В самый холодный год лоза принесет плоды

Солнце скрылось за горизонтом, оставляя желтеть край неба. Он тоже постепенно гас, принося за собой цвет сизой дымки, на фоне которого темнели тонкие облака. Легкий теплый ветерок покачивал тесно растущие лотосы над чернеющей водой, заставляя широкие листья шуршать друг о друга. Последний вечер, который он проведет здесь. Пристань Лотоса. Красивое, живое, яркое место, куда хотелось возвращаться вновь и вновь. В нем было все и сразу: безмятежное спокойствие и домашний уют, громкость и бурление, строгость и свобода. В этом Пристань была похожа на цветок, в честь которого названа. Лань Сичэнь стоял на краю полюбившихся уже мостков, выходящих в озеро, и вглядывался в неровный холмистый горизонт. Здесь было спокойно и тихо, здесь он знал, что найдет его лишь один человек. Цзян Чэн. Тот, кто ворвался в его погасшую жизнь и зажег ее вспышками молний, разогнал затхлый застоявшийся воздух ураганным предгрозовым ветром. Яростными раскатами грома вдребезги разбил мертвую тишину. Лань Хуань вздохнул и завел руки за голову, развязывая узел. Длинная белая полоса ткани послушно скользнула в ладонь. Она сияла даже в вечерних сумерках. Узор облаков, такой простой и очень сложный одновременно, ненавязчиво струился по ткани. Когда Лань Хуань подолгу бывал далеко от дома, этот узор напоминал ему тяжелые туманы Облачных Глубин. Он, как и все адепты Гусу Лань, очень трепетно относился к этой вещи. Передача ленты кому-либо — сложнейший шаг, на который нужно немало решимости. Это акт полного, безусловного доверия. Открытости. Вручения себя другому без остатка. Возможно, в этой ленте было слишком многое. И это шаг, на который он собирался пойти. Он был готов стать тем, кого отвергнут, хоть и надеялся, что этого не произойдет. Но Лань Хуань не мог больше медлить и оправдываться перед собой же. После того, что произошло — не мог. Всегда так легко забыть, что ты, твой друг, брат, возлюбленный, все вы — люди. А все люди смертны, как бы ни старались заклинатели перешагнуть этот рубеж. И Лань Хуань забыл. Совершенно глупо забыл, а ведь стольких уже потерял. Он думал, что может еще подождать; что до конца не уверен; что его не примут; что еще не наступил подходящий момент. Жизнь не научила его, что подходящих моментов не бывает, если ты не создашь их сам. А Цзян Чэн почти умер на его руках. В голове до сих пор звенел этот проклятый колокольчик. Раньше Лань Хуань понимал, что Цзян Ваньинь важен ему. Очень важен. Но в ту ночь… Он понял, насколько боится его потерять. По-настоящему. До липкого холодного пота, до дрожи. До смерти. Каждая жизнь имеет свой конец. И однажды все может оборваться. Звонкий смех может смениться клекотом крови в пронзенной груди. Он боялся вновь однажды не успеть. Тяжелые мысли прервало тихое покашливание из-за спины. Лань Хуань замер, а потом резко развернулся, пряча руки со сложенной вдвое лентой за спину. — Цзян Чэн, — он легко улыбнулся. Улыбка всегда так и просилась на лицо, стоило ему увидеть этого человека. Его острые скулы и серые, цвета бури, глаза. — Тебя уже осмотрели? — Да, — мужчина кивнул и подошел ближе. — Уже ничего серьезного. За неделю заживет, — Он осматривал Лань Сичэня каким-то странным изучающим взглядом, словно понимал, что что-то не так, но что именно — не осознавал. И вдруг резко отвернулся, делая вид, что рассматривает озеро. Значит, заметил. — Я, похоже, не вовремя… Прошу прощения, я не знал… — Цзян Чэн, — Лань Хуань мягко перебил его, делая небольшой шаг навстречу. — Это твой дом. Ты всегда вовремя. К тому же… все в порядке. Тот удивленно взглянул на него, позабыв