***
— Ты никогда не носил волосы распущенными? — …Нет, — неожиданный вопрос застал Цзян Чэна врасплох, он поневоле напрягся, черты лица заострились. — А почему косы? — Будешь смеяться, — спустя секунду, будто переборов себя и решившись, заговорил он, — но я хотел быть похожим на отца, он тоже их носил, если помнишь. — Разве я должен? Я помню его. И именно поэтому скажу, что на отца ты не похож. — Увы, — он улыбнулся, но улыбка эта не отразилась в глазах. — Мне всегда говорили, что я больше похож на мать, и со мной трудно ужиться. — В чем-то они правы, — произнес Лань Сичэнь, вновь наполняя пиалы чаем. От него не укрылось то, как напряглась рука на чужом колене. Он продолжил, глядя прямо в глаза напротив: — Но только потому что не знают тебя. На самом деле ты ни на кого не похож. Ни на своего отца, ни на мать. Вся схожесть с ней ограничивается суровостью нрава, который ты показываешь своим адептам, — он поставил пиалу с благоухающим напитком перед Ваньинем. — Хотя, думаю, есть еще сходство. Ты так же практично решаешь дела и не ходишь вокруг да около, заботясь об этикете. Но в остальном вы разные. Ваньинь был напряжен, это было видно и по закаменевшему корпусу, и по осанке, и по сведенным к переносице чернильным бровям. Он выдал волнение дрогнувшей в руке пиалой, когда речь зашла о сходстве. Лань Хуань чувствовал, что затронул тяжелую тему, но он знал, что хотел сказать. — Ты гораздо более чуток к окружающим, ты умеешь любить тех, кто в этом нуждается. Ты умеешь это видеть, — услышав невеселый смех, он оторвал взгляд от янтарного напитка, настороженно глянув на заклинателя. — Знаешь, если бы это было так, люди вокруг меня не страдали, я бы мог им помочь. Цзинь Лин бы не был брошенным ребенком, не был бы один. Быть может, не погибла бы сестра и… Вэй Усянь. И вообще ничего этого не было бы… «Быть может, человек, которого я люблю, не страдал бы сейчас в одиночестве» — Ваньинь. Есть вещи, которых не изменить, но я уверен, что свою семью ты любишь больше собственной жизни и готов ради нее на все. И они это знают. И… отплатили тебе, чем смогли. Поверь, если бы не ты, Цзинь Лину было бы куда хуже. В конце концов, именно ты долгое время был единственным человеком, который его искренне любил, — перед глазами мелькнул образ невысокого заклинателя в золотых одеждах, с улыбкой говорящего о чудесном племяннике, которому он дарит самые разнообразные подарки, без возможности удержаться. Тогда казалось, что он любил мальчика. Но Сичэнь уже ни в чем не был уверен. — И сейчас он уже не так одинок, иначе зачем бы он приезжал сюда по два раза в месяц? — Сколько?! Два раза в месяц? Чем этот паршивец вообще занимается и почему я об этом… — Ваньинь, — мягко, как раньше, улыбнулся Лань Сичэнь, останавливая одной лишь этой улыбкой поток гневных фраз, вводя в ступор. Он вновь раскусил попытку Цзян Чэна спрятать непонятные ему эмоции за негодованием. Впрочем, вполне искренним. Смутившись, тот отвернулся, делая вид, что разглядывает узор на светло-голубых ширмах. — Распусти волосы. — Что? — резко обернулся тот, широко распахнутыми глазами смотря на человека в белом. До него не сразу дошел смысл сказанного из-за быстрой смены темы. Такие неожиданные просьбы иногда звучали от заклинателя, но никогда еще они не были столь… интимными? — Я не прошу распустить все, оставь косы. — Зачем? — Не знаю. Прости, я не настаиваю, — теперь пришла его очередь прятать смущение в разглядывании тех же ширм, будто он видел их впервые. Послышался шорох ткани, тихий выдох. Заколка звякнула о поверхность стола. — Готово. Сичэнь медленно повернулся и застыл. Обычно серые глаза теперь стали почти черными из-за поглотившего радужку зрачка и ярко блестели в отсветах свечного пламени. И без того острые скулы заклинателя напротив сейчас казались опаснее лезвия меча, пурпурные одежды в недостатке освещения стали темнее обычного, уходя в темно-аметистовый. По плечам водопадом стекали тяжелые пряди цвета зимней ночи. Они доходили