***
Циклы Нарбондели сменяли друг друга так медленно, что невольно возникали мысли об очередной махинации архимага, но умом Вирна понимала, что дни идут, как обычно. Это всего лишь ожидание, меняющее восприятие. Арак-Тинилит забирал все её силы, — она едва могла контролировать свои греховные мысли в присутствии других старших жриц. В ледяном взгляде настоятельницы появлялось всё больше подозрения, и с этим надо было срочно что-то делать. Всемогущая Триль Бэнр не станет церемониться и тратить время на дознание — она без лишних разговоров передаст Вирну в лапы своей сестры, легендарной Дук-Так, и в Мензоберранзане станет одним демонстрирующим опасность ереси экспонатом больше. Что станет с братиком, если даже она, старшая жрица, в опасности — этого и вовсе было не вообразить. Можно было только молить богиню, чтобы, если уж её взор падёт на их грехопадение, брат отделался одной лишь отправкой на жертвенник — и в этой сформированной в отчаянии мысли было столько всего, что Вирне хотелось с тяжким стоном уронить лицо на ладони. Но нельзя думать об этом. Надо контролировать мысли даже в библиотеке Арак-Тинилита — Вирна зачастила в это небольшое помещение под благовидным предлогом изучения новых «красивых» слов, чтобы её речи для первокурсниц звучали более впечатляюще. Это в самом деле больше предлог, ведь Вирна проводит каждую свободную минуту «работы» в библиотеке из-за тяги к относительной безопасности. Алтарь далеко, здесь почти нет жриц, а те, что есть, заняты своими мыслями и текстами свитков, но никак не прослушкой мыслей своих коллег. Даже пауки почти не заглядывают сюда — они полчищами бегут к своей божественной матери, и порой их собирается столько, что центральный алтарь превращается в шевелящееся чёрное месиво. И Вирна с показательно сосредоточенным видом впивается взглядом в свиток, хмуря тонкие брови от важности написанного, и никто не заподозрит в ней размышления о чём-то постороннем. Она всегда была склонна к странным головным болям, объясняя это для себя расхождением между своей настоящей личностью и тем, что ей приходится из себя изображать, но в последнее время ей и вовсе кажется, что её голова вот-вот взорвётся. Можно сколько угодно изображать суровый вид, можно сколько угодно проявлять показательное бездушие, но контролировать свои мысли каждую секунду существования… Это уже что-то за гранью. Дроу боятся смерти, это основной инстинкт, но порой Вирне хотелось всё бросить и сдаться, и пусть с ней делают, что хотят. Пусть настоятельница использует всю свою силу, чтобы сделать исключение и забить насмерть, или пусть её отдадут легендарной Дук-Так, и город украсит позорная статуя запытанной еретички, или пусть её обездвижат и скормят паукам — какая разница! Она уже давно сдалась бы, но ведь она не одна под ударом. С ней брат. Вирну учили, что мужчины — расходный материал. Она видела, как эту мысль воплощают на практике, она видела мужчин, которые соглашаются с этим не только из страха, но и по велению своего промытого начисто мозга, но, даже если это так, её брат не расходный материал. Он не вещь, не игрушка, и не прочие «дегуманизирующие» установки, призванные указать слабому полу их место, — он самый настоящий дроу и живое существо, которое не хочет умирать. Вирна не даст ему умереть, уж точно не по вине своей оскорбляющей всё жречество слабости. И Вирна впивается в свиток взглядом настолько сосредоточенным, что этот почти случайным образом схваченный с полки трактат рискует воспламениться и осыпаться пеплом. Она должна думать о речи для первокурсниц — если среди них объявится хотя бы одна еретичка, Вирна ответит за это в допросной, — и о группе готовых к посвящению в старшие жрицы — их скопилось уже несколько десятков, и половина жаждет посвящения даже зная его детали, и настоятельница пройдётся по Вирне хлыстом, если узнает, что Вирна вместо этого думает о каком-то мужчине. А если настоятельнице станет известно, что Вирна думает, как бы защитить этого мужчину, а не, например, выкрасть и оставить при себе, останется только молиться, чтобы