобы снова заняться метаниями. Что именно пытался мне сказать Тэн? Что такого страшного в его прошлом? Я не могу заглянуть ему ни в голову, ни в сердце, а лазить по чужой квартире — выше моего достоинства, к себе идти не хочу — там холодно, и страшная кошка. Всё так странно и сложно, и, честно говоря, я уже ничего не понимаю: стоит ли знать прошлое, докапываться до правды или просто попробовать настоящие отношения. Для начала придётся разобраться с работой.       Приняв решение, успокаиваюсь и, засунув руки в карманы штанов, пялюсь в окно — заняться всё равно нечем, а в полночь фонари выключили, и двор погрузился в привычный сумрак. Перекатываясь с пятки на носок, рыскаю глазами по дворику, снаружи ни души, только мелкий противный дождик моросит. Как представлю, насколько мерзко, сыро и холодно на улице, и как хорошо здесь, внутри, в тепле, так сразу на душе веселей становится. А чуть позже я пойду и с абсолютно непоколебимой наглостью залезу под одеяло к Тэну… Жарковато будет во всех смыслах. Конечно, если мне найдётся место, а то он так развалился, что я только с краешку смогу примоститься. Но можно его чуток подвинуть, приобнять…       Моё внимание привлекает движение на стоянке, и я по профессиональной привычке отступаю за пределы видимости, чтобы незаметно продолжить наблюдение. Сердце на мгновение ускоряется, но я успокаиваю его ровным дыханием. Паникёр. Чёрный силуэт медленно, перебежками пересекает по несколько метров пути и уж точно не со стороны поста охраны, я уже некоторое время смотрю в ту сторону. Он пришёл с другой стороны. Из парка. Старое ограждение полностью снесли, а новое поставить пока не успели, потому бродить по чужому двору может кто угодно и где угодно, многие так и делали долгое время. Возможно, крадущийся гость — всего лишь припозднившийся с работы мужик, и петляет он неспроста — пьян, пытается запутать следы и никак не решится заявиться домой. А может и залётный, не из наших, территория то открытая, а в парке полно желающих попить пивка. Но не в такую же погоду!       Тень приседает у светло-серой машины, на фоне которой силуэт напоминает переполненный мусорный пакет, и больше не двигается. Выключаю телек, чтобы убрать в комнате источник света, и незаметно возвращаюсь к окну. Цель нахожу не сразу и не на том же месте — она уже переместилась ближе, а через мгновение ещё. Теперь можно хорошо рассмотреть субтильную сгорбленную фигуру человека, окутанную в чёрный блестящий дождевик. Полы его плаща свисают поломанными крыльями, а в районе живота он непомерно раздут, будто прячет младенца. Незваный гость то и дело останавливается и, вроде как, задирает голову, чтобы посмотреть наверх, точнее сказать не могу — лица не видно, лишь тёмный провал. Добравшись до нашего подъезда, он уверенно поднимается по ступенькам и заходит внутрь.       Происходящее мне уже не нравится. Оружие всегда при мне, потому сразу прихватываю пистолет, ключи, и в одних носках тихо выскальзываю наружу. Закрыв дверь, выключаю в коридоре свет и скрываюсь на общем балконе, сразу пожалев о своей глупости — пол ледяной, а на незакрытом балконе гуляет жгучий сквозняк, за пару секунд выхолодивший из меня всё тепло. В кроссовках и ветровке двигался бы точно так же бесшумно и с бо́льшим комфортом, но я так боялся прозевать визитёра, что наплевал на такие мелочи. Ночной гость, как назло, не спешил. У меня заледенели ступни, поясница, а в носу начало противно щекотать. Для полного счастья осталось чихнуть в самый неподходящий момент, и дело в шляпе. И сколько мне тут ещё торчать? Если ошибся, и тот человек — житель одного из нижних этажей, то можно сидеть тут хоть до посинения, и никого не дождаться. Сделав шаг вперёд, едва успеваю отпрянуть обратно. Гостя выдаёт дождевик. Только идиот напялит на себя дико шуршащий целлофан, идя на подобное дело. Каждый его шаг сопровождается таким громким шуршанием, что я сразу понимаю — передо мною дилетант космического уровня. Стоит вспомнить и его попытку спрятаться на фоне светлой машины… Логики ему не занимать.       