. . .
— Учитель снова тебя наказал. Юноша подошел к человеку, сидящему на краю галереи и боком облокотившемуся на деревянную колонну. Тот был раздет по пояс, открывая взору вновь прибывшего спину, сплошь покрытую темнеющими синяками. Часть из них уже выцвела, но поверх ложились еще явно свежие ушибы. — Держи, взял у тетушки Гу. Он опустился рядом, подавая еще теплую паровую булочку с мясом. На скуле обернувшегося красовался еще один темно-синий с фиолетовым синяк и две ссадины на подбородке с запекшейся кровью. На вид им обоим было лет тринадцать — худощавые, щуплые и угловатые мальчишки, с пока едва проступающими мышцами и остатками детскости на лицах. — Спасибо. — Зачем ты опять с ним подрался? Парень откусил булочку и отвернулся, нахмурившись. — Дурак он, потому что. Бесит. — Разве это стоит того, чтобы быть побитым ферулой? Ты же знаешь, что Учитель ненавидит внутренние распри почти так же сильно, как ложь. — Знаю. — Тогда почему? — Он опять назвал тебя наивным дураком, которому только повезло не… Не важно. Я никому не позволю оскорблять тебя. Юноша тихо вздохнул и посмотрел на небо. На его лице была легкая улыбка, отражалась в темно-карих, почти черных, глазах. Они обладали каким-то совершенно необъяснимым притяжением, и в то же время в них было страшно смотреть. Они затягивали своей темной глубиной, затапливали обманчиво ласковым мраком. — Ну, в какой-то степени он прав. Я действительно наивный дурак, которому просто повезло до сих пор не сдохнуть. — Шиди! — вскинулся было собеседник, но тут же поморщился от боли. — Не сердись, А-Линь. Повернись спиной, я принес мазь. Когда просьба была выполнена, юноша принялся аккуратными бережными движениями наносить лекарство на темнеющие кровоподтеки. На красивом, по-мальчишески угловатом лице, испорченном лишь длинным тонким шрамом от правой скулы к шее, отражались тревога и вина. Он поджал губы, когда Линь вскрикнул от боли, вздохнул и продолжил: — Точно также, как ты ненавидишь слышать эти слова, я ненавижу видеть твою боль. Ненавижу, когда тебя наказывают. Не хочу видеть эти синяки на твоей спине. — Больше не покажу, — буркнул парень, вгрызаясь в булочку. — А-Линь. Я не хочу, чтобы тебя били. Мне плевать, что говорят обо мне, но раны — это совсем другое. Не дерись с ним больше, — последние слова он прошептал, лбом уткнувшись в уцелевшую шею друга и прикрыв глаза. — Хорошо, — он тоже понизил голос, задумчиво смотря перед собой, как смотрят, когда чувствовать прикосновение важнее. — Я постараюсь, но не обещаю. Как вести себя будет. Перехватив остатки булочки одной рукой, вторую он протянул назад, уложив на чужое колено и слегка сжав.. . .
Звон мечей разносился по всему бамбуковому лесу на многие ли окружавшему этот небогатый, но изящный и аккуратный дом. На небольшом тренировочном поле — скорее, широкой вытоптанной поляне — сражались двое. Их одежды лишь мелькали, сливаясь в единый вихрь, сплошные линии. Серебро клинков ярко сверкало на солнце, то и дело отбрасывая блики на наблюдавших издали молодых людей и статного мужчину, источавшего ауру спокойствия и отчужденности. За столько времени он совсем не изменился. Не поменялось даже лицо, будто на нем никогда не появлялось иное выражение. Мужчина цепким взглядом смотрел за парой мальчишек, наносящих друг другу удар за ударом, сталкивающихся клинками до ярких искр, которые сыпались вокруг. Для него эти двое были мальчишками. Для него все одиннадцать молодых людей, которым, навскидку, можно было дать уже по шестнадцать-семнадцать лет, были мальчишками. Что говорить о трех близнецах-пятилетках, выглядывающих из-за угла, наивно думающих, что Учитель и старшие их не заметят. Даже тетушка Гу — обладающая приятной полнотой женщина с проседью в волосах, была для него лишь молоденькой девушкой. Еще немного понаблюдав за поединком, от которого у всех, кроме этого человека, уже рябило в глазах, он хлопнул в ладоши. Двое сражавшихся моментально остановились, поклонились друг другу, а после — Учителю. Едва потяжелевшее дыхание быстро успокоилось, пока над полем царила абсолютная тишина, будто даже птицы ждали вердикта мужчины. — Линь. — Да, Учитель! — Слишком медлишь. Ни один человек не научится вовремя выставлять защиту, если ты будешь его жалеть. — Слушаюсь. — Ты, — мужчина перевел взгляд на второго юношу, сделав паузу. — Зачем ты сражаешься, если не хочешь победить? Растерянность едва промелькнула в черных глазах, почти скрытых длинной челкой. Он вновь сложил руки перед собой, по-прежнему держа меч, и поклонился: — Этот ученик сражается ради победы. — Ложь. Ты его жалеешь и позволяешь взять верх. Ты можешь лучше, — речь его была текуча и плавна, спокойна, как ледяное озеро. — Боюсь, этот ученик сражается на пределе своих возможностей. — Ложь. Линь, какое у нас наказание за нее? Отвечай, — уже строже сказал Учитель, заметив в чужих глазах мелькнувшее упрямство. — Учитель! Чуньхуа правда старается, он не лжет! — Какое? — …Ночь под Шепчущим водопадом, — юноша сник и произнес это почти шепотом, тщетно пытаясь скрыть тревогу в голосе. — Верно, — все это время мужчина не сводил тяжелого взгляда с по-прежнему стоявшего в поклоне юноши. — Слушаюсь, Учитель, — Чуньхуа склонился еще ниже, выпрямившись лишь тогда, когда прозвучал новый хлопок, и на смену им на поле вышли еще двое. Он уже собрался присоединиться к остальным ожидающим своей очереди соученикам, как его схватили за запястье и быстро отволокли за угол дома, прямо мимо сжавшейся от страха тройни. Но на них никто не обратил внимания. Линь остановился только тогда, когда увел друга достаточно далеко, чтобы их никто не услышал и не увидел. — Почему ты соглашаешься?! — он все еще держал чужое тонкое запястье, когда зло и отчаянно вглядывался в бездонные глаза. — Почему ты каждый раз соглашаешься! Шепчущий водопад это же… — Я знаю. И не горю желанием там оказаться, — казалось, юноша был абсолютно спокоен, будто его совершенно не занимало произошедшее или же грядущее. — Но это наказание. — Но это же несправедливо! — Почему? — Как, почему? Ты же стараешься! Я знаю, как много ты тренируешься, ты же ночами не спишь, я видел, как ты уходил тренироваться в лес! И в поединке тоже! Ты ведь бился так, что я за тобой еле поспевал! — Хорошо, что Учитель не слышит, иначе мерзнуть нам под ледяным водопадом вдвоем. — Да причем здесь мерзнуть! Там же с ума сойти недолго, а тебя и так слишком часто туда… Что? — до Линя не сразу дошел весь смысл сказанных другим слов. — Ты поддавался. Он отпрянул, резко выдохнув. В обычно беззаботных глазах просьба мешалась со злостью и сожалением. — Да. Больше не стану. Прости. Но ты ведь не лгал! Почему ты должен туда идти? — Разве? — Чуньхуа ухмыльнулся, разворачиваясь обратно к полю. — От Учителя нельзя что-то скрыть. Он видит даже то, чего не видим мы сами. Он прав. Мне действительно не нужна победа над тобой. — Почему? — Хм? Просто не хочу? Не вижу смысла. Мы же… друзья. — Но… Учитель ведь… — Ты видел, как я уходил тренироваться в лес, ведь так? — Да. — Учитель хорошо скрывает свое присутствие от других, но взгляд у него все равно слишком тяжелый. Пойдем, пора возвращаться. Оставив ошеломленного друга позади, юноша зашагал на звуки поединка. На его губах все еще играла легкая, как весенний ветерок, улыбка. Лишь черные омуты глаз казались темнее, чем обычно.. . .