её сразу отправили на жертвенник. Но всего одна осечка — и Дзирту конец. Даже если всё ограничится подозрениями, и его оставят в живых, это принесёт ему много боли, а может, его похитят или сделают с ним что-нибудь просто из потребности проучить Вирну, или даже другие жрицы, из лучших побуждений и своего извращённого понимания «заботы» убьют бедного мальчика, чтобы он не сбивал Вирну с пути истинного… Или заставят её саму принести мальчика в жертву. Вирне он дороже всего — и репутации, и общественного положения, и других дровийских ценностей, и она готова чем угодно поклясться, что никогда не пойдёт на брата с оружием, но она в Арак-Тинилите уже далеко не первое десятилетие. Она получше многих знает, что школа жриц — не кружок по интересам, а место, где из самых стойких и чистых душой делают палачей и воплощение бездушности. Никто здесь не уговаривает, и проповеди, при всём их жаре и зашкаливающей убедительности — низшая ступень в обработке сознания учениц. Здесь раз за разом заставляют переходить границы, совершая то, что казалось немыслимым, и воспринимать это как личную победу, как обретение силы, и та, что стала жрицей Ллос, уже никогда не вернётся к обычной жизни. Она попросту не сможет, даже если в её сознании случится коренной переворот. И это заставляет Вирну как никогда осознать, что, если настоятельница вручит ей ритуальный кинжал и велит заколоть брата во славу богине, Вирна сделает это. С ужасом, сопротивляясь приказу до последнего, может даже давясь слезами, но её заставят выполнить «свой долг». У жриц есть множество способов, и, возможно, они даже сделают так, что Дзирт сам бросится на кинжал в руках сестры. И всё это лишь потому, что Ллос запрещает столь высокую привязанность к кому-то, кроме неё самой. Жизнь была бы гораздо проще, будь между Вирной и Дзиртом не безымянная привязанность, а самая обыденная похоть. Это вызывало бы насмешки, может, даже некоторое порицание, но, по крайней мере, не считалось бы чем-то греховным и преступным. Но её брат чужд похоти настолько же, насколько Вирна чужда немотивированной жестокости. Это даже удивительно — как подобное дитя могло появиться у Матери Мэлис, не пропускающей ни одни штаны? Но во всём этом видится даже некоторое преимущество. Это значит, что Дзирт не попытается понравиться другой женщине, и это соображение почти что заставляет Вирну улыбнуться. А то, что брат, это удивительное и до жути невинное создание, не отказывает ей… Вирна задумчиво сворачивает свиток, не отрывая от него взгляд. Она улучит первую же возможность, чтобы вернуться в замок До’Урден и постарается как можно скорее выполнить все ожидаемые от неё матерью действия, а затем нечаянно «столкнётся» с братом и под благовидным предлогом, не вызывая ни единого подозрения, отведёт его к себе — ибо терпеть больше нет никаких сил. Но сейчас надо вернуться к своим обязанностям и выйти к другим жрицам. Вирна рассеивается свои мысли, переводя похоть и более тонкие, запретные для дроу желания в фанатичную преданность, и с видом праведной жрицы направляется в поле «видимости» центрального алтаря.6
15 марта 2020 г. в 19:49
«Что же мы наделали?»
Этот вопрос не даёт Дзирту покоя уже почти неделю, с того самого момента, как Вирна снова, спустя столько лет, привела его в свою комнату. То, что сделала Вирна, было удивительно. Это было что-то личное, такое можно делать только с тем, кто для тебя важнее всего в этой жизни — хотя воспоминания о нечаянно подсмотренном пытаются опровергать это осознание.
С того «дня», как Дзирт проснулся в неожиданном для себя месте, прошла уже почти неделя, а он до сих пор задаётся вопросами. Тогда он открыл глаза и увидел рядом Вирну — она мирно спала рядом с ним, забыв обо всех многочисленных правилах. Когда-то сестра потратила долгие часы, безуспешно втолковывая Дзирту, что надо всегда быть начеку, даже если рядом тот, в ком ты уверен целиком и полностью, но вот он видит её спящей и совершенно беззащитной. На ней даже не было одежды или одеяла, и не похоже, чтобы её это беспокоило даже по пробуждении.