заклинателю спереди — до локтей скрещенных рук, а сзади… Быть может, были даже ниже поясницы. Гладкий обсидиан, страшное оружие, раны от которого не заживают. Сказать, что Цзян Ваньиню шло — ничего не сказать. Так он выглядел статнее, хотя, казалось бы, куда еще больше. Так он выглядел строже. Опаснее. Хотя, казалось бы, куда… — Лань Сичэнь? — низкий голос вырвал его из собственных мыслей и образов, в которых он увяз без возможности двинуться. — Я здесь, — по инерции глупо ответил он, и тут же смутился, услышав чужое фырканье и заметив в глазах искры веселья. — Уверен? Я вот не очень, — лукаво произнес Ваньинь, поднимаясь. Стоило ему склониться — смольные пряди мягко, с едва уловимым шелестом, перетекли вперед, обнимая лицо, касаясь поверхности стола. — Пойду прогуляюсь, пока приходишь в себя, — кажется, он не собирался скрывать легкое довольство, мелькнувшее в его голосе. К счастью, при таком освещении не было заметно, как порозовели скулы. А на улице можно будет сослаться на мороз. Цзян Чэн вышел из ханьши во внутренний дворик и поднял голову, вдохнув морозный воздух. Небо было по-прежнему ясным, и теперь треть его высвечивала луна, пряча звезды. Темная синева манила, уговаривала прямо сейчас встать на меч и рвануть ввысь, в неизвестность. Снег под ногами лежал ровным нетронутым слоем, бывшим навскидку достаточно толстым, чтобы на него можно было лечь. Цзян Чэн утопал в нем, казавшемся пушистым, но на самом деле довольно плотном, почти до середины голени. — Ты куда? — окликнул очнувшийся было Лань Хуань. — Хмм… Не бойся, далеко не уйду, — сказал он и с размаху плюхнулся в снег прямо посреди двора, слегка подобрав воротник плаща под голову, чтобы не мерзнуть. С наслаждением вытянулся, раскинул руки в стороны и глубоко вдохнул морозный воздух. — Ты что творишь? Цзян Ваньинь?! — удивленно проговорил Сичэнь, успевший подскочить и выйти в дверной проем. Он все еще не мог сбросить с себя остатки прежнего шока, как его пытались накрыть им заново, но теперь он едва сдерживал смех от нелепости всей ситуации. — Эй, — Цзян Чэн похлопал рукой слева от себя, — не хочешь нарушить еще пару правил своего клана, м? Присоединяйся. — Ты серьезно? Глава клана Цзян, с вами все в порядке? — Лань Хуань уже во всю улыбался. Он подошел к Ваньиню вплотную и сверху вниз смотрел тому в глаза. Распущенные волосы теперь чернильным ореолом обрамляли его лицо, разметавшись по сияющему снегу. — Абсолютно, — ответил он на оба вопроса сразу. — А что? Отбой уже прозвучал, ты не спишь, правилом меньше, правилом больше… Или Цзэу-цзюнь боится изваляться в снегу? — Нисколько, хотя, не скрою, это довольно странное времяпрепровождение. Думаешь стоит? — он сделал вид, что задумался, на самом деле сдерживая тихий смех. — Если ты не ляжешь сам, я помогу, — сказал Цзян Чэн и тут же схватил Сичэня за ногу, резко дернув на себя. Тот от неожиданности даже не успел ничего сделать и просто плюхнулся на спину, взметнув пушистый снег вокруг себя. Немного даже попало на Цзян Чэна. Они лежали не вполне удобно, но, отсмеявшись, Лань Хуань перебрался к заклинателю ближе. — Ты сумасшедший, — все еще неровно дыша, сказал Сичэнь. — О, да. Но, говорят, это иногда полезно. — Да? И кто говорит? — Не поверишь, Вэй Усянь. — В это как раз довольно легко поверить. Это он научил тебя опрокидывать людей в снег? — Нет, на самом деле, это я его научил. В тот год, когда он появился в Пристани Лотоса, — начал Ваньинь в ответ на вопросительное хмыканье, — была очень холодная зима. Не знаю, помнишь ли ты, но тогда везде был мороз. У нас влажно, выпало много снега. Через полторы недели он растаял, конечно, но не о том. Ох, знал бы ты, что мы там творили… Строили себе чуть ли не дворцы из снега. Пока матушка не видела, с соучениками устраивали снежный бой. Хотя нам самим снега было по пояс, — в его голосе слышалась улыбка. Сичэнь повернул голову, чтобы посмотреть, и замер, вновь попавшись в будто специально для него сплетенную паутину. Ваньинь