На улице стояла совсем не по-летнему прохладная тишина вечера. Цикады тут и там редко стрекотали, создавая какой-то особенный уют для юноши, с книгой сидевшего у окна. Ровное и текучее пламя масляной лампы отбрасывало тени на стены и стеллажи со свитками и книгами. Небо за окном еще было светло-синим, когда дверь в библиотеку открылась. — Ты снова здесь. — А-Линь, — он улыбнулся, но взгляда от книги не поднял. — Уже поздно. — Я знаю. Все равно не смогу уснуть. Линь, притворив дверь, подошел ближе и опустился напротив. Он положил ладонь поверх книги, заставив посмотреть на себя, и мягко забрал из чужих рук, закрывая и откладывая в сторону. — Когда ты вообще в последний раз спал больше трех часов? — Что? — Ты думаешь, я не знаю, когда ты приходишь и уходишь? — Следишь за мной? — А-Хуа, что ты опять натворил? — покачав головой, выдохнул тот. Юноша вопросительно взглянул на друга из-под длинной челки. Казалось, с каждым годом его черные глаза становились все более бездонными и темными. Только на ярком солнце они обретали свой настоящий темно-карий оттенок. — Что-то случилось? — Учитель просил тебя зайти к нему. Сейчас, — Линь пытался держать лицо, но беспокойство и настороженность в глазах все равно были замечены. — Не смотри на меня так, я не знаю, в чем дело. Это может быть надолго, возвращайся к себе и ложись спать, не жди меня. Чуньхуа потушил лампу и поднялся, блеснув белесыми шрамами в свете восходящей луны. К старому прибавился еще один — шире и уродливей, как от рваной раны, он шел от уха до кадыка. Светлый взгляд прикипел к нему, стоило холодным лучам упасть на кожу. Однако юноша этого будто не заметил, бесшумно пройдя мимо и отворив дверь. Но стоило ему шагнуть за порог, как его поймали за запястье, заставив замереть. Они стояли так, не говоря ничего, с дюжину быстрых ударов сердца. — Я пойду с тобой. Чуньхуа вздрогнул и развернулся к другу лицом, невольно оказавшись к нему слишком близко. Они были одного роста и на таком расстоянии могли чувствовать дыхание друг друга. Неотрывно смотря в чужие глаза, он прошептал: — Зачем? — Я волнуюсь, — также шепотом ответил Линь. — Если он снова накажет тебя. Если снова отправит к водопаду… я пойду с тобой. — Не отправит. — Мы не можем быть уверены. — Мне кажется, он что-то увидел, когда я вернулся оттуда в последний раз, — на этих словах в чужих глазах мелькнула тревога. Горячие пальцы сильнее сжались вокруг запястья. — Увидел? Что? — Чуньхуа отвел взгляд, отвернувшись, но чужая рука, коснувшись подбородка, заставила встретить взгляд вновь. — Скажи мне. Что-то случилось, да? Столько времени в том месте не могут пройти бесследно… — Я в порядке, — юноша произнес это тихим голосом, но после шепота звук ударил по ушам, заставив Линя вздрогнуть. Чуньхуа отстранился, забрав руку из хватки. — Со мной все нормально. — А-Хуа… — Иди спать. Но тот пошел следом. И возражать больше не стали.. . .
Поцелуй. Страстный, глубокий, резкий. Немного неумелый, но почти отчаянный. Скрытый от глаз сумерками пасмурного неба и спрятанный шумом затяжного ливня, сплошной стеной скрывавшего бамбуковый лес. Молодой человек выцеловывал тонкий светлеющий шрам от скулы и ниже — по шее, нежно прошел губами по второму, более глубокому. Опустился к ключицам — новому шраму, появившемуся недавно. Их с каждым разом становилось все больше. Он помнил, как это случилось, помнил, как вонзился клинок в эту грудь, как дрожащими руками выдернул и отшвырнул в сторону собственный меч, подхватывая оседающее тело, проклиная первый поединок, в котором одержал победу. Он помнил, как всю ночь сидел у постели, молясь всем богам и духам, чтобы человек, которого он сейчас так отчаянно целовал, выжил. Помнил бледное от волнения лицо Учителя, передававшего энергию почти бездыханному телу. Теперь он слушал рваные выдохи, с нажимом проводил пальцами по спине, чувствуя чужие руки на своей собственной, на ребрах, в волосах. Вновь приникал к губам, прижимая собой к стене, получая ответ, такой же отчаянный, такой же жадный. Ответ, которого оба боялись столько лет, не желая рушить то, что у них было. Они оторвались друг от друга лишь чтобы отдышаться. Прижались лбами, улыбаясь глупыми счастливыми улыбками. Двое смотрели друг другу в глаза пристально, не мигая. В них плескалось облегчение, жарким пламенем горело чувство. Уже осознанное, но не до конца понятое. Сильное, как ливень за спиной. — Мы скажем Учителю? — Из всего ты спросил именно об этом? — Тогда спроси ты. — Как давно?.. Все это. — Не знаю. Возможно, с самого начала. — Слишком рано, — Линь мягко усмехнулся в чужие губы, не разрывая объятий. — Может быть. Я ведь не сразу это понял, — впервые за столько времени эти бездонные черные глаза сияли ослепительным светом, заставляя человека напротив неотрывно смотреть в них, пытаться запомнить как можно лучше. — Учитель нас убьет. — Недолгим было счастье… Звонкий смех был заглушен новым поцелуем. Вокруг все громче шумел усиливающийся ливень.. . .