о смущении. — Я думал, что без ленты вам нельзя показываться посторонним. — Это правда. Повисла пауза. Ваньинь, казалось, был смущен и вместе с тем совершенно ничего не понимал, Лань Сичэнь же собирался с мыслями. Высоко в серо-голубом небе носились, изредка крича, вечерние птицы. Над лотосами бесшумными росчерками мелькали летучие мыши, выбравшиеся на охоту. Постепенно становилось все темнее и прохладнее — благодатное время в такое жаркое лето. Лань Хуань тихо выдохнул и вытянул вперед левую руку, на которой покоилась длинная белоснежная налобная лента клана Гусу Лань. Цзян Ваньинь напряженно замер. Эмоции на его лице сменяли друг друга с чудовищной скоростью. Удивление, неловкость, смущение, желание. И ломкая мольба не делать этого. Не предлагать ему свою душу, не протягивать ее на раскрытых ладонях. Бывали правильные речи, которые нужно произносить в такой ситуации, бывали церемонии. Лань Сичэнь не хотел их вспоминать. — Ваньинь. Ты знаешь значение этой ленты. Ты давно стал для меня человеком, с которым я могу не придерживаться правил. Более того — не хочу, — он внимательно вглядывался в обычно строгое лицо. Голос не дрожал. В кои-то веки Лань Хуань точно знал, что делает все верно. Только кончики пальцев все равно слегка покалывало. — Ты волен не принимать ее, если не хочешь, если не испытываешь того же… что испытываю к тебе я. Это только твой выбор. Цзян Чэн смотрел на протянутую руку, на белоснежную ленту, которой столько времени мечтал коснуться. И испытывал горечь. Он больше всего на свете хотел сказать «да», но… — Если я ее приму, дороги назад уже не будет. — Я знаю. — Нам будет тяжело. Мы никогда не сможем быть вместе так, как твой брат и Вэй Усянь. Однажды это причинит нам боль. Мы не сможем позволить себе оставаться на стороне друг друга вне зависимости от обстоятельств. Они свободны. Мы — нет. Если мы объединимся, нас будут бояться и рано или поздно раскидают по разным сторонам баррикад. В нашей жизни будет слишком много «но». И если я ее приму — мы будем привязаны друг к другу. Так странно и смешно. Когда-то политика была спасительным поводом для их встреч, но в конце концов она обернулась непреодолимым препятствием. Они — Главы своих кланов. Цепи, что держат их, не позволяя коснуться друг друга, закалены сотнями жизней, которые они обязаны оберегать. Что по сравнению с ними — шелковая лента? — Это уже причиняет нам боль. А я уже привязан. Лань Хуань с горькой усмешкой и хрупкой надеждой во взгляде смотрел на Цзян Ваньиня. Человека, который мог быть карающей молнией и спасительным дождем. — Ты можешь отказаться, — напомнил Лань Сичэнь в ответ на затянувшееся молчание. На самом деле сильнее всего надеясь, что ему протянут руку. — Ты ошибаешься, я не могу. Потому что это взаимно. Уже очень давно, — Цзян Ваньинь накрыл его ладонь своей. Быть может — самая прочная цепь. Цзян Чэн смотрел открыто, счастливо. Решившись. Перешагнуть черту — и будь что будет. Он никогда не делал опрометчивых шагов. Этот был именно таким. Но Лань Сичэнь стоил всего. Белая лента с изящным узором облаков. Гладкая, невероятно приятная на ощупь. Мечта, которую он гнал прочь так долго. И которая так неожиданно сбылась. — Цзян Чэн… Лань Хуань был изумлен. Лань Хуань был счастлив. Небеса, как он был счастлив. Видя собственную ленту, которую берег всю жизнь ради кого-то особенного, кого успел перестать искать, в этих чуть смуглых руках, он понимал, что не ошибся. И когда оказался в крепких, почти отчаянных, объятиях — смеялся. Они оба смеялись. От Цзян Чэна пахло водой и тиной, грозой, землей после дождя, лекарственными травами и пряным вином. Он