Но Дзирта не оставляет нахлынувший тогда поток вопросов — он даже не знает, можно ли спрашивать о таком! — и вид спящей сестры тоже не исчезает из его памяти. Нет, не нагота лежащей рядом женщины не даёт ему покоя — хотя на самом деле и это тоже, и Дзирт сгорает от стыда, когда приходится это признать. Из его памяти не уходит её лицо. Безмятежное, «настоящее» выражение лица, ведь никто не может притворяться во сне — и в этом было что-то необъяснимо тревожащее. Вирна выглядела старше. На её обычно строгом и спокойном лице будто отпечаталась тяжёлая, невыносимая печаль. Дзирт спросил Вирну об этом, когда она проснулась — и тут же вжал голову в плечи, осознавая неуместность своего вопроса и даже приготовившись к наказанию, — но Вирна только улыбнулась, ответив что-то вроде «все мы выглядим хуже после бутыли настойки». Но разве это объяснит след невыносимой печали на её лице? Дзирт многое бы сделал, чтобы развеять эту печаль, но что он может? Он ведь даже не знает, чем живёт Вирна. Он понятия не имеет, что она делает, когда исчезает из его поля зрения — а они почти не видятся… Он знает только, что Вирне приходится проводить много времени в школе для жриц — сестра говорила, что и он уже скоро отправится в школу, но, конечно, не для жриц, — и у неё даже есть особая, важная и уважаемая работа… И это всё, что он знает о Вирне.
Но это не мешает видеть в ней единственный источник тепла и света.
«Если кто-то видел нас вдвоём, — вспоминает он её инструктаж. Вирна говорила уверенно, почти что приказным тоном, пока они одевались и приводили себя в порядок, и Дзирт по нескольку раз в день прокручивает запечатлевшиеся в его памяти указания, — если хотя бы единая живая душа заметила тебя у моих покоев — ты выполнял моё задание. Это невероятно важно и касается моей работы. Я запретила тебе разглашать детали даже самой Матери Мэлис. Если пригрозят допросом, отсылай ко мне. Если это не поможет — признайся, что задание включает в себя дела жриц. Никто не ждёт от маленького мальчика понимания дел, касающихся только жриц. Я поручила задание тебе, потому что лично убедилась в твоей сообразительности и лояльности Дому. Постарайся отвечать на вопросы с бесстрастным видом, можно даже изобразить нежелание касаться этой темы… Как будто ты просто выполнил моё поручение и выкинул всё это из головы.»
Тогда Дзирт слушал и кивал. Он и сейчас рефлекторно кивает, вспоминая эти сказанные самым строгим тоном слова. От одного воспоминания об этом его накрывает ощущение, будто они с Вирной ввязались во что-то ужасное. Он так и не набрался наглости спросить Вирну, к чему столько осторожностей, будто на кону их жизни, так что остаётся только догадываться. Наверное, это потому что они поступили очень неправильно. Дзирт и сам не знает, откуда он почерпнул такие мысли, ведь даже Вирна, понимающая его, как никто другой, иногда смотрела на него так, будто он заразился странной болезнью и не контролирует теперь свои мысли, когда он пытался объяснить, каков для него этот мир… Но то, что они сделали, очень неправильно. Брат и сестра не должны заниматься такими вещами, пусть даже они совсем не безразличны друг другу… Им должно быть стыдно за то, что они сделали. Это же неправильно, общество не должно одобрять такие вещи!
Дзирту очень стыдно. Больше всего ему стыдно из-за того, что он ни о чём не жалеет.
Тогда, после инструктажа уверенно взявшей на себя всю ответственность сестры, Вирна крепко обняла его и поцеловала в макушку, и только после этого она приняла самый суровый вид и открыла дверь, чтобы отвести его в ставший «домом» угол. Вот уже почти неделю они ведут себя так, будто не замечают друг друга и вообще едва знакомы. Так надо, иначе случится беда, но всё же Вирна обещала, что они снова увидятся, когда настанет благоприятный момент. Вирна сделает так, чтобы никто не мог их выследить, и снова заберёт его в свою комнату.
Дзирт не знает, чего он ждёт от встречи, но он очень ждёт.