Безмолвную тишину ночи разорвал, разбил на мельчайшие осколки короткий вскрик. Приглушенный стенами и туманом, он заставил учеников лишь перевернуться на другой бок и продолжить спать. Всех, кроме одного. Он распахнул глаза, даже сквозь глубокий сон услышав и узнав голос, раздавшийся из-за стены. Откинув одеяло, быстро поднялся, набросил на плечи легкую накидку и, пытаясь не разбудить соседа по комнате, вышел. С тихим шуршанием приоткрыв дверь, Линь проскользнул внутрь и сразу увидел сидящего на кровати юношу, уткнувшегося лицом в согнутые колени и обхватившего голову руками. Подлетев к постели, он обнял его, прижимая чужую голову к груди и начиная поглаживать, тихонько покачиваясь и мягко нашептывая: «все хорошо, это просто сон». Дожидаясь, пока дрожь в таком сильном, но хрупком наощупь теле утихнет, пока оно расслабится в объятиях и доверительно приникнет ближе. — Что тебе снилось? В ответ — лишь молчание и тихий выдох. Как и всегда. — Расскажи мне. Будет легче. — Я разбудил тебя? — Я не спал. — Не правда. — Что тебе снилось? — вздохнув, вновь спросил Линь. — То же, что и всегда. Люди умирают от моих рук. — Это ведь не все? — он продолжал покачиваться и поглаживать Чуньхуа по спине, уперев подбородок в чужой затылок. — Я… убил тебя, — тело в объятиях вздрогнуло и напряглось, заставив лишь прижать к себе сильнее. — Вогнал меч в сердце пока… пока ты спал. — Это всего лишь сон. Разве я дался бы так легко? Ты слишком шумный и совершенно не способен быть незаметным. Я принесу успокоительных трав, чтобы было легче. — Неправда, — буркнул он, пряча улыбку. — Травы я и так пью каждый день. Не помогает. Даже медитации не помогают. С моей энергией все в полном порядке. — Тогда спросим Учителя. Чуньхуа усмехнулся и отстранился, отодвигаясь на кровати ближе к стене и увлекая за собой Линя, заставляя лечь рядом. Теперь они смотрели друг другу в глаза в полной темноте, переплетая пальцы. — А-Линь, можно я кое-что расскажу? — Конечно, — легкий поцелуй в лоб. — Помнишь тот раз, когда ты впервые оказался в водах Шепчущего водопада? Что ты слышал? — Это было давно, так что… Что-то вроде того, что у меня никогда не получится сформировать золотое ядро или что я всегда буду проигрывать своим шисюнам. Что Учитель выгонит меня. — И впрямь давно, — он улыбнулся, но тут же стал серьезнее. — Воды водопада всегда отражают наши самые большие страхи. И начинают шептать. С одной стороны, пребывание в нем — хорошая тренировка силы духа и концентрации. Я, чтобы не слушать их, читал стихи, медитировал. Иногда даже песни пел и всегда — игнорировал. Это было просто. Голоса говорили мне, что однажды меня найдет мать и заберет отсюда, что она страдает где-то там, далеко, а я не помогаю ей, что, если я останусь здесь, случится что-нибудь плохое, что Учитель никогда меня не признает. А после того, как признал и даже сказал, что у меня высокий потенциал — шептали, что я умру от искажения ци. Не обращать внимания было легко даже тогда, когда мне предрекли невзаимную любовь, хах. Самой большой проблемой все это время была ледяная вода. До последнего раза. Чуньхуа сделал паузу, смотря на темный силуэт их переплетенных рук. Линь легко сжал чужую ладонь, вглядываясь в лицо и ожидая продолжения. — «Ты убьешь того, кого любишь. Он умрет от твоих рук». Я услышал это. И сглупил. Оступился. Позволил себе представить. И тогда на меня обрушился нескончаемый поток голосов, будто они только и ждали момента. С тех пор Учитель и перестал посылать меня туда. Он ничего не сказал, а я отмахнулся от произошедшего, как отмахивался всегда. Меня не заботили эти слова, я гнал мысль, что они могут что-то значить. Я думал, что они не влияют на меня, не чувствовал этого. Но, возможно, ошибался. Не только в последнюю, но и все семь ночей, что я там пробыл, эти слова отравляли сознание. И сейчас я расхлебываю последствия. Вижу во сне, как вонзаю клинок в твое тело. Я ведь и правда боюсь тебя убить. — Ты не убьешь меня. И никому не навредишь. Это всего лишь слова одержимых завистью и ненавистью духов, они не могут ничего предречь. Знаешь, когда-то они мне сказали, что тетушка Гу застукает меня за воровством паровых булочек, хотя я никогда их не крал, она сама мне их давала. — Забавно. В твоем стиле. — Глупо, ты хотел сказать? — он легонько ткнул его в бок. — А-Хуа. Даже если что-то случится, я смогу себя защитить. Это мне нужно бояться, что ты умрешь от моих рук на какой-нибудь тренировке, — он положил свободную ладонь под ключицу. Прямо на шрам от раны, почти ставшей смертельной. И сразу отнял. — А если ты попытаешься навредить другим — я остановлю тебя. Ничего этого не сбудется, выбрось все из головы. — Я знаю. Но мне кажется, все это происходит без моего ведома. Вот я тренируюсь, обедаю, летаю на мече, читаю — и ничего не чувствую, не вспоминаю. Сначала я думал, что оно приходит лишь во снах, но… Иногда я ловлю себя на мыслях, которые мне несвойственны. Обнаруживаю себя в месте, куда не собирался идти. С моей энергией все в порядке… Мне кажется, что я просто схожу с ума. Вместо ответа Линь прижался ближе, крепко обнимая и целуя в макушку. — Я боюсь, что однажды могу кому-то навредить. — Не навредишь. Ты никогда никому не навредишь, я не позволю. Утром мы пойдем к Учителю, он обязательно что-нибудь сделает. — А если нет? — Тогда я буду оберегать тебя до тех пор, пока не найдем способ справиться с этим. И после… тоже. — Обещаешь, что остановишь меня? Любой ценой. — Не понадобится. — Пообещай. Любой ценой. — …Обещаю. Спи. — Спасибо. Спокойной ночи, — улыбнулся Чуньхуа. — Спокойной ночи.. . .
Учитель долго и пристально смотрел на двух юношей, согнувшихся в поклоне, напряженных настолько, что, казалось, они были готовы к тому, что их сейчас убьют на месте. — Надо же, — ученики вздрогнули, ожидая вердикта. — И века не прошло. Оба синхронно вскинули головы. Во взглядах читалось удивление и недоумение, медленно перерастающее в смущение. Лица медленно заливала краска. — Учитель! — прозвучало почти возмущенно. Мужчина повернулся к ним спиной, выглядывая в сад, припорошенный снегом. Тот уже таял, хоть и выпал только что — зимы в этих краях были теплые. На лице заклинателя играла улыбка. Как часто он улыбался? Видели ли ученики своего Учителя таким когда-нибудь? — Учитель, — робко начал Чуньхуа, бросив взгляд на своего спутника, — вы знали? — Думаю, последними, кто все, наконец, понял, были именно вы. Мне даже приходилось наказывать ваших шисюнов за ставки! — Ставки? — Конечно! Столько лет бегать друг от друга и собственных чувств надо уметь. Не будь я вашим Учителем, тоже поставил бы. Лица молодых людей приняли крайне глупое выражение, будто они не могли уместить в свою картину мира тот факт, что об их чувствах было известно всем. Или что их Учитель умел шутить. Какое из обстоятельств оказалось для них наиболее шокирующим, сказать было трудно. — Вы не сердитесь? — Линь склонил набок голову, вложив в голос столько скепсиса, сколько мог. — А должен? — спрятав улыбку, мужчина, наконец, повернулся к ним лицом. Отливающие медью пряди сверкнули в лучах холодного зимнего солнца. — Но… — Я бы действительно сердился, если бы вы так и продолжили играть в лучших друзей, мучая себя и других. Если вы пришли за моим благословением — я вам его уже тысячу раз дал и даю в тысячу первый. Голос мужчины звучал твердо, с напускными холодностью и раздражением, но глаза его, обычно равнодушные и отстраненные, сейчас светились изнутри. Он перебирал пальцами намотанные на запястье четки белого нефрита, подолгу задерживая в пальцах каждую бусину. Оба юноши, преисполненные облегчением и искренней благодарностью, глубоко поклонились ему, сложив руки перед собой. — Спасибо. Учитель только хмыкнул и порывисто подошел ближе, положив руки на темные макушки и потрепав по волосам, старательно, будто специально приводя прически в беспорядок и не позволяя юношам поднять головы и взглянуть на него. Удовлетворившись результатом, мужчина кивнул, прошел мимо и, прежде чем открыть дверь и выйти, произнес: — Вам уже по двадцать. Через год вы сможете покинуть это место, взяв новые имена. С этого момента не оставляйте друг друга, — он отворил дверь, но перед тем, как уйти, оставив детей приходить в себя, тихо добавил: — И не забывайте своего старика.. . .