был теплым и настоящим, таким близким. Сильная спина под пальцами Лань Хуаня, сжимающие его самого руки, притягивающие даже несмотря на ранение, частое сердцебиение и жаркое дыхание в самую шею. Такие новые ощущения, приводящие в неописуемый восторг. Хотелось прижать этого человека сильнее, так, чтобы между не осталось даже воздуха. Самому забраться под кожу и чувствовать. — Я не хочу ее тебе отдавать, — прошептал Цзян Чэн, почти касаясь губами кожи. — Хочу оставить ее себе. — Тебе и не нужно. Она теперь твоя. — Моя, — он усмехнулся и, напоследок покрепче сжав Лань Сичэня в объятиях, отстранился. — Но ты ведь не можешь оставить ее мне. Будут вопросы, нам они не нужны. Под изумленным и немного испуганным взглядом Ваньинь, придерживая пальцами обмотанную вокруг ладони белоснежную ткань, распустил пучок, сдернув широкую фиолетовую ленту. Пряди тяжело рассыпались по плечам. — И раз я не могу оставить себе твою ленту, возьми мою. У нас, конечно, нет ваших правил, но именно этой кроме тебя и меня никто не касался. Так что, если ты не против… Что? — теперь пришел черед Цзян Чэна удивленно таращиться на спрятавшего лицо в ладони и хохочущего Лань Хуаня. Такой красивый смех. — А-Чэн… О, Небеса, Цзян Ваньинь, ты самый невероятный человек из всех, кого я когда-либо встречал, честное слово, — он отнял руки от лица, и все еще улыбался от уха до уха. — Издеваешься? — мужчина был настолько смущен, что Лань Хуаню казалось, его лицо сейчас засветится. — Ни в коем случае. Я бы хотел, чтобы эта лента осталась у тебя, но, к сожалению, ты прав. В этот раз мне придется забрать ее с собой, так что… — Лань Сичэнь аккуратно приподнял рукав, оголяя предплечье, и протянул руку вперед, поднимая взгляд на Цзян Чэна. — Все у нас не как у людей, — фыркнул Ваньинь и бережно обернул тканью тонкое бледное запястье, напоследок коснувшись губами у самого основания ладони. Этот жест почему-то чрезвычайно смутил Лань Сичэня, но мужчина решил пока не уточнять. Они просидели так до рассвета. Свешивая ноги в теплую воду, переговариваясь, шутя, замолкая, держась за руки. Смотря друг на друга открыто и счастливо, наконец не боясь показать силу своих чувств. Восточный край горизонта стал наливаться красно-малиновым. Яркая полоса отражалась в светлых ореховых глазах, высвечивала живым теплом бледную кожу, огнем ласкала линию мягких губ, касающихся белоснежной флейты. Цзян Чэн не хотел, чтобы солнце вставало. Потому что это значило, что им нужно будет покинуть эту маленькую уютную пристань, заросшую широкими листьями лотосов. — Лань Хуань, — позвал он, когда мелодия закончилась. — Цзян Чэн? — Ты отбываешь сегодня утром? — Да, — он тихо вздохнул, откладывая флейту в сторону, отводя за спину мешающиеся пряди, которые сейчас не держала привычная лента. Без нее было странно. Волнительно. — Не хочешь задержаться еще на денек? — Хочу, но не могу. Я буду скучать по Пристани Лотоса. — Хм? Только по ней? — Ваньинь играючи зачерпнул воды и легко брызнул Сичэню в лицо. — Ау. Ну, может, и не только. Думаю, ее хозяин вполне может навещать Облачные Глубины. В любое время. — Тогда ее хозяин благодарит вас за приглашение, Цзэу-цзюнь. Он ненадолго замолк, а потом отвернулся, принимаясь рассматривать яркий рассвет, будто невзначай касаясь пальцами пальцев Лань Сичэня, делая вид, что это вышло случайно. А потом как-то излишне бодро спросил: — Кстати, ты же в курсе, что отдал мне свою ленту до того, как позволил поцеловать? Белая полоса ткани все еще вилась меж пальцев руки, что он держал на коленях. Он до последнего не станет ее отдавать. Послышался смешок, заставивший гореть щеки. — А я никогда и не запрещал, разве нет? — ...