смотрел на небо, в волосах мерцали снежинки. Обсидиан в серебряной оправе. Украшение, которому нет цены. На лице его сияла широкая улыбка, нескрываемая, радостная, способная зажечь звезды, изо рта вырывались облачка пара с каждым слогом и улетали в небо. Казалось, Цзян Чэн и сам не замечал, что улыбается. — Правда, как-то за этим делом нас матушка все-таки застукала. Мы потом еще неделю дружно всю Пристань от снега чистили, пока тот не растаял, то еще приключение. В обычные зимы у нас его почти не бывает, только промозглые дожди льют. В горах все иначе. Хотя с вашими правилами никакой радости, кроме чистки резиденции. Никогда в снежный бой не играл? Лань Сичэнь? — снова не дождавшись ответа, переспросил Ваньинь и, повернув голову на бок, встретился с неожиданно ярким взглядом. Светло-карие бездонные глаза блестели в лунном свете, падающем на лицо, почти белое, лишь с румянцем на щеках. Белоснежный росчерк лобной ленты слепил сильнее полуденного солнца. Кажется, пришла его очередь увязать в чужой паутине. И нити ее сверкали так же, как этот снег. Они какое-то время лежали так, просто смотря друг другу в глаза в полной тишине. Еще пока легкие дуновения поднимающегося ветра легко касались их лежащих на снегу волос, сметая на них блестящие снежинки. Наконец, Цзян Ваньинь нашел в себе силы отвернуться и, шумно вдохнув, вновь посмотрел в небо. Сичэнь вздрогнул, только сейчас очнувшись, и проследил за взглядом Цзян Чэна. В ледяном воздухе звезды были особенно яркими, большую их часть было видно даже несмотря на едва начавшую убывать луну. Они слабо мерцали, создавая совершенно волшебную картину. — Может, ты все же скажешь, что с тобой происходит? — неожиданно заговорил Ваньинь. Вся легкость разом схлынула с Сичэня. Тело будто налилось свинцом. — Что ты имеешь в виду? — севшим голосом спросил Сичэнь. Ваньинь легко коснулся пальцами тыльной стороны ладони Лань Хуаня, лежащей на его плаще. Едва-едва, но такие призрачные касания уже довольно давно заменяли им крепкие объятия. От руки и по шее будто прошелся заряд тока, окончательно возвращая его в реальность. — Сичэнь, пожалуйста. Ты знаешь, о чем я говорю. Раньше, стоило колоколу прозвонить отбой, ты почти моментально засыпал, если не был на охоте или собрании, сейчас уже далеко за полночь, но сна у тебя ни в одном глазу. Ты ведь давно так? Не отнекивайся, по тебе видно, что ты не спишь, — он произнес последние слова чуть резче, потому что почувствовал, что Сичэнь собирается возразить. Усталость на чужом лице стала видна еще сильнее с их прошлой встречи. Это беспокоило с каждым разом все больше. Снова и снова возвращаясь в Облачные Глубины, Цзян Чэн судорожно вглядывался в ореховые глаза, осматривал лицо, следил за движениями в поисках малейших изменений. И самое страшное — находил. Лань Сичэню постепенно становилось хуже. — Ваньинь, — он устало вздохнул, — это мои проблемы, я не хочу нагружать тебя ими, я разберусь сам. На этих словах Цзян Чэн резко сел, чем напугал не ожидавшего этого Лань Хуаня. — Ты идиот? — он задал этот вопрос тихо, как рокочут вдали раскаты грома, но поднявшийся было следом Сичэнь чуть не упал обратно от волны злости, которая хлынула от заклинателя. Вероятно, он действительно был в ярости, потому что выпущенная Ваньинем энергия разметала верхний слой снега на целый чжан вокруг. — Что? — глупо спросил Сичэнь, продолжая широко раскрытыми глазами смотреть на Ваньиня. — Я спрашиваю, ты идиот? — повторил тот немного громче, но с первой волной ярости ему явно удалось справиться. — Сам разберешься, значит? Меня нагружать не хочешь?.. Ты мне все еще настолько не доверяешь? — последние слова прозвучали тихо и надломлено, будто устало, в глазах промелькнуло что-то, чему Лань Хуань не смог дать названия. И это эхом откликнулось в его душе, неприятно резанув где-то внутри. Цзян Чэн всегда был переменчивее погоды в сезон дождей, к этому невозможно было привыкнуть. Он каждый раз умудрялся ударить точно в сердце, наступая