Пламя. Оно радостно танцует на костях, весело хрупает сжираемым деревом, восхищенно потрескивает на каждый отчаянный крик. Золотистые искры фейерверком рассыпаются в воздухе, гонимые ветром, словно кружащие в гипнотическом танце вестники смерти. Звон железа, чавканье рассекаемой плоти, зловоние крови и паленого мяса, режущий глотку дым. Запах, впитываемый тканью, проникающий под кожу. Он будет напоминать о себе месяцами. И крики. Вопли, стоны, вой. Детский, режущий слух, плач. Звук влажного скольжения клинка — и он затих. По улицам города сновали солдаты, перепуганные люди, лошади, ослы, обожженные и скулящие от боли собаки. Где-то с грохотом обвалился очередной прогоревший дотла дом. Из-за угла доносились отчаянные крики женщины, но одного мужского рыка и удара хватило, чтобы они превратились в периодические сдавленные всхлипы. На руках юноши, прислонившегося к единственной в этом квартале не объятой пламенем стене, сидела маленькая девочка, перемазанная сажей. Она не плакала, лишь смотрела своими большими черными глазами на стиснувшего зубы спасителя, с любопытством наблюдая, как темная кровь медленно стекает с виска по скуле, а после — ровнехонько по линии шрама — на шею. Тот судорожно вглядывался в просвет переулка, крепко прижимая к себе девочку и выжидая, пока люди с сверкающими зубьями клинков пробегут мимо. Свой меч юноша вонзил в землю, стискивая бледными окровавленными пальцами и закрывая собой, чтобы случайный блик не привлек внимания. Драгоценную заколку из волос ребенка тоже пришлось вытащить, снять дорогие одежды, набрасывая на хрупкие плечи первую попавшуюся холщовую тряпку. Даже такая маленькая девочка, будучи из благородной семьи, могла навлечь на себя беду одним лишь внешним видом. — Братец, а куда мы идем? — Туда, где вас не будут искать, и где вы проживете жизнь обычной девушки. — А обычная девушка — это какая? В одной руке держа меч, а в другой — ребенка, он вынырнул из тени и завернул за угол. — Та, которая научится готовить, вышивать, сажать рис или врачевать раны. Которая однажды выйдет замуж за прекрасного юношу, которого сама выберет, и родит ему ребенка. Вырастет и состарится, — сложив ручную печать, он послал меч вглубь еще пока целого дома. Раздалось чавканье, глухой удар осевшей на пол тяжелой туши. Впрочем, той женщине было уже все равно. — Обычная девушка — это та, за которой никто не охотится и не пытается убить. Схватив в полете вернувшийся, темный от крови, клинок, Чуньхуа помчался дальше, ловко прячась от некстати подвернувшихся вражеских солдат. — Значит, мама не была обычной девушкой? Ее ведь убили, — девочка задумчиво бормотала, будто этот вопрос ее интересовал больше, чем творившийся вокруг хаос. Она с любопытством смотрела на лицо несшего ее заклинателя, чуть склонив голову набок, и каждый раз восторженно охала, когда тот складывал ручную печать и посылал меч в полет. — Мама не была, — он тоже отвечал спокойно, но голос предательски дрогнул, стоило вспомнить оседающую на пол прекрасную женщину с вечно смеющимися глазами. Заколка с золотым фениксом выпала из растрепанных волос, когда голова, даже не отскочив, с треском ударилась о ступеньку. Мимо с диким ржанием пронеслась лошадь с тлеющей гривой. За ней с грохотом тащился обломок какой-то телеги, то и дело царапая бока съехавшей назад и перекосившейся оглоблей. Это лишь подгоняло обезумевшее от страха и боли животное. Удивительно — даже со вспоротым брюхом, волоча за собой потроха, лошадь еще могла какое-то время скакать на чистом адреналине. Сколько таких потом найдут в переулках и за стенами города? — А можно я замуж выходить не буду? — Не хотите? — За братца хочу. За другого не хочу. — Почему? — Потому что все глупые и злые. А ты умный и добрый. И братец Линь тоже. — Так вы за кого хотите, за братца Линя или за меня? — юноша усмехнулся, и тут же отбил атаку выскочившего прямо на него мужчины. Еще пара ударов дала понять: заклинатель. Тот тоже заметил, перестал атаковать и, кивнув, умчался прочь. Что такие, как он, здесь искали? — За тебя. — Почему? — он изобразил удивление, хоть глаза у него и оставались отстраненными и ледяными. — Ты красивее. — Раз уж вы так сказали, значит и мне спорить не следует. — Неправильно, — девочка нахмурилась, а в голосе мелькнуло недовольство. Она тихонько охнула, когда Чуньхуа резко присел, уклоняясь от просвистевшего прямо над головой меча. Теплая кровь из пронзенного живота солдата брызнула ей на щеку, но она просто стерла ее тыльной стороной ладони. — Что неправильно? — из-за спины послышались вопли заметившего их отряда. — Я же теперь обычная девушка, — она сказала это тоном умудренного опытом наставника, пытающегося втолковать нерадивому дитя, почему есть ворованные булки во время занятий каллиграфией — плохо. Вдруг сверху раздался оклик. Куда-то за спину тут же ударила энергия, сбивая с ног погоню. Заклинатель на мече опустился ближе к земле и протянул руку: — Запрыгивайте! — Братец Линь! — девочка тут же потянула руки к нему, позволяя выхватить себя из чужих крепких объятий. Они продолжали нестись вперед на пределе скорости бега уставшего и раненого человека, потому что за ними так и продолжали гнаться. Кто-то закричал доставать лук. — А-Хуа! Быстрее! Пробежав еще несколько метров, юноша наконец схватился за протянутую руку и подтянулся вверх, вставая на чужой меч и инстинктивно обхватывая талию заклинателя, чтобы не упасть. Вздох облегчения потонул в шуме ветра в ушах набирающих высоту заклинателей. — Мы спаслись, да? — Да, — прошептал Чуньхуа, крепче обнимая человека, которого он боялся не увидеть вновь. Линь держал девочку на руках и сосредоточенно правил полетом, поднимая их все ближе к недосягаемой для луков высоте. — А я теперь могу стать заклинательницей? — Только если ты того хочешь, — резко выдохнув в чужую шею. — Вот теперь правильно, — улыбнулась девочка, положив ладошку на его щеку. Взглянув ей в глаза, он улыбнулся сквозь боль в пронзенной последней стрелой спине.. . .