Пакетик, так я прозываю свою будущую жертву, останавливается аккурат перед квартирой Читтапона и без зазрения совести прикладывается ухом к двери, несколько минут слушает, а следом достаёт из-за пазухи объёмный свёрток. Он действительно пришёл не с пустыми руками. В темноте не видно, что там такое, но шуршит оно так же сильно, как и его хозяин. Недолго думая, Пакетик щёлкает замком двери и снова замирает, медленно приоткрывая себе вход в чужое жилище.       Я шокирован. Не слышно ни звука отмычки, ни копошения, да и не видел я, чтобы он ковырялся в замке. Он просто его открыл! В четыре длинных шага оказываюсь у него за спиной, хватаю за ворот сзади и упираю дуло пистолета ему в затылок.       — Руки вверх, придурок. И тихо. Свёрток падает на пол со звуком мокрой тряпки, и мне в нос ударяет густой духман мертвечины. Потянув своего парализованного от страха пленника за собой, ударяю по выключателю. Свет режет глаза, пленник рвётся вперёд, но одного удара под коленку становится достаточно, чтобы он коротко вякнул и притих.       Худой, лохматый, заросший и благоухающий помойкой мужик не на шутку испуган, он весь трясётся, и с дождевика сыплются капли дождя, как с нечаянно задетой еловой ветки в лесу.       — Не убивайте. Не убивайте, — хрипит он прокуренным голосом, и хотя я стою позади него, к запаху немытого тела добавляется вонь перегара и дешёвых сигарет. — Я все расскажу! Клянусь!       — Цыц.       Не хватает ещё Тэна разбудить, или чтобы соседи набежали. Этаж Тэна пустует, но снизу живут слишком ушастые и глазастые тётки — чуток лишнего шума, и они будут тут как тут. Порой мне кажется, что они, как цепные псы, охраняющие своего хозяина, только вот какой магией вуду он их приручил, непонятно.       Толкаю носком свёрток под ногами, и грязная газета, в которую он замотан, разворачивается, обнажая своё мерзкое содержимое: клочки шерсти, обнажённые усохшие мышцы и жилы… Там дохлая кошка. Самая дохлая в мире, самая мерзкая из всех дохлых кошек, что я когда-либо видел. Её некогда чёрный мех сейчас весь поблёк и облез, а тело изъедено червями. Они шевелятся в её животе, поедая внутренности. Белые, толстые, они похожи на крупный живой рис в мясном рагу, но самые мерзкие — в глазницах. Они извиваются в них, будто первобытные люди в глубоких пещерах в безумном, завораживающем психоделическом танце. Горький ком подкатывает так неожиданно, что едва успеваю перехватить себя за горло и подавить его. Едва не исторгнув ужин фонтаном, желудок получает его обратно, кровь бьёт мне в голову, я часто дышу сквозь зубы, но так вкус мертвечины лишь сильнее оседает на языке, сладкий — на кончике, горький — у корня. Тошнота накатывает с новой силой. Мне требуется целая минута, чтобы прийти в себя.       Мужик решает, что настал его шанс, враг повержен и дезориентирован — мои рвотные позывы не остаются без внимания, — и он дёргается в руках, за что больно получает по шее. Хрипло взвизгнув, едва не падает на пол.       — Блять, — направляю пистолет на мужика, и тот лепечет и заикается в ужасе, просит не убивать. — Заткнись. Возьми это дерьмо и заверни в свой дождевик.       Тот послушен, как надрессированный. Шуршит мокрым целлофаном, сокрушается. Велю ему подойти к балкону и выкинуть дохлятину вниз — утром её обнаружит дворник, но старик ещё крепкий, как-нибудь переживёт. Главное, чтобы это не увидел Тэн. Во рту мерзко, а перед глазами извивающиеся черви. Даже когда я закрываю глаза, они все равно там, будто живые, будто во мне.       — Кто тебя прислал? Где ты взял ключ? Ты уже приходил сюда?       У меня миллион вопросов, но мужик уже почти невменяем, приходится опустить оружие и заставить его забиться в угол на балконе. Несмотря на ветер, от него разит так же, как и от газетного свёртка. Вонь окутала всё вокруг, заполонила пространство и вытеснила воздух. Мне кажется, что дохлятиной разит и от меня. Мертвечиной и живыми червями. Мерзость, которую ещё поискать надо, я не могу глотать скопившуюся во рту слюну, вопреки любой логике ощущаю червей во рту, потому харкаю наружу, прямо с балкона.       