Напомни мне, почему я все еще тебя выношу? — он резко обернулся, как всегда стараясь спрятать эмоции за возмущением. Лань Хуань сидел совсем рядом. Он улыбался, мягко и немного неловко, и от этого хотелось кричать. Хотелось провести по этим губам, по скулам, шее, вновь почувствовать сердцебиение. Наконец дотронуться. Цзян Чэн протянул руку, вокруг которой была обмотана лента, аккуратно отвел тонкие прядки с чужого лба, взглядом следя за движением. Он и сам не замечал, как улыбался. Не замечал, каким влюбленным взглядом смотрел на человека напротив, когда мягко обнимал за шею, когда спрашивал уже почти в самые губы: — Я могу?.. И получал ответ: — Да. Лишь на задворках сознания он понимал, как притянул к себе Лань Хуаня, как накрыл его губы своими. Мягкие, горячие. Лань Хуань был неловок и неопытен, они оба — смущены. Целовались нежно, еле сдерживая эмоции, скопившиеся за столько времени. Углубляя поцелуй, находя в нем страсть, желание, счастье. Безграничное счастье, от которого хотелось и кричать, и плакать, от которого было больно в груди, а в голове только «люблю» и «наконец-то». Цзян Чэн отстранился первым, потому что еще немного — и остановиться было бы трудно. Они тяжело дышали, соприкоснувшись лбами и глупо улыбаясь. Смотря друг на друга из-под полуприкрытых век. Сейчас им не нужны были слова. Ваньинь подался вперед вновь. Поцеловал уголок губ, щеку, скулу, висок, ласково отвел волосы назад и мягкими поцелуями спустился на шею. Не оставляя следов, лишь слегка касаясь. Слушая учащенное шумное дыхание. Рукой проводя по чужим пальцам, упирающимся в доски, пробираясь под рукав, нащупывая собственную ленту. Вновь накрыл раскрасневшиеся губы поцелуем, чувствуя, как отвечают все более умело, завел руку за спину, придерживая, чтобы Лань Хуань не боялся потерять опору. Потянул его руку вверх, с нажимом проводя по внутренней стороне запястья, вызывая судорожный вдох, переплетая подрагивающие пальцы. Отстранился, слегка прикусив нижнюю губу, усмехнулся, увидев потемневший, немного потерянный от избытка ощущений, но жаждущий взгляд. Невообразимо хотелось привести этого человека в еще больший беспорядок. Цзян Чэн поднес обвязанное лентой запястье к губам, поцеловал центр ладони, отмечая, как дернулись пальцы, повел выше, опаляя жаром через тонкую ткань. Слабый, едва слышный стон заставил остановиться, и, не отстраняясь, искоса взглянуть на Лань Хуаня. Выражение его лица с приподнятыми и сведенными бровями, беспомощным взглядом и приоткрытыми яркими губами выглядело почти мученическим, но… таким желанным. — Что-то не так? — низким голосом спросил Цзян Чэн, вновь коснувшись губами запястья, заставляя Лань Хуаня ахнуть, потому что теперь они смотрели друг другу в глаза. — Цзян Чэн, не надо… Пожалуйста. — Почему? Это неприятно? — еще поцелуй. Цзян Чэн решил, что все же последний, потому что ему было уже почти жаль мужчину. И себя на самом деле тоже. — Нет, просто это… — он отвел глаза, не находя слов, и Ваньинь тут же сотню раз себя проклял, потому что это было слишком волнительно и горячо. Он отпустил запястье и, подавшись вперед, в самое ухо низким голосом произнес: — Кажется, это утро полно интересных открытий, м? — Цзян Ваньинь! — Лань Хуань резко отстранился, глядя почти зло, но щеки его пылали ярче занимавшейся зари. — Я тебя сейчас в воду столкну! — Ладно, ладно, я молчу, — засмеялся Цзян Чэн отодвигаясь и поднимая руки, показывая, что сдается. — Только если ты думаешь, что в воду полечу я один, ты глубоко ошибаешься. Ты плавать-то умеешь? — Ради такого — научусь, — смущенно проговорил