с неожиданной стороны. Какие бы барьеры не возводил Сичэнь, они либо разлетались в щепки от одного прикосновения, либо оказывались бесполезны, потому что стояли не там. Как если бы воин прикрывал свою спину точно зная, что враг ударит спереди. И самым страшным было то, что Ваньинь делал это ненамеренно. — Ваньинь… — он бессознательно протянул дрожащую руку, чтобы коснуться его плеча, но в последний момент опомнился и прижал ее к себе. Цзян Чэн заметил этот жест и криво усмехнулся. Это был далеко не первый раз, когда Лань Сичэнь его отталкивал. Он как будто играл с маленьким котенком, водя перышком прямо у него под носом, а когда тот тянулся, чтобы поймать — отдергивал руку, не давая даже коснуться. Открывался, казалось бы, наконец, подпускал к себе, но в последний момент возводил неприступную стену, в которую оставалось только удариться с разбегу и, покалеченным, отступить. — Знаешь, если бы мне это было в тягость, я бы не спрашивал. Мне хуже от неизвестности, поверь. Надеюсь, однажды я стану тем, кому ты сможешь доверять, но биться в глухую стену раз за разом я устал, — не смотря в глаза Сичэню он стал подниматься, собираясь уйти. В груди привычно жгло от… обиды? Горечи? Или какого-то иного чувства, Цзян Чэн никогда не умел давать им имена, знал лишь, что это больно. Но и к этой боли он тоже давно привык. И к ощущению брошенности, потерянности, ненужности. — Подожди. Я расскажу, — Ваньинь замер, когда чужая рука все же ухватила его за рукав. И каждый раз он, словно ребенок, тянулся за тоненьким лучиком надежды, стоило тому хоть на миг показаться, каждый раз хотелось верить, что, наконец, получится. Сичэнь улегся обратно на снег, повторив ранее исполненное Ваньинем движение, приглашая лечь рядом, и тот приглашение принял. — Это будет… трудно, — трудно довериться. Трудно открыться. Решиться побороть страх вновь получить удар наотмашь за свое доверие. — Вернее, на самом деле все просто: я не сплю, потому что мне снятся сны. Кошмары, если быть точным, но слишком реалистичные. Каждый раз, стоит мне закрыть глаза. Всегда разные, словно воображение издевается надо мной, предлагая больше изощренных вариантов. Иногда, когда мне говорят, что кому-то долго снится один и тот же сон, я считаю это благословением… — И что тебе… снится? — спросил Цзян Чэн, сам боясь услышать ответ, потому что догадывался, каким он может быть. Искра радости, вспыхнувшая от мысли, что, быть может, Сичэнь все же подпустит его к себе, с шипением потухла. Мелькнувшая догадка, что он переживает те события снова и снова во сне, ужасала. — Ничего хорошего. Я либо убиваю… кого-то, либо умираю сам. Приятного мало, ты понимаешь, — он попытался усмехнуться, но вышло слабо. — Сегодня мне снилось, как я лежу в том гробу в обнимку с Минцзюэ, душившим меня. Проснулся от того, что действительно не мог вдохнуть. Кажется, он еще сломал мне шею. Вчера видел во сне насмешливое лицо Не Хуайсана, который держал меня за руку, направляя Шуоюэ в сердце Гуанъяо, проснулся от того, что услышал собственный крик. Позавчера мне отрезали руку окровавленной струной — проснулся, когда умер во сне после того, как тем же способом мне снесли голову. Позапозавчера… — Подожди, — резко сказал Ваньинь охрипшим явно не от холода голосом. — Хватит. Он дрожащей рукой не глядя нашел ладонь Лань Хуаня и крепко сжал, вырвав Сичэня из воспоминаний. Это был самый тесный телесный контакт между ними с того момента, как Лань Хуань вышел из уединения, но сейчас он вызывал не неловкий трепет, а волну тепла и защищенности. — Теперь ты понимаешь, почему я почти не сплю? — Как давно ты их видишь? Кошмары? — Два месяца. — Два месяца?! — воскликнул Цзян Чэн, резко приподнимаясь на локтях и поворачиваясь на бок, чтобы заглянуть в глаза человеку, которого считал сейчас самым сумасшедшим идиотом в мире. — Два месяца? Каждую ночь? И ты рассказал мне об этом только сейчас? Какого черта? — Прости. — Прости? Почему ты у меня прощения просишь? Не я страдаю от