Он очень хочет снова оказаться в безопасности — вряд ли есть что-то странное в таком желании, когда в пределах твоего маленького мирка разгуливают три злобных существа, которые сильнее тебя, вооружены хлыстами и готовы мучить просто потому что им так захотелось. Дзирт очень хочет, чтобы Вирна снова обняла его, ведь она такая тёплая, такая хорошая, и совсем не излучает враждебности. Он очень хочет снова поговорить с ней, пусть их разговоры ограничиваются парой фраз, и Вирна едва понимает, что он пытается до неё донести, но Дзирт уверен, что Вирна способна понять такие вещи. Она не такая, как остальные дроу, в конце концов. Она тоже не считает заботу злом, а желание мучить кого-то похвальным, и у них так много общего…
Но это не единственное, чего он «очень хочет снова». Дзирт гонит эти мысли, хотя они всегда возвращаются. Даже думать об этом стыдно, и знать бы ещё, почему.
…но то, что Вирна сделала с ним, тогда, на своей кровати… Это было удивительно. Странно, неожиданно, и всё же так хорошо, что Дзирт с радостью выполнит любое указание Вирны, если она вдруг решит проделать это ещё раз. Этому нет названия среди известных ему слов, но теперь, когда выпало достаточно времени, чтобы подумать, он начинает вспоминать некогда подсмотренные сцены и связывать одно с другим. Мать и злые сёстры тоже так делали, не с ним, конечно — и Дзирту хочется забиться в угол от одной мысли, что мог составить им компанию в таком занятии. Когда мать и злые сёстры делали такое, всё выглядело очень жутко. На это не хотелось смотреть, такое не хотелось вспоминать, и эти сцены ещё долго преследовали, пугая побольше змееголовых хлыстов, но когда-то же самое сделала Вирна…
Дзирту казалось, что его окутали заботой. Как будто он был самым драгоценным из всех сокровищ, и даже когда Вирна потеряла самообладание, выглядя как дикий зверь, готовый съесть свою добычу не оставив и кусочка, она всё равно не причиняла никакой боли. Жизнь научила Дзирта бояться женщин, но Вирна как будто пыталась отучить обратно.
Что бы это ни было, Дзирту очень понравилось — он не мог даже подобрать правильных слов, чтобы объяснить самому себе насколько, но Вирне понравилось ещё больше. Она кричала, как будто от восторга, — другие женщины Дома тоже кричали в похожие моменты, но Дзирту совсем не хотелось сравнивать Вирну со злыми и жестокими женщинами. В таком деле — особенно.
Но одно воспоминание о том, что сделала с ним Вирна, заставляет его лицо нагреваться. Перед глазами снова встают картины того, как они двое лежали в обнимку, совсем без одежды, как кричала Вирна, как с ним самим происходили невероятные, неописуемые вещи — что-то заставляло его тяжело дышать и почти что всхлипывать, но вовсе не от боли, а очень даже наоборот. Хотелось, чтобы это длилось как можно дольше, чтобы Вирна делала всё, что хочет и не останавливалась.
И тогда перед блаженно-прикрытыми от таких воспоминаний глазами вновь встаёт обнаженное, горящее в инфраспектре тело сестры. И её взгляд, от которого всё внутри одновременно горело и таяло. И ощущение лёгкого укуса за ухо — кто бы мог подумать, что такое странное действие заставит дрожать от наслаждения? И то, как Вирна водила его рукой по своему телу — Вирна откуда-то знала, что он хочет потрогать, хотя он самому себе не мог в таком признаться… Она видела его насквозь, может даже читала мысли, как умеют все старшие жрицы, но, даже если так, Дзирт вовсе не видит в этом ничего неправильного или «предательского». Он бы открыл Вирне свои самые потаённые мысли просто так, но она…
Она сделала с ним что-то невероятное.
Дзирт не знает, зачем — как будто за каждым поступком должно стоять своё «зачем»! — но даже воспоминания об этом заставляют его тело отзываться. С его телом происходят странные вещи, когда он думает о том, что Вирна делала с ним, и если кто-нибудь узнает… Если узнает сама Вирна…
Но он не может выбросить случившееся из головы. В конце концов, это было так приятно!