Лань Сичэнь, поправляя почти не растрепавшуюся одежду. Почему-то даже в таком состоянии он выглядел изящно, а речь его оставалась твердой. Если бы это был Цзян Чэн, все было бы иначе. — Погоди, так ты не умеешь? — Утонуть — не утону, но так хорошо, как ты — вряд ли. И чему их только в клане учат? — Когда в следующий раз приедешь в Юньмэн, буду учить тебя плавать. Вместо ночных охот. Лань Хуань сверкнул глазами и как-то едко ухмыльнулся, прежде чем сказал: — Полагаю, ты и сам не захочешь тратить ночь на это, — отметив чужую реакцию (мстил, значит?), он улыбнулся еще шире и попытался было подняться, но его вновь притянули к себе. Цзян Чэн скользнул ладонью по бледной шее, чувствуя большим пальцем, как дернулся кадык, с нажимом провел за ухом, вызывая мелкую дрожь. — Будешь так шутить, Лань Хуань, и я сделаю это сейчас. И тогда ты точно не сможешь вернуться в Гусу сегодня. Мужчина усмехнулся в ответ и сам подался вперед, зарываясь пальцами в гладкие волосы, с нажимом проводя по затылку, слушая приглушенный протяжный стон. Выдохнул в самое ухо, едва касаясь губами: — Это угроза? — …Черт, да, — прорычал Ваньинь, опрокидывая Лань Хуаня на спину, нависая, упираясь в дерево одной рукой, второй проводя по изгибу талии, плотно обернутой широким поясом. Его собственные растрепавшиеся волосы легли заклинателю на грудь. Яркое рассветное солнце заливало теплом радужки карих глаз, заставляя их светиться янтарем. Длинные ресницы отбрасывали тени на бледную кожу, рассыпавшиеся по дереву темные волосы обрели тот самый неповторимый теплый оттенок. Цзян Чэн завороженно прослеживал взглядом каждую черту, отпечатывая их в памяти. Изящные брови, скулы, очерченные холодной тенью, налитые малиновым, в цвет рассвета, губы, блестящие от влаги. Чуть приоткрытые и подрагивающие в такт тяжелому дыханию. — Лань Хуань… Пожалей меня. — Нет, — ласково улыбнулся тот, — ты же меня не жалеешь. Цзян Чэна мягко обхватили за шею и потянули вниз. Теперь было медленно. Нежно, насколько хватало сил. И жадно. Сминая налитые кровью губы, лаская языком, сжимая зубами. Ощутимо, но не до боли. Призрачные касания рук, переплетение пальцев. Лента сама собой уже обернулась вокруг обоих запястий. Тяжелое дыхание сгущало воздух меж их лицами, заглушая окружающие звуки. В мире остались только они двое и яркое рыжеющее солнце. С трудом отстранившись, Ваньинь прошептал: — Надо остановиться. Сейчас. Лань Хуань прикрыл глаза и медленно вдохнул, собирая себя по частям, призывая остатки рассудка. — Да… Чуть помедлив, Цзян Чэн отодвинулся, садясь ровнее и помогая подняться Лань Хуаню. Тот еще тяжело дышал, но теперь размеренно и глубоко, пытаясь привести себя в порядок. Цзян Чэн, несколько раз зачерпнув свободной рукой озерную воду, умылся, возвращая себе трезвость мысли. — Повяжешь мне ленту? — тихо спросил Лань Сичэнь, убирая позабытую флейту. Ваньинь только кивнул, не в силах вымолвить ни слова, но не сводя взгляда с профиля растрепанного мужчины. Никто никогда не видел Цзэу-цзюня таким. От этого становилось жарко. От этого становилось хорошо. Наконец, Лань Хуань поднялся, отряхиваясь и оправляя одежду. Перевел взгляд на горизонт, над которым уже взошло солнце. Цзян Чэн поднялся следом и встал за его спиной, поправляя волосы мужчины, расчесывая их пальцами. — Если честно, совершенно не хочу отдавать ее тебе. Он расправил ленту и медленно, так аккуратно, как мог, завязал ее на затылке мужчины. Было в этом что-то интимное, нежное. Искреннее. Цзян Чэн мягко отвел волосы, открывая шею, оставил поцелуй над самой кромкой воротника белоснежных одежд и отстранился. — Пора возвращаться.