того, что каждую ночь во сне вижу резню и просыпаюсь от того, что умираю! Сичэнь видел в глазах Цзян Чэна эмоции, за которые готов был проклинать себя всю оставшуюся жизнь. Он видел беспокойство и боль, почти столь же сильную, как в глазах брата, когда тот вернулся с Луаньцзан, убедившись, что Старейшина Илина мертв. Он не хотел этого видеть. Не в этих глазах. Еще одна причина, по которой Лань Хуань не хотел говорить. Самая настоящая из тех, что он пытался себе придумать. — Все в порядке, правда. — В порядке… В порядке… — Ваньинь покачал головой, невесело усмехаясь. — Но почему именно сейчас? Почему не сразу после тех событий? Почему спустя почти два года? — Не знаю. Возможно, судьба решила, что я слишком легко отделался? — Ты дурак, — на этих словах Ваньинь обхватил ладонь Лань Хуаня обеими руками и прижал ко лбу, сгорбившись. — Какой же ты дурак. Лань Сичэнь смотрел на Ваньиня и не мог отвести взгляд. На душе стало значительно легче, но все, о чем он мог сейчас думать — горячее прикосновение к его ладони, шумное дыхание человека напротив, его покрытые снегом длинные волосы и косички от висков, отливающие синевой в лунном свете. Горящие уже явно не от мороза собственные щеки. — А-Чэн простит этого дурака? — улыбнувшись, спросил Сичэнь. Он, в отличие от Цзян Чэна, не сразу заметил сорвавшееся с губ ласковое обращение, но тот отреагировал моментально, вскинул голову и посмотрел широко раскрытыми от удивления глазами с каким-то абсолютно детским доверием в них. Его уже очень давно никто так не называл. — Что?.. Лань Сичэнь осознал, что не так, только спустя несколько секунд и замялся. Они никогда не называли друг друга даже по первому имени, но чтобы вот так? Возможно, Ваньинь не считает это правильным? Неприятное ощущение прокатилось по плечам и спине от осознания того, что эта ошибка может оттолкнуть его. — Я… Наверное, не должен был? Сам не заметил, как… Но договорить он не успел: Цзян Чэн просто сгреб его в объятия, начисто выбив все мысли из головы. Он обнимал крепко, вжавшись лбом в изгиб шеи, не обращая внимания на снег, который оставался на чужих волосах, а теперь обжигал его кожу. Спустя мгновение ему на спину тоже несмело легли руки, слегка сжав ткань ханьфу, пробравшись под теплую накидку. Напрягшийся было Ваньинь тут же расслабился, обнимая еще крепче. Ближе, доверительнее. Темное пятно сплетенных в объятиях тел посреди моря серебряного пламени. А Сичэнь сидел на снегу и, совершенно не зная, что делать с этим окутавшим его теплом, просто смотрел в бескрайнее звездное небо, вдыхая ледяной воздух, но чувствуя лишь жар и умиротворение. Настоящее, не то затишье, которое ему давали медитации и созерцание пейзажей. Сейчас он чувствовал, что в безопасности. Впервые за очень долгое время понимал, что не один. И не знал, что делать с этим чувством. Он знал только то, что здесь и сейчас ему наконец-то… по-настоящему хорошо. — Пойдем в дом? Мы здесь замерзнем, — Лань Хуань мягко провел рукой по чужой спине и, решившись снова сказать это, распробовать новое слово, произнес: — А-Чэн. — Ты сведешь меня с ума, — усмехнулся тот куда-то ему в шею и, в последний раз крепко сжав, отстранился, вставая и подавая руку. — Поднимайся. Пойдем в дом, — повторил он с улыбкой. Лань Хуань отразил эту улыбку и, крепко ухватившись за предложенную сильную руку, резко поднялся на ноги. — Завтра я научу тебя играть в снежки, — неожиданно произнес Ваньинь. — А кто сказал, что я не умею? — спросил Сичэнь, и под удивленным взглядом застывшего на месте мужчины вошел в ханьши. — Ты идешь? Или я оставлю тебя тут мерзнуть. — Но… — Никаких «но», заходи, иначе не услышишь историй о моих невероятных детских приключениях. И если ты сейчас пойдешь в гостевые покои, тебя кто-нибудь заметит, а мне потом от дяди выслушивать. Мужчина фыркнул и с разбегу влетел в дом, на ходу снимая накидку и стряхивая весь снег на Лань Сичэня. Впрочем, тот в долгу не остался. Еще немного побегав друг за другом по ханьши, честно стараясь не шуметь, дабы нарушать единомоментно лишь одно правило Гусу Лань, они вновь уселись за столик, на котором стоял чайничек с уже остывшей водой и две пиалы с недопитым чаем. Они все еще глубоко и часто дышали, широко улыбаясь, смотря друг на друга. Спустя пару историй о гусуланьских детских шалостях и несколько приступов несдерживаемого смеха от благопристойных поз, в которых положено сидеть за столом, не осталось и следа. — Я бы хотел видеть лицо Лань Цижэня, который застукал тебя за игрой в снежки. Честно, все бы отдал. — Ну, он застал не только меня, так что за то, чтобы увидеть его выражение лица, тебе явно придется отдать больше, чем «все». — Или устроить бой с тобой прямо у него на глазах. — О, нет, если тебе себя не жалко, то пожалей хотя бы меня. — Ну, если после этого он выгонит тебя из клана, приезжай жить в Юньмэн, — сказал Ваньинь полушутливо-полусерьезно, встречая чужой взгляд. Его было трудно прочитать: там было веселье, сожаление, желание, надежда и извинение, смешанные в странных пропорциях. Откуда-то из подсознания с задержкой пришло ощущение, что нужно переводить тему. — А где я буду спать, позволь спросить? Раз уж ты меня не отпускаешь. — Хм, кровать довольно большая, думаю, для двоих места хватит, — как-то слишком спешно отведя взгляд, задумчиво произнес Лань Сичэнь, оглядев ширму, за которой стоял предмет обсуждения. Он явно забавлялся, актерствуя и наблюдая за такими открытыми реакциями мужчины. — Цзян Чэн, ради всего святого, я не предлагаю тебе ничего, кроме места для сна, не смотри на меня так, будто я душу котенка. — На котят мне плевать, хотя я бы удивился, если бы ты действительно их душил. — Ну вот потому я так и сказал. Если бы я душил щенков, ты бы оторвал мне голову. — По меньшей мере. Но это точно будет нормально? В смысле, ты не против? — Я тебе это предлагаю, так что, конечно, я не против. Но если очень хочешь — спи на полу, он чистый. Эй, это шутка, — уточнил Сичэнь, видя, что Ваньинь и впрямь над этим задумался. — Замерзнешь. Ляжешь на кровать, если мы просто спим, чем это отличается от того, как мы лежали там, во дворе? — Тебе правда нужно объяснять? — Я все равно не послушаю, но ты попробуй, я хотел бы посмотреть на выражение твоего лица. В итоге они и правда устроились на кровати, сняв с себя только самый верхний слой одежд, и теперь просто лежали, молча смотря в потолок. Первым нарушить тишину решил Цзян Чэн: — Сичэнь. — Цзян Чэн, думаю, раз уж я зову тебя так, будет справедливым, если и ты станешь обращаться ко мне по первому имени, когда мы наедине. — …Лань Хуань, — тихо и словно бы неуверенно произнес Ваньинь. — Да? — Ты боишься засыпать? — Боюсь. Цзян Чэн наощупь нашел руку Лань Сичэня и, едва проведя мизинцем по тыльной стороне ладони, несмело обхватил его запястье. Тот в ответ переплел их пальцы, слегка сжав. Робкие, нежные и бережные касания, будто в руках их был чистый хрусталь. — Я буду рядом, сегодня ты не один. Если тебе снова будет сниться сон, постарайся вспомнить об этом, хорошо? — Хорошо, — ответил он и сжал руку заклинателя чуть сильнее, получив ответное движение. — Спасибо, А-Чэн, — только и успел сказать он, прежде чем провалиться в сон. Оба так и уснули, держась за руки. Кровь. Темно-бордовая, теплая и липкая, склизкая течет по рукам. От кончиков пальцев к кистям и локтям, каплями падая под ноги в темноту. Она обволакивает, ее слишком много, она словно льется на руки неизвестно откуда, вязкая, размазывается и слипается, теплыми алыми мостками растягиваясь между рук. Сичэнь жмурится, в надежде, что все исчезнет, а когда вновь открывает глаза, в правой руке уже сжимает меч. С Шуоюэ тоже стекает кровь, он в ней по самую рукоять. А на конце… висит тело, пронзенное насквозь. Сичэнь уже знает, чье это тело. Оно поднимает голову, немного неестественно выворачивая шею, и Сичэнь видит плачущее лицо Гуанъяо, вместо слез из глаз которого идут все те же алые струйки крови. Его губы шевелятся в беззвучной мольбе о