Приходится несколько раз повторить вопросы, и бездомный наконец понимает, что его пока не собираются убивать, рассказывает всё. Путано, невнятно, заикаясь. Говорит, что приходит уже в третий раз. В первые два оставлял сухие розы и поломанную куклу, на этот раз ему велели найти чёрную дохлую кошку. Он поймал одну, чтобы самому убить, но она сбежала и затерялась где-то во дворах, и я понимаю, что подобранная Лукасом котька чудом избежала страшной участи и при жизни попала в рай. Возможно, именно поэтому она так боится покидать квартиру.       После первой неудачи бомжу долго не везло найти нужного цвета, но вчера на одной из помоек он наткнулся на трупик и решил использовать его.       — Мне д-дали ключ, назвали ад-дрес и велели открыть д-дверь, оставить «подарок» на пороге, закрыть д-дверь и сразу убежать. Мне нельзя заход-дить внутрь, нельзя трогать вещи и воровать. Сказали, это просто шутка! Просто шутка!       — Кто сказал?       — Господин на дорогой машине. Я не знаю, кто он. Водитель вышел и предложил мне заработать, сделав простое д-дело. Он д-дал д-деньги сразу и сказал, что д-даст ещё, если я буду «шутить» регулярно. Сказал, как правильно шутить. Пожалуйста, не убивайте меня! Прошу! Я не виноват!       — Опиши мне водителя.       Бомж притворно задумался, стал неистово чесаться и распространять вонючие миазмы.       — Мужик как мужик. Высокий. В костюме. Богатый такой, часы д-дорогие, тачка блестящая. Волосы короткие… Не помню больше, я как д-деньги увидел, так только на них смотрел.       — Шрам у него был?       — Шрам?       — Да. На всю рожу?       — Не было, вроде…       — Кто находился в машине?       На этот раз пауза затягивается, и мои бедные ноги немеют от холода окончательно. Щёлкаю затвором пистолета, и у бомжа сразу всплывают нужные воспоминания. Он рассказывает некоторые подробности, как и где всё происходило, как звучали голоса, но по сути не говорит ничего. Его сведения — пустышка. Тот, кто нанял его, знает своё дело.       — Стёкла тёмные, но окно зад-днее было приоткрыто, и со мной говорил д-другой человек. Сказал оставлять подарки не чаще раза в неделю, лучше в две. Рассказал какие. Господин внутри смеялся и говорил, что «он от меня не убежит». После кажд-дого раза я находил на своём месте д-деньги, но машину больше не видел. Они сказали, что хозяин квартиры хромой и не догонит меня. Они не говорили про пистолет… Я больше не буду, честно. Я просто хочу кушать. Господин, у вас есть что покушать? Умираю с голод-ду… Как мне теперь жить?       — Иди работай. Ты не старый и не калека.       — Я весь больной, у меня суставы болят, тяжести нельзя под-днимать… Жена бросила…       Знакомая песня.       — Вали отсюда, и если я замечу тебя ещё раз — пристрелю. Он подскакивает так бодро, что теория с больными суставами рассыпается в прах, потому перекрываю ему дорогу, и он отскакивает обратно.       — Господин?       — Внизу твоя кошка. Забери её и выброси где-то подальше. Я буду смотреть, если не заберёшь — пристрелю!       — Да-да! Все сделаю, господин! Спасибо, господин!       Бомж забывает заикаться и убегает так резво, что один топот по ступенькам и слышен, я перегибаюсь через перила и высматриваю, когда он выскочит из подъезда. Как и ожидалось, он не собирается прибирать за собой и, едва выбежав на улицу, на сумасшедшей скорости улепётывает прочь. Ну и чёрт с ним. Можно было устроить за ним слежку, попытаться выяснить, кто оставляет деньги, возможно, удалось бы попасть именно на ту самую машину, но я уверен, что эти двое больше там не появлялись, а плату оставлял некто иной рангом поменьше. Куча времени и ресурсов будет потрачено впустую, поднимать шум мне не надо, да Тэну о происходящем рассказывать тоже не хочется. У него нервы, температура…       — Тэён? Что случилось?       — Не выходи!       Дверь в коридор приоткрывается, но Тэн слушается и не выходит за порог, а я быстро заскакиваю внутрь. Первым делом заглядываю ему в лицо: как много он услышал или увидел? Он бледен, но лихорадочный румянец уже сошёл, и в целом он выглядит неплохо.       — Не стой на пороге, — я до сих пор ощущаю запах дохлятины, не знаю, настоящий, или подсознание само дорисовывает, но не хочу, чтобы услышал и Тэн.       — Кто это был? Почему ты с пистолетом? Это был… тот человек?       — Тот человек? — я не выдерживаю и быстрым шагом иду к графину, наливаю себе полный стакан воды и залпом пью, в надежде смыть призрачный горький привкус. Вода не помогает, и я отрезаю кусок лимона, запихиваю в рот целую дольку, морщусь до слёз от кислоты и сведённой оскоминой челюсти, но наконец чувствую, что меня отпускает.       — Который оставил куклу.       — И розы.       — Ты знаешь? Узнал…       — Да. Не буду спрашивать, почему ты не рассказал. И уверен, мы бы придумали, что делать, не допуская подобного.       — Что он принёс на этот раз? Записка была?       Тэн ходит вокруг меня, но подойти боится. Наворачивает круги, как кот около миски, рядом с которой спит огромный пёс. Слегка прихрамывает. Снова нога болит? После температуры всегда всё болит… Его взгляд настороженный, он опасается, что я разузнал нечто, ранее сокрытое. Мне не нравится такое положение дел. Как мне сражаться с врагом, если я не знаю, кем этот враг может быть?       — Записки не было. Лишь упомянули: «он от меня не убежит». Вот только не надо говорить мне о злопыхателях из старой команды. Они бы оставляли иные послания.       — Почему ты его отпустил? — Тэн растерян и в то же время выдыхает с облегчением.       — Исполнитель — бомж. Сам понимаешь, он никто и ничего не знает, всё что можно, я у него выспросил. Тэн, я тут подумал… После всего, что ты сказал ранее, — я подхожу впритык, и он сжимается, становится мельче и ниже. Беру его за руку, и вот теперь, когда жар спал, она снова ледяная. — Если не хочешь говорить — ладно. Я уже всё решил и не хочу, чтобы между нами остались недомолвки — не буду скрывать, мне такое неприятно. Но если тебе нужно время, я подожду.       — Вот как. Знаешь, ты невыносим, — он качает головой и устало улыбается. — Я тебя не достоин.       — Не надо! Мы ещё не начали ничего, а ты говоришь самую шаблонную фразу, предшествующую расставаниям.       — Даже не надейся. Я жуткий эгоист. Никаких самопожертвований! Я тебе всё расскажу. — Потянув меня за руку к диванчику, он усаживается и ждёт, пока я сяду рядом.       — Моё будущее определили ещё в детстве. Мать полностью разделяла взгляды отца, потому он воспитывал меня в строгости и не позволял отвлекаться на, в его понятии, ненужное. А я никогда особо к нему не прислушивался. Не скажу, что в моём сознании совсем уж ничего не отложилось, однако я всегда хотел жить по своей воле, не хотел никакого долга. Отец мечтал, чтобы я продолжил его дело, как он продолжил дело своего отца. В этом ему виделась особая прелесть, он возомнил, что наш род особенный. Чтобы дисциплинировать, он заставил меня заняться спортом, так я попал в биатлон. Не могу сказать, что мне это не нравилось… скорее бесило то, что велят другие. Я повиновался, пока он мог меня контролировать. Зато с тех пор, как получил травму, я стал ни на что не годен в его глазах. Калека со скверным характером и способностью связывать свою жизнь с теми, от которых неприятностей не оберёшься. Честно говоря, со временем я оценил преимущества моего ранения — отец отстал от меня. Но прошлое не хочет меня отпускать, и я не знаю, что теперь делать.       — Если бы ты рассказал мне о том, что произошло, я бы помог тебе. Скажи, кто тебя преследует? Это ведь он продолжает слать тебе эти жуткие послания?       Тэн колеблется. Он не хочет рассказывать, нечего сказать, или боится, что, раскрыв детали, он сделает ошибку?       — Я не знаю.       