По дрожащим рукам текла кровь из напрасно зажимаемой раны под грудью. Мягкий алый свадебный шелк лишь слегка темнел, намокая. Ажурные золотые украшения в тяжелых волосах блестели в ярком пламени свеч, расставленных по нарядной зале. С уголка губ девушки, чья красота превосходила красоту всех цветов этого мира, сорвалась такая же алая капля. Она повернула голову, аккуратно придерживаемую обнимавшим ее мужчиной, оглядела залу. В алых тканях, украшавших ее, не была видна кровь. Люди просто лежали, будто задремав на оказавшемся слишком скучным торжестве. До юноши в таких же красных одеяниях можно было дотянуться рукой. Девушка смотрела на него, словно любуясь застывшими в смерти изящными чертами. Откуда-то снаружи еще доносились звуки схватки. Победа уже была одержана, просто те, кто был снаружи, еще этого не знали. Голова победителя — от тела мало что осталось — валялась возле одного из столов. При столкновении с него соскользнул кувшин, наполненный вином, проливая содержимое на голову. Церемония соблюдена. Не отрывая взгляда от жениха, спокойным, немного хриплым, но даже сейчас невыразимо прекрасным голосом девушка произнесла: — Ты говорил, обычных девушек не пытаются убить. Она не дотянулась до остывшей руки возлюбленного. Оставалось всего ничего. Но жизни оставалось меньше. Линь ворвался в залу на отчаянный вопль. На дрожащих ногах подлетел к прижимающему к себе мертвое тело возлюбленному. Неверящим взглядом всматривался в прекрасное девичье лицо, пытаясь найти в нем хотя бы намек на то, что она еще жива. Из ступора его вывело неразборчивое бормотание: — Из-за меня, из-за меня, все из-за меня, — Чуньхуа покачивался взад-вперед, твердя полушепотом одни и те же слова. — А-Хуа… — по лицу текли слезы, но Линь их не чувствовал. Он положил руку на чужое плечо, привлекая к себе внимание. Чуньхуа вздрогнул и невидящими глазами уставился на него. — Это был он, да? — в голосе звучали сталь и безразличие. — Тот ублюдок. — …Да, это люди ее брата. Ему обещали долгую жизнь и должность при дворе… В обмен на другого наследника. Сухой смех раскатами грома прокатился по безжизненной зале, взмывая в темнеющее небо. Все еще смеясь, с кривой улыбкой на лице он обернулся к Линю и прошептал: — Я убью его. Этого ублюдка… я убью. Медленно. Буду резать и резать, пока от костей и пыли не останется. Их всех. Я убью их всех, А-Линь. Поможешь мне? — А-Хуа! — Линь обхватил ладонями чужое лицо, ловя на себе обезумевший взгляд. Он стирал слезы, размазывая кровь по щекам, прижимал к себе, моля успокоиться и прийти в себя. — Это из-за меня. — Что? — Я виноват. Это из-за меня. Они говорили, они знали, — в голосе больше не звучал гнев. Осталось одно лишь отчаяние. И страх. — А-Хуа, успокойся, прекрати, ты не виноват. Успокойся. Вспомни, что говорил Учитель. Тебе нельзя срываться, иначе сны вернутся, — он перешел на шепот. — Пожалуйста. Отпусти ее. Ей уже не больно. Линь аккуратно отнял чужую руку от раны, из которой больше не текла кровь. Разомкнул занемевшие объятия и бережно положил тело на алый ковер. Поправил свадебное ханьфу, украшения в волосах. Стер алую струйку крови со щеки. Она была красива. Даже сейчас. Она унаследовала смеющиеся глаза матери и ее улыбку. Унаследовала голос. Родинку под глазом. Способность любить. Чуньхуа, стерев с лица наконец пролившиеся слезы, поднялся и обошел их. Переплел ее пальцы с пальцами человека, к которому сердце той, что была им двоим младшей сестрой, стремилось до самого последнего удара. Теперь они оба в разметавшихся по полу расшитых золотом одеждах — цветы ликориса в лучах закатного солнца. Линь поднялся следом, взял со стола кувшин и разлил вино перед собой. — Нужно сжечь. Не оборачиваясь, Чуньхуа бросил свечу. Окропленный свадебным вином шелк занялся.. . .
В изящно обставленную гостевую комнату сквозь тонкую оконную бумагу проникал приглушенный белесый дневной свет. Дымилась тонким ароматом серебряная ажурная курильница, стоящая на низком столике в центре просторной комнаты. У стены за полупрозрачной муслиновой занавесью на широкой кровати в объятиях друг друга лежали двое. Разметавшиеся по простыням темные волосы складывались в причудливый узор, обрамляя полусонные лица мужчин. Линь мягко выводил на чужой коже одному ему ведомые линии, периодически прослеживая прикосновением давние побелевшие шрамы от ран слишком серьезных, чтобы след мог исчезнуть полностью. — А-Линь. — М? — Я должен уйти. Линь поднял голову, заглядывая в бездонные черные глаза, смотрящие слишком серьезно. — Куда? — Не знаю. Далеко. Нахмурившись, заклинатель остановил движение пальца и резко поднялся, отворачиваясь и опуская ноги на пол. Тонкое одеяло, которым они были укрыты, соскользнуло до бедер, оголяя красивую сильную спину с острыми выдающимися лопатками. Темные пряди, стекшие вперед, скрыли его лицо. — Ты снова за свое? Почему ты так хочешь уйти? Это из-за меня? Если нет, то почему мы не можем пойти вместе? Чуньхуа едва заметно улыбнулся и положил раскрытую ладонь на чужую поясницу, ласково провел вверх по позвоночнику, запоминая то, что и так помнил в мельчайших деталях. — Мне нельзя отвлекаться. Становится хуже. — Отвлекаться, говоришь… Так если становится хуже, может, стоит держаться вместе? — Линь безрадостно усмехнулся и поднялся с кровати, набрасывая на плечи тонкую ночную накидку и подходя к столику в центре комнаты. Любые увещевания уже давно были бесполезны. — Ты помнишь? Как подарил ее мне? — он взял в руки изящную чай из резного серебра. Хрупкие цветы и заостренные листья тесно переплетались между собой, образуя сложный, но красивый рисунок. Поблескивали в руках. — Помню. — Ты уже тогда знал, что нам придется расстаться? — Наверняка — нет. — Что выберешь: бамбук или сливу? — спросил мужчина, оторвав взгляд от изящного украшения. Темные волосы красиво ложились на плечи, скрывая темнеющие следы на коже. — Выбери ты, — Чуньхуа поднялся на кровати, продолжая внимательно оглядывать чужой корпус, лицо, руки. Во взгляде черных как безлунная ночь глаз смешивались нежность, боль, вина, сожаление, страх. И бесконечная любовь. — Тогда бамбук. Линь подошел ближе, прихватив гребень, сел за спину Чуньхуа и принялся за прическу. Собрав волосы в пучок, он, напоследок посмотрев на единое плетение серебряных ветвей, аккуратно разделил заколку надвое, вколов в волосы заклинателя цзань с изображением стеблей бамбука с единственным цветком сливы. Себе он оставил сливовую ветвь с несколькими заостренными листьями. — Учитель говорил нам никогда не расставаться, помнишь? — Помню. — И все-таки уходишь? — Так нужно. — Не нужно. Никогда не нужно было. Я ведь обещал тебе, — Линь шептал это, уткнувшись лбом в его шею. И слова звучали отчаянной мольбой. Но мольбы больше не работали. Он лишь обреченно выдохнул и спросил: — Сегодня? — Да. — Я все равно найду тебя однажды.. . .