***

Они встретились вновь на шумной пристани чуть раньше полудня. Все вместе: адепты клана Гусу Лань со своим Главой, Вэй Усянь с мужем и Цзян Ваньинь. Поодаль спрятались любопытные юньмэнцы, наблюдая за необычными гостями, о чем-то тихо перешептываясь. Лань Сичэнь про себя подумал, что они не так уж и боятся своего Главу. Стараются не попадаться под горячую руку — да. Но он видел, как адепты от мала до велика разволновались, когда узнали, что Цзян Чэн был ранен. Они любили его. И более чем заслуженно. Ваньинь сурово прикрикнул на них, но заставить их разойтись не смог. Так, для порядка. Он со смешанными чувствами оглядел отбывающих гостей, слегка задержав взгляд на Лань Сичэне, и с деланным раздражением подозвал к себе щебечущего о чем-то с Ханьгуан-цзюнем Вэй Усяня, оставляя двух братьев обмениваться многозначительными взглядами. Как вообще можно так общаться? Отойдя в сторону так, чтобы никто, включая любопытных адептов, не мог их услышать, он вынул из-за пояса ножны Суйбяня и протянул их Вэй Ину. — Забери свой меч. — Цзян Чэн, — в его голосе легко улавливались нотки усталости, потому что он терпеть не мог возвращаться к этой теме. Цзян Чэн тоже, и что? — я же говорил, он мне не нужен. Ваньинь вздохнул, унимая рефлекторное раздражение. — Имей ответственность, мать твою. Это твой меч, духовное оружие, а ты его бросил. Не оставил себе даже после того, как вернулся. Так с какого хрена я должен постоянно чувствовать то, как он тоскует по законному владельцу? Никто не подойдет ему лучше, чем тот, кто его закалил. Не нужен? Так будь добр, сделай так, чтоб стал нужен. — …Что? Вэй Усянь казался удивленным, но не столько самими словами, сколько напором и интонацией. Что-то изменилось, но он не мог понять, что. — У тебя новое тело и второй шанс. И человек, который тебе поможет. Не заставляй меня думать, что я все еще тебе что-то должен. Живи уже, как подобает заклинателю. Возражений слушать не хочу, — оборвал он уже собиравшегося открыть рот мужчину и просто впихнул ему меч. Кивнул каким-то своим мыслям и развернулся, возвращаясь к остальным. За ним поспешил и опешивший Вэй Усянь. Их возвращение, похоже, заставило братьев прекратить какой-то свой безмолвный разговор, но оба казались довольными. Насколько вообще можно было судить по Лань Ванцзи. Что-то промелькнуло в его взгляде, когда он увидел в руках своего мужа меч, и он едва заметно кивнул Цзян Чэну. Тот кивнул в ответ. Они раскланялись друг другу и Лань Ванцзи с Вэй Усянем отошли в сторону, давая время попрощаться двум Главам кланов. — Глава клана Лань. — Глава клана Цзян, — легко поклонился Лань Сичэнь вместе с адептами в ответ, улыбаясь. — Пользуясь случаем, осмелюсь пригласить вас погостить в Гусу в ближайшее время. Должно быть, вы помните, в наших краях сейчас тоже очень красиво. — Я подумаю над вашим приглашением, Цзэу-цзюнь. Удачной дороги. — Поправляйся. Лань Сичэнь вновь сложил руки для последнего поклона, но Ваньинь остановил его, придержав за предплечья. Поймав недоуменный взгляд, он будто случайной, незаметной для других, лаской провел по внутренней стороне запястий, нащупывая одной рукой собственную ленту сквозь рукав. Чужой взгляд обещал мучительную смерть, но сам он лишь мягко улыбнулся, тут же вернув себе строгость, пока не заметили посторонние. Одними губами напоследок произнес: «до встречи». Оставшись на пристани в одиночестве, Цзян Ваньинь некоторое время смотрел вслед отбывшим заклинателям. Без них стало пусто. Но вряд ли надолго. В кабинете ждали неразобранные бумаги, которыми он наверняка уже завален под завязку. Адепты, встречающиеся по пути назад, выглядели слишком счастливыми, что могло значить лишь одно — бездельничали. И все равно на душе было тоскливо. Люди перестают ценить встречу, когда им гарантирована новая. Зная, что впереди есть время, они не стараются сделать больше. Но Цзян Чэн ценил. Потому что знал, что в жизни не бывает «гарантированных встреч». Он помнил каждое мгновение, движение, взгляд и улыбку. Каждое прикосновение, которых обязательно станет больше. Потому что они встретятся вновь.