Помесь удивления и разочарования на моем лице не остаётся незамеченными, он молчит некоторое время, а я недоумеваю — любой гражданский уже с ума бы сошёл в его ситуации: жестокий и красноречивый случай с вахтером, дурацкая кукла в квартире, мёртвые цветы и… неожиданное избавление от созерцания дохлой кошки. Спасибо мне. И промолчу про погони и угрозы. Любой другой уже вывалил бы все свои теории, догадки и фантазии, обвинив и подозревая всех вокруг. А Тэн продолжает строить из себя незнайку. Я догадываюсь, что ситуация связана со мной и агентством — проклятый Ван И никак нас не отпускает, но не верю, что Тэн всё подстроил. Невозможно. И Чэнлэ почему-то медлит. Подозреваю, на него давят сверху, не позволяя принимать в деле слишком уж активного участия. Либо пытаются замять свои косяки. Однако Тэн точно недоговаривает. Смею надеяться, что по своей наивности или из-за боязни, а не специально. Стоит ли его дожать? Я обещал дать время, но смогу ли дальше спокойно жить и смогу ли ему доверять?       — Ты можешь объяснить, что происходит? Ты обещал ничего не скрывать, а я не смогу помочь, не зная правды. Сначала я подумал, что проблемы создают твои конкуренты, те, кто хочет отжать Зелёнку, но теперь совсем всё запуталось. Председатель Чо не станет использовать подобные методы, из явных кандидатов остаётся его финансист, но мне кажется, он обычная офисная крыса, для которой свойственны интриги и заговоры, а не рукоприкладство. — Тэн опускает голову и исподлобья смотрит на меня. Он прекрасно понимает, что можно позволить водить себя за нос долго, но не всю оставшуюся. Однажды каждый кирпичик недоверия, оставленный между нами, превратится в непреодолимую стену. — Старику Чхве сломали ноги, так же, как и кукле, при этом само действие и было посланием. Я не верю в совпадения. Да и записка многое меняет: не было никаких условий, значит, тебе известны эти самые условия.       — Я, правда, не знаю, что им от меня нужно! Или ему… — Тэн подскакивает на месте, а потом раздражённо закатывает глаза и падает обратно. — Странности начались лет шесть назад. У меня появился фанат. Он преследовал довольно навязчиво, но дело в принципе обычное, — я нередко засвечивался на разных соревнованиях и не считал чем-то нереальным, что у меня появился сталкер. Даже гордился, что я настолько хорош. Но его никогда толком не видел, продолжая чувствовать незримое присутствие, ощущая на себе чужой взгляд. Я всегда чувствую, когда мне в спину смотрят, но обернувшись, никого не находил, а попытки подловить неизвестного всегда проваливались, хотя я весьма внимательный парень. — Тэн криво улыбается, припомнив нечто из прошлого. — Ох, я жутко бесился. Так продлилось достаточно долго, и я стал привыкать, перестал обращать внимания, а потом… потом кое-кого встретил и сделал то, чего не делал никогда. Не спрашивай, что именно, я всё равно не скажу, — он отрицательно машет мне раскрытыми ладонями, заранее предупреждая расспросы. — Но тот случай перевернул всю мою жизнь, я захотел перемен. Позже я догадался, что моему преследователю это не понравилось, подозреваю, он считал меня чем-то вроде своей собственности, эдакого личного зверька в шоу за стеклом, потому, когда я снова совершил неподобающий в его глазах поступок, он меня наказал. Я поймал пулю. Подлую, обидную… Хотел перемен и получил их. В тот день чувство собственной беспомощности меня захлестнуло, я был в ужасе, но спрятаться от снайпера непросто, ведь его сила в том, что весь мир у него как на ладони, а ты его не видишь. Через несколько недель начинались важные соревнования по биатлону, и так как я подавал большие надежды, решил, что меня устранил кто-то из конкурентов. Комиссия провела поверхностное расследование и опровергла этот факт, не желая углубляться и раздувать скандал.       Ещё бы, если спортсмены начнут стрелять друг в друга, чтобы избавиться от конкурентов, у шоу снизятся рейтинги, либо его вообще закроют. Тем более тот, кто займёт первое место, сразу подпадёт под подозрение и вызовет бурю хейта в свой адрес.       — Конечно, я провёл собственное расследование, — Читтапон фыркает, насмехаясь над собой. — Пуля действительно оказалась для спортивной винтовки, свинцовая. А свинцовые пули, как известно, наносят гораздо более ощутимые повреждения телу человека или животного, чем обычные стальные оболочечные. То есть снайпер действительно мог быть кем-то из команды, если бы…       — Если бы не факт слежки до этого. И факт того, что тебя хотели навсегда лишить возможности участвовать в соревнованиях. — Догадываюсь я. — Я бы сказал, с особым подтекстом…       — Именно. Намёк, что я никуда не убегу. Не смогу. Что такой калека теперь никому не нужен.       — То есть ты до сих пор не знаешь, кто это? И не догадываешься?       Он кивает.       — Сталкер не выдвигал никаких требований, ничего не просил, никак себя не обозначал. Со временем он стал появляться реже, а чувство слежки пропало. Но когда я приехал в Корею, оно снова появилось, потому я решил нанять тебя. Кто ж знал, что так выйдет?       — Как — «так»?       Вскинув взгляд, он пристально смотрит глаза в глаза, а потом чуть ниже, у меня начинают зудеть губы от такого настойчивого внимания, и я непроизвольно их облизываю. Читтапон улыбается в ответ на мой жест, немного смущается, протяжно выдыхает.       — Что я попаду именно в твоё агентство и найму именно тебя. Теперь такое не кажется хорошей идеей. Я думал, всё закончилось тогда, но, похоже, все твои неприятности из-за меня, и я боюсь, что ты можешь пострадать. И ещё больше боюсь остаться без тебя. Я слишком эгоистичен…       — От меня не так-то легко избавиться. Тебе стоило рассказать раньше, чтобы я знал, на что иду.       — Но разве тогда ты бы согласился?       — Такие вещи — моя работа. Я умею справляться с чересчур надоедливыми поклонниками.       Наверняка, я сильно переоцениваю свои способности, но сейчас хочется вселить в него уверенность. И в себя тоже. Мы правда можем справиться вдвоём, однако действовать надо иначе. И осторожней. Тэн свои заслуги в случившемся со мной и агентством тоже сильно преувеличил. Всё намного запутанней, хотя я уже полностью уверен — где-то есть точки пересечения. И всё они ведут к «Фениксу». А «Феникс» — к Ёнхо.       — Ты и правда не хочешь сбежать после того, что узнал? Я ведь обманул тебя, — несмотря ни на что, Тэна волнует лишь одно — я. И от такого внимания мне становится не по себе… в хорошем смысле. Я польщён, и в то же время бремя моей ответственности намного тяжелей.       — А это последний твой секрет?       Он подвигается поближе, кладёт обе руки на моё бедро и легонько сжимает, заставив напряжённо замереть. Близко наклонившись, так, что я загипнотизированный смотрю на его губы, он шепчет:       — Нет. У меня их ещё целая куча. Но если ты дашь мне время, я раскрою все до единого.       В какой-то момент логика вытесняется пузырьками шампанского, курсирующими по моим венам. Этот зуд, щекотливое чувство не дают мыслить трезво, а его губы действительно оказываются холодными, словно кубики льда, однако холод меня совсем не отрезвляет. Сжав в ладонях его лицо, я согреваю льдинки своим дыханием, но почему-то плавлюсь сам, таю, растекаюсь, руки против моей воли следуют по его шее, исследуют напряжённые плечи и сходятся на талии, прижимая к себе сильнее. Всем телом чувствую дрожь, не свою, его, потому что мой трепет застыл где-то внутри. Он слишком робкий, чтобы вырваться наружу, он слишком неуверенный…       Когда отстраняюсь, температура наших тел становится одинаковой — мы оба кипим, и такая реакция неожиданна для меня, потому что чувствую не банальное желание, а нечто иное. Мне хочется смущаться, хочется улыбаться, а ещё говорить разные глупости.       — Так, значит, ты теперь точно свободен и полностью мой? — хочется убить Читтапона за такую бестактность, за каверзный вопрос, но я лишь смотрю, как он облизывает свои припухшие губы. Его зрачки расширены, и дыхание частое и глубокое — он не скрывается и откровенен в своих чувствах. Смесь смущения и похоти в его поведении заставляют меня превращаться в идиота.       — Свободен. И я не твой, — пытаюсь добавить ложечку дёгтя, уж слишком довольным становится его лицо, — я свой собственный.       — Хорошо. Но при одном условии. Я тоже… твой собственный. Пригласи меня завтра на свидание.       — Завтра. И послезавтра тоже. И после послезавтра…       Он снова прижимается ко мне, но не тянется за поцелуем, как я ожидаю, а утыкается лбом мне в плечо, я обнимаю его в ответ. Мы сидим так целую вечность, молча, без каких-либо вопросов, и мне хорошо, как никогда. Мир в розовом цвете. Миг, которому не суждено длиться вечно.