пощаде, изо рта беспрерывным потоком хлещет кровь. Гуанъяо просит о прощении, клянется, что никогда не причинил бы боль Сичэню, тянется к старшему брату единственной оставшейся рукой, но тот отшатывается, выпуская меч из трясущихся пальцев. Тело растворяется в воздухе кровавой дымкой, застывая бесформенным облаком алой недвижимой взвеси, Шуоюэ со звоном падает в темноту. Перед глазами все плывет, из них льются неконтролируемые слезы, Сичэнь нетвердым шагом отступает назад, под ногами громко чавкает кровь. Спустя пару шагов он понимает, что она теперь заливает все вокруг, прибывает с чудовищной скоростью, но совершенно бесшумно, лишь слегка булькая, когда поглощает в себя складки его пока еще белоснежных одежд. Теплая, душная и зловонная, достигает уже колен, пояса, плеч, шеи. Всем телом чувствуется уютный жар. От этого становится страшно. От этого начинает тошнить. Кровавая жижа подобралась уже совсем близко. Чтобы не захлебнуться, приходится задрать голову. Кровь затекает в уши, смачивает волосы, обволакивает кожу головы, капает в раскрытый в немом крике рот. Плыть не получается, словно зловонная жидкость не плотнее воздуха, но он чувствует, что это не так, и беспомощно барахтается в засасывающей его вязкости, будто ребенок в болоте. Сичэнь вновь открывает глаза, которые успел закрыть, дабы сосредоточиться на том, чтобы вдыхать затхлый влажный горячий воздух, не утонуть совсем. И встречается с другим взглядом, который недавно купался в кровавых слезах. Холодные и ясные глаза, смотрящие надменно, с издевкой. Пренебрежением. Человек стоит на поверхности этой прибывающей крови, в которой сам Сичэнь уже почти утонул, будто на твердой земле. Он направляет на Лань Хуаня кончик меча, в котором тот узнает Шуоюэ. — Я бы никогда не причинил тебе боли. А что сделал ты? Меч утыкается в глотку, надавливает, пуская уже его собственную кровь. Резко нахлынувшая зловонная жидкость заливает лицо, попадает в горло и легкие, и Сичэнь захлебывается. Последнее, что он видит — усмешку превосходства на губах бывшего названого брата. С громким судорожным вдохом он резко садится на кровати, хватаясь за горло, прощупывая место, где был порез. Ничего не почувствовав на совершенно гладкой коже шеи, все еще прерывисто, рвано дыша, он опускает взгляд на свои руки. И кричит, видя на них кровь. Человек, который все это время спал рядом, резко подскакивает, хватает Лань Сичэня за руки, осматривает их, и, не найдя ничего странного, берет в ладони искаженное ужасом лицо. — Все хорошо, слышишь? Это просто сон, все хорошо. — К-кровь… — Здесь нет крови, успокойся, это просто сон, это не реальность, все в порядке, видишь? — Цзян Чэн снова берет Сичэня за руки и показывает тому абсолютно чистые светлые ладони, на которых единственный изъян — мозоли от меча. Он видит. — Цзян Чэн… — Все в порядке, я с тобой, — снова произносит он и обнимает Сичэня, прижимаясь щекой к щеке. Теперь вдохнуть получается легко. Воздух чист, свеж и прохладен, в нем витает лишь запах подступающей грозы и немного — чая. Лань Сичэнь обнимает в ответ. — Прости, что разбудил тебя. — Все в порядке. Тебе лучше? — Да. Спасибо. — Я налью воды, — Ваньинь отстраняется и встает с кровати, бродит по комнате, наполняя пиалу, доставая откуда-то чистое полотенце и щедро поливая его водой все из того же чайника. Возвращается, помогает выпить, придерживая пиалу, потому что у Сичэня все еще слишком дрожат руки. — Тебе нужно переодеться, ты весь вспотел. Если так лежать — простынешь. Где у тебя запасная одежда? — Там, на нижней полке. — Сиди, я принесу. Разденься пока. Ваньинь отошел к платяному шкафу, достал идеально сложенный комплект нижних одежд и вернулся, застав Сичэня сидящим на кровати обнаженным по пояс. Попросив его повернуться спиной и убрать волосы, Цзян Чэн стал бережно обтирать горячую спину влажным полотенцем. Стараясь не зацикливать внимание на гладкости белой кожи, он просто аккуратно проводил тканью по позвоночнику, шее, плечам. Перевел руки вперед, вытирая грудь, не прося Сичэня обернуться. Теперь это были почти объятия, но будто случайные, ненамеренные. Не встретившие сопротивления. Тишина прерывалась лишь сбивчивым тихим дыханием и звуком скольжения ткани о кожу. — Думаю, можешь одеваться, — неловко откашлявшись, Цзян Чэн убрал руки и вновь поднялся. — Ты сможешь еще уснуть? — Да, смогу, — еле подавив готовый сорваться с губ разочарованный вздох, произнес он. — Спустя какое-то время. Мне не снится больше одного сна за ночь, так что я иногда даже успеваю достаточно поспать. Я понимаю, почему мне не верят, но я действительно сплю. Просто все это выматывает. Морально. — Не расскажешь, что видел? Должно стать легче. — Ну, я утонул в море крови. Романтично, правда? — Не смешно. Ваньинь снова лег в кровать и увлек Сичэня к себе поближе. Тот, наплевав на неблагопристойность позы, просто улегся головой ему на грудь, как будто это было абсолютно естественно. Никто даже не обратил внимания на то, что это происходило впервые. Они еще какое-то время разговаривали, пока Цзян Ваньинь перебирал в пальцах чужие тяжелые пряди, не прихваченные, как обычно, лобной лентой, а вскоре он услышал мерное дыхание уснувшего в его руках мужчины. Сам Цзян Чэн еще долго лежал, просто смотря в потолок, не в силах прекратить думать о том, что видел. Чужой крик по-прежнему звучал в голове.***
Утром их разбудил стук в дверь и голос адепта, зовущего главу своего клана. Цзян Чэн зевнул и тихо пробурчал что-то про то, что он собирается сделать с тем, кто решил разбудить его в такую рань. Еле продрав глаза, он понял, что упирается взглядом в чужую шею. И не может пошевелиться из-за закинутых на него руки и ноги. — Вот черт. — Ты проснулся? — Да. Кажется, от тебя что-то хотят. — Похоже на то. — Если пойдешь открывать, подожди, пока я соберу свои вещи и выпрыгну в окно. — Тогда поторопись. — Серьезно? Я вообще-то шутил. Никогда бы не подумал, что однажды мне придется рано утром сбегать из покоев мужчины через окно, чтобы сохранить его честь и свою задницу. Дожили, — на этом слове заклинатель широко зевнул и потянулся, прежде чем подскочить и начать увлекательную утреннюю разминку, к которой секунду спустя присоединился и Сичэнь. — Говори тише, иначе сохранять будет нечего. — Выспался? — спросил наконец Ваньинь, наспех затягивая пояс. — Выглядишь лучше, чем вчера. — Впервые за эти два месяца — да. И что-то мне подсказывает, что причина тому то, что сейчас уже далеко не пять утра, — он махнул рукой в сторону окна, сквозь которое пробивался дневной свет. — И стучат в дверь, потому что Глава клана не явился на собрание старейшин, которое как раз должно было быть сегодня. — Оу. — Да, — Сичэнь улыбнулся. — Что же, желаю вам приятной утренней беседы с вашим дядей, Цзэу-цзюнь, спасибо, что уделили время, — сидя в проеме распахнутого окна одной ногой уже снаружи, прошептал Цзян Чэн. — Иди уже. Встретимся днем. Ваньинь махнул рукой и спрыгнул на землю, присев так, чтобы его не было видно в окне. Он слышал, как Сичэнь открывает дверь, как переговаривается с адептом, пришедшим по его душу, и вылавливает слова «почти полдень», произнесенные адептом несколько настороженно. Цзян Чэн усмехнулся и уже готовился, пригнувшись, убраться отсюда, как встретился с абсолютно шокированным взглядом обычно спокойных светлых глаз. Лань Ванцзи. — Твою мать. — Саньду Шэншоу, — справившись с удивлением, кланяется тот все еще стоящему почти на карачках заклинателю. — Ханьгуан-цзюнь, — наконец приняв пристойное положение, кланяется в ответ Цзян Чэн, стараясь не думать о том, как он сейчас выглядит. Как минимум, его прическа. И о том, какие мысли это может вызвать. — Мне стоит спрашивать, как вы здесь оказались? — Пожалуй, не стоит. — Брат в порядке? — Да. — Я провожу вас в ваши покои. — Благодарю. — Спасибо, что заботитесь о нем. На это Цзян Чэн не ответил. Его занимали другие мысли. Возможно, это был первый раз, когда кто-то обошел Лань Ванцзи по части немногословности.