Однажды. Сколько лет прошло, прежде чем оно случилось? Десять? Пятнадцать? Может быть, многим больше. Эти двое почти не изменились внешне. Изменился взгляд. Так всегда происходит с теми, кто ближе всего подбирается к бессмертию. Деревня. Крошечная и отдаленная, затерявшаяся среди холмов. Линя привели сюда слухи. О невероятно сильном заклинателе, что избавил многие поселения от темных тварей, что искал уединения, но не уходил далеко от людей. Линя привела сюда надежда. На то, что в этот раз это именно тот, кого он столько лет искал. И вот теперь он стоял посреди улочки, наводненной людьми, и неотрывно смотрел на человека, которого обступили улыбающиеся люди. Они что-то рассказывали ему на местном неразборчивом диалекте, складывали в корзинку какие-то овощи. Он отвечал им с неизменной улыбкой. И даже глаза его улыбались. Так знакомо. На мужчине было простое темно-синее ханьфу, лишь цветом напоминавшее те, которые они носили, будучи на обучении. Но Линь все равно ощутил, будто вернулся в старые времена, воспоминания о которых хранил и лелеял. В настоящее его вернула блеснувшая на солнце заколка. Она все еще сверкала, совсем не потемнев от времени. Наконец, его заметили. Вынырнувший из толпы пятилетний мальчишка показал на него пальцем и что-то громко спросил, обращая на себя всеобщее внимание, которое тут же перетекло на незнакомца. Мужчина обернулся не сразу, благодаря кого-то. А потом тоже поднял взгляд. Все еще черных, но будто светящихся изнутри глаз. Узнавание проявлялось в них постепенно: сначала он долго осматривал нового для этих мест человека с ног до головы, прежде чем встретился с ним взглядом. Корзинка упала с глухим стуком, заставив людей расступиться. Чуньхуа, словно все еще не веря собственным глазам, робко шагнул навстречу. И еще, и еще. А потом сорвался, бросившись в объятия того, кого покинул много лет назад. Они стояли так, под ошеломленные взгляды людей обнимая друг друга настолько крепко, насколько хватало сил, пытаясь увериться и осознать — да, настоящий. — Я нашел тебя, — шепотом куда-то в изуродованную шрамами шею. — Нашел. Это действительно ты. — Да, А-Хуа. — Я скучал. Я так скучал. — Больше я не уйду. Никогда. Даже не проси. — Не попрошу. Останься. Пожалуйста. — Я здесь.. . .
Закатное солнце теплом заливало просторную поляну перед скромной деревянной хижиной, в которой уже несколько лет жили двое. Внутри было просто, но уютно: столик, небольшой шкаф, узкая кровать, на которой получалось уместиться только в обнимку, но им это не мешало. В маленькой пристройке расположилась кухня, а снаружи под крышей висел маленький колокольчик, тихонько позвякивая на ветру. В вечерней тишине раздавался звон клинков и учащенное дыхание сошедшихся в тренировочном поединке заклинателей. Как только один из них оказался на земле с поднесенным к горлу клинком, бой был завершен. — Теперь я действительно совсем за тобой не поспеваю, — улыбнулся Линь, хватаясь за протянутую руку и подтягиваясь. — А я все еще не хочу тебя побеждать, так что, должно быть, ты сильно сдал за эти годы, м? — Нет, просто кто-то слишком сильно вырос, — проворчал он и посмотрел за спину, где в лесу прятался, думая, что его никто не видит, тот самый мальчик, который в деревне заметил его первым. Теперь уже немного подросший. — В ученики его что ли взять? Уж больно любопытный, — тихо произнес Чуньхуа, делая вид, что ничего не заметил. Шпилька, наконец объединенная, сверкала теперь в его волосах. Линь настоял. — А ты хочешь? — Главное, чтобы он этого хотел. Еще разок? — Не устал? — Не достаточно. Иначе снова не смогу спать. Заклинатели вновь приняли боевую стойку.. . .
— Мне страшно, А-Линь. Чуньхуа придвинулся ближе и уткнулся в шею сидящему на берегу сверкающего под луной озера заклинателя, разрывая их совместную медитацию. — Что случилось? — теплые руки тут же легли на подрагивающую спину, прижимая ближе. — Я больше не могу. Я боюсь себя. С каждым днем все больше. Я все реже помню, что делал в те моменты, когда тебя не было рядом, мне все чаще снится твоя смерть, но я больше не просыпаюсь в холодном поту. Мне страшно от того, что это перестало меня пугать. — Тебе не нужно бояться снов. Если хочешь, я больше не буду тебя оставлять? Будем спускаться в деревню вместе. — Хочу. Но невозможно быть рядом всегда. — Все хорошо. Я буду. И он был. Не сводил с Чуньхуа взгляда, когда тот отходил далеко, иногда нежного и любящего, иногда тревожного и напряженного. Люди говорили разное. Кто-то восхищался крепостью их уз, кто-то шептал о скрытой ненависти и зависти. Линь же молился, чтобы шепот не был услышан тем, кого он с таким трепетом оберегал. Но слово «всегда» такое же лживое, как и «никогда».. . .
Лил дождь, сплошной стеной скрывая дальние холмы, делая силуэты деревенских домиков едва различимыми. Грозовая туча уже прошла: сверкало в отдалении, сквозь оглушающий шум дождя доносились слабые раскаты. Пора было возвращаться. Он боялся надолго оставить Чуньхуа одного. Бывали светлые дни, когда в родных глазах не мелькали тревога, страх или даже гнев. Но таких дней с каждым годом неуловимо становилось меньше. Их все еще было много, но перемены в любимом человеке ощущались все явственней. Линь все чаще проклинал Шепчущий водопад, с которого все началось, проклинал собственную слабость и то, что согласился оставить его на столько лет. Учитель был прав: им нельзя было расставаться. Одному выносить что бы то ни было всегда сложнее. Он поклонился травнице, которой часто помогал или брал травы для собственных нужд, раскрыл зонт и шагнул в шумный белый поток. Подниматься на гору было сложно — потоки воды стекали по протоптанным тропинкам, размывали землю. Меч Линь оставил в доме за ненадобностью. Сегодня был хороший день. Сегодня Чуньхуа не видел кошмаров, проснулся с улыбкой на лице и прекрасным настроением. Линь любил такие дни. Когда он вышел на поляну перед их маленьким, но любимым домиком, дождь немного стих, хотя темнеющая на горизонте туча обещала его скорое возвращение. Сложив зонт, он шагнул во тьму хижины, сразу увидев силуэт медитирующего на кровати человека. Они редко медитировали отдельно, предпочитая совместные практики, потому что Линь боялся, что что-то может случиться. Но с духовной энергией у Чуньхуа действительно все было в порядке. Стряхнув с себя намокшую одежду, он свернул в пристройку, собираясь приготовить ужин. На улице вновь загремел гром. И в тот же миг из комнаты раздался болезненный стон, заставив Линя подорваться с места. Заклинатель все еще сидел в позе для медитации, но ему явно было плохо: сведены брови, на лбу выступила испарина. Попытки привести его в сознание ничего не дали до тех пор, пока он не очнулся сам от собственного крика. Тяжелое дыхание, казалось, было громче проливного дождя и участившихся раскатов грома. — А-Хуа? Посмотри на меня, ты как? Мужчина обернулся и как-то зло сверкнул глазами, отпрянув от протянутой руки. — Кто ты? — Что? — Линь замер, распахнув глаза, в панике вглядываясь в чужое искаженное болью и злостью лицо. Но вдруг в черных глазах мелькнуло узнавание. — А-Линь? Где ты был? — Я… Спускался в деревню, я же говорил тебе перед тем, как уйти. Там заболел человек, нужна была помощь. — Ясно, — Чуньхуа резко поднялся и, покачиваясь побрел к двери. — А-Хуа, что с тобой? Погоди, там дождь, — Линь метнулся следом, бережно, но крепко обхватывая горячее запястье и чувствуя неровные волны чужой духовной энергии. — Дождь? Сильный… Как твое имя. — А-Хуа, повернись ко мне, — в глазах заклинателя плескался страх, которого там не было ни разу за всю его жизнь. Его витавший в воздухе ужас можно было потрогать руками, он искрился, посылая мурашки по телу. — Хм? Что такое? — он послушался, взглянул рассредоточенным взглядом на возлюбленного, но будто сквозь него. Линь аккуратно взял его за вторую руку и отвел обратно к кровати, осторожно усаживая. — Послушай меня. Сейчас я направлю духовную энергию, чтобы уравновесить твою, хорошо? Не сопротивляйся ей, все будет в порядке, тебе станет лучше. Я помогу. От последних слов заклинатель шарахнулся, как от огня, выдергивая руки из бережной хватки. — Поможешь? Уравновесишь? Неужели? — мужчина, оскалившись, обезумевшим взглядом смотрел на растерянного и взволнованного человека, медленно отступая к двери и выхватывая свой меч из ножен. — Чуньхуа, успокойся, положи меч. У тебя может случиться искажение ци, пожалуйста, позволь мне помочь. — Искажение ци, говоришь. Значит, они были правы… Они все были правы. Или нет? Может, мне пойти и спросить у них? — он разговаривал тихо, будто сам с собой, оборачиваясь и выходя из домика сразу под дождь с обнаженным клинком в дрожащей руке. — Куда ты?! Линь медленно пошел следом, боясь спровоцировать вышедшего из себя человека. У него самого тряслись руки, он был бледен от волнения и страха, а в глазах читалась мольба. — Куда? В деревню. Знаешь, люди говорят, что ты не любишь меня, люди говорят, что ты ненавидишь, завидуешь, предашь… Убьешь. Как они смеют? — это был почти шепот. Срывающийся шепот человека, говорящего с пустотой. Злой, ненавидящий. Страшный. — Ты же любишь меня… И я тебя люблю. Ты никогда меня не предашь, правда? А они все лгут. Наглая ложь, зачем они все лгут? Как ты думаешь, А-Линь? Чуньхуа резко обернулся, сквозь дождь смотря на медленно приближающегося к нему безоружного заклинателя. — Это слухи. Глупые слухи, просто шум в ушах. Людям скучно, и они придумывают всякое, не нужно обращать внимание. — М-м, да. Глупые слухи, глупая ложь. За ложь нужно наказывать. Учитель ненавидел ложь, помнишь? Жаль, здесь нет водопада… Но для них он ведь был бы равносилен смерти, как думаешь? Может быть стоит наказать их? — А-Хуа, нет, не нужно. Они не его ученики, и не твои, ты не можешь этого сделать. Подойди ко мне, пожалуйста, — он говорил, как можно внятнее и спокойнее, хотя голос едва заметно дрожал. За шумом дождя этого почти не было слышно. Чуньхуа вдруг мягко улыбнулся и прояснившимся взглядом посмотрел на протянутую руку. Но стоило ему сделать шаг, как с краю поляны зашуршали ветки. Линь никогда не прогонял этого мальчика, потому что тот не делал ничего плохого, пусть и отказывался общаться, но сейчас… Сейчас он хотел вышвырнуть его отсюда. Потому что испугался. За него и за резко обернувшегося заклинателя, глаза которого вновь затопило безумие. — А-Хуа! — Может, начать с него? — Он ни в чем не виноват. — Но он следит за нами? — Это не так. Он просто любопытный, оставь его, посмотри на меня, пожалуйста. — одними губами он произнес: «беги», глядя на мальчика. Но сразу тот не ушел. — Ты так их защищаешь… А знаешь, они ведь говорят, что ты завидуешь мне. Моей силе и мастерству. Они говорят о том, как зло ты смотришь на меня, когда я не вижу. Может, это не ложь? Может ты действительно хочешь довести меня до искажения ци? Это и есть твоя помощь, да? — А-Хуа… Это не так, я никогда… — Так во-от, значит, что… Они были правы. Ты хочешь меня убить, да? Хочешь моей смерти. — Это ложь… — Молчать! Вы все. Мне. Лжете, — на каждое слово он делал шаг навстречу по-прежнему протянутой руке, волоча по мокрой траве поблескивающий в свете молний меч. — Я не лгу тебе. Никогда не лгал. — Тоже ложь! Ты оставил меня на семнадцать лет! Одного с этими… — он махнул рукой и тут же обхватил голову, будто ему было больно. — Ты говорил, что найдешь… — Я нашел. — Слишком долго! Ты солгал мне! Знаешь, как было больно?.. Ты предал меня. Ты хочешь моей смерти. Сверкнула молния, заливая мир белым, ослепляя. Блеснула в зеркальной глади клинка. Крик потонул в оглушительном треске раздавшегося сразу же грома. Чуньхуа подошел, как и просили. Теперь они стояли совсем близко. Можно было принять за объятия, если бы не торчащий из спины одного из них окровавленный клинок. С губ сорвалась струйка крови. — А-Линь… — Заклинатель, что сжимал рукоять меча, замер, будто медленно осознавая, что наделал. Во взгляде разлилась горечь. Страх. А потом злоба. — Прости. Я отомщу им всем за то, что заставили убить тебя. Линь лишь стоял и медленно угасающим взглядом рассматривал любимое лицо, на котором слезы смешались с водой. Он хотел бы их стереть. Но не мог. Он почувствовал, как в стороны хлынула бешеная энергия. А-Хуа всегда был сильным. Возможно, самым сильным. Но его больше не было. Черные омуты глаз, в которых всегда так красиво отражались звезды, заволокла сплошная пелена безумия. Сил хватало лишь на одно. Прижать ближе человека, которого уже нельзя было вернуть. Выдернуть дрожащей рукой из любимых волос подаренную им же заколку. И вогнать ее в шею, направляя по руке всю ци, что была. Только бы спасти людей. — Я люблю тебя, — хриплым шепотом. Раздался шорох ветвей и быстрые удаляющиеся шаги по лужам. От порыва ветра тонко зазвенел колокольчик.***
Цзян Чэн вздрогнул, когда на его плечо положили руку и мягко сжали. Он был напряжен, как натянутая до предела струна, вот-вот готовая лопнуть со звонким треском от одного неосторожного движения. — Нашел? — он не обернулся на подошедшего, продолжая безотрывно вглядываться в лицо человека, который будто спал. Колокольчик покачивался на пальце, тихонько звеня, но Вэй Усянь все равно находился в Сопереживании уже довольно долго. — Да. Мы действительно просто прошли мимо. Дом частично разрушен, там будет сложно что-то найти, — Лань Сичэнь аккуратно присел рядом, переместив ладонь с плеча на холодные пальцы, слегка сжимая. — И? — Я не стал входить, пока господин Вэй в этом состоянии. — Хорошо. Лань Хуань устало вздохнул, посмотрев на небо. До рассвета оставалось немного. Он чувствовал напряжение этих двоих. Волнение Цзян Чэна. Беспокойство и страх брата. Липкий, берущий свое начало в самых темных годах его жизни. И ему самому становилось дурно. В голове то и дело всплывали эпизоды из воспоминаний, которые он ненавидел. Мерещился запах крови в спертом воздухе темной комнаты, болезненные стоны, безжизненный взгляд. Он ненавидел горе Лань Чжаня и молился о том, чтобы тот никогда не испытал его вновь. И почему так многое зависит от этого человека? Додумать он не успел: Вэй Усянь вдруг что-то промычал и резко распахнул глаза, шумно вдыхая. Вокруг него тут же заклубилась тьма, заставляя заклинателей отшатнуться, и тварь вырвалась из его тела и вихрем скрылась в лесу. — Вэй Ин! Ты как? — Порядок, — прохрипел мужчина, садясь. Облегчение, витавшее в воздухе можно было потрогать руками. — Сколько я был в отключке? — Не знаю. Долго. Скоро светать начнет, — Ваньинь, старательно скрывая дрожь в руках, привязал колокольчик на место. — Вы узнали что-нибудь, господин Вэй? — Лань Хуань уже поднялся, оглядываясь в поисках сбежавшей тени. — Мы нашли то, что осталось от хижины, о которой говорил Цзян Чэн. Лань Ванцзи тоже поднялся, помогая встать Вэй Ину, все еще с беспокойством его осматривая. Тот поблагодарил и что-то прошептал мужу, ободряюще улыбаясь. Тот лишь покачал головой и сжал его ладони своими. — Тень запечатана в артефакте, который выглядит как серебряная заколка для волос. Я не знаю, что произойдет, если ее уничтожить, но, скорее всего, тварь погибнет. Это то, что их связывает друг с другом и этим местом. — Их? — Потом расскажу, нужно сначала разобраться с тенью. — А она нам позволит? — Ваньинь смотрел куда-то в сторону, параллельно доставая из мешочка цянькунь второй меч. — Подозреваю, что нет, — на краю поляны висела тень, преграждая им путь к домику. Выглядела насмешливо-спокойной, ожидающей. — Цзэу-цзюнь, так как мы знаем, что Цзыдянь лучше всего воздействует на нее, у меня также есть предположение, что именно им практичнее будет разрушить артефакт. Мы будем прикрывать, ваша же задача — найти его и уничтожить. — Понял. И, взявшись за оружие, они рванули вперед. Ваньинь отбивался от атакующих лезвий попеременно Саньду и Суйбянем, который так неприятно тепло и удобно лег в руку. Вэй Ин снова начал что-то играть, и помогало это теперь почему-то значительно лучше. Ванцзи защищал мужа, в то время как Лань Сичэнь таки пробрался в хижинку. Она была покосившейся, тесной, заросшей и обветшалой, но не казалась покинутой. В дыру в прохудившейся крыше пробилось молодое деревце, росшее прямо из-под прогнившего пола. Звуки боя отдалились. Внутри было тихо, будто стены не выглядели, как решето, позволяя ветру продувать дом насквозь. Он аккуратной поступью, чувствуя себя крайне неловко, будто ворвался в чужое жилище без приглашения, подошел к узкой кровати, тоже изрядно прогнившей и усыпанной засохшей опавшей листвой. И тем не менее она выглядела самым целым предметом в комнате. Аккуратно сбросив тлен на пол, он обнаружил усыпанную пылью и щепками тонкой работы двузубчатую шпильку из серебра, совершенно не потемневшего за годы, которых явно прошло немало с тех пор, как кто-то держал ее в руках. Острые, будто живые, бамбуковые листья тесно переплетались с нежными цветами, поблескивая в сумраке, отражая фиолетовый свет сыто потрескивающего кнута. Изделие, вышедшее из-под руки величайшего мастера. Даже сейчас было бы сложно найти украшение, выполненное столь искусно. Лань Сичэнь даже почувствовал сожаление. И, коротко замахнувшись Цзыдянем, расколол ее надвое. Яркая вспышка, вскрик не то свой, не то чужой, клубы темной энергии невероятной мощи, вырвавшиеся на свободу. Послышался треск, посыпались щепки, в воздух поднялась древесная пыль, забивая легкие и мешая вдохнуть. Ворвались звуки. Трель Чэньцин зазвучала громче и яростней, послышался звон металла и болезненный крик, тяжелая мелодия гуциня. Выбежав наружу, Лань Хуань застал Цзян Чэна пронзившим тварь насквозь. На этот раз она не рассеялась, просто повисла на мече обмякнувшей почти человеческой фигурой, как приколотая иглой бабочка. Только имя игле этой — Саньду. Они встретились взглядами. Ваньинь прорычал: «Давай!» Но Лань Хуаню не нужно было слов. Раскаленный добела кнут разрезал тварь надвое, стоило Цзян Чэну отскочить. Посреди поляны в предрассветных сумерках стояли двое. Мужчины, одетые по старой моде, казались чем-то похожими друг на друга. Но различий было больше. В глазах одного, совершенно черных, словно морская пучина, читались усталость и смирение. Наконец обретенный покой. Он смотрел на постепенно светлеющее небо взглядом человека, обретшего свободу, но не помнящего, зачем она ему. Второй же приветливо и немного лукаво улыбался, а взгляд его лучился искренней благодарностью. Он сложил руки перед собой и глубоко поклонился ошеломленным заклинателям. Улыбнувшись напоследок еще шире, он переплел пальцы со вторым мужчиной, мягко посмотрев на него. Встретив ясный взгляд. Две фигуры растворились утренним туманом под выглянувшими из-за ветвей деревьев золотистыми солнечными лучами. Общее оцепенение оборвал приглушенный стон медленно сползающего по стволу дерева Цзян Чэна. Облегчение от одержанной победы обернулось запоздалой слабостью и болью во всем теле, головокружением и шумом в ушах. Лань Сичэнь быстро подошел и опустился возле него на колени, обхватывая запястье, чтобы прощупать пульс. — Ты как? — Почти в порядке, — прерывисто выдохнул он, переводя прояснившийся взгляд на Вэй Усяня, вытиравшего тыльной стороной ладони кровь из-под носа. Перенапрягся, но вроде был в порядке. — Кажется, тебе многое нужно нам рассказать. Тот лишь усмехнулся, глядя на взволнованного Главу клана Лань, прикладывающего руку к чужому лбу, и обернулся к мужу. Тот тоже смотрел на брата и Цзян Чэна с легким снисхождением и… одобрением? А улыбался вполне по-настоящему. Вэй Усянь подошел и легонько потянул его прочь, коротко бросая, что они на всякий случай осмотрят хижину. На полянке Главы остались одни. — Больше я с тобой на ночную охоту не пойду. Даже не проси, — проворчал Ваньинь, из-под полуприкрытых век косясь на озабоченного Лань Хуаня. Тот отпустил его запястье и, хмыкнув, положил ладонь на щеку. — Пойдешь, конечно, куда ты денешься. Но в эту твою «глушь» мы точно одни больше не отправимся. — Позор мне, как Главе клана, — слабо усмехнулся Цзян Чэн, откидывая голову назад и смотря в небо. Лань Сичэнь улыбнулся и тоже привалился к дереву, устало выдохнув. Покрутил на пальце потеплевшее кольцо, провел по искусной резьбе на прощание и снял одним движением. Мягко обхватив чужую руку, вернул артефакт на положенное место. Вдруг со стороны хижины громыхнуло, затрещало и посыпалось, заставив заклинателей обернуться, но последующий пораженный возглас избавил их от необходимости что-то проверять: — Да тут, мать его, целый склад духовного оружия! — Я даже знать не хочу, — под тихий смех облокотившегося на него Лань Хуаня раздраженно проворчал-простонал Цзян Ваньинь, прикрывая глаза.***
— …Ну, в общем, как-то так и вышло. Последнее желание сработало как печать или оковы, привязывающие обе души к артефакту и месту, — Вэй Усянь сидел, развалившись, за столом и увлеченно рассказывал заклинателям и сидящему здесь же дядюшке Вану то, что ему удалось увидеть в Сопереживании. Цзян Чэн уплетал за обе щеки наконец дозволенное мясо в остром соусе прямо из котелка, пока двое братьев благородно попивали чай. — Он сошел с ума. Печать не позволила ему убивать обычных людей, но вот насчет заклинателей никаких указаний не поступало. А питаться уже преобразившейся одержимой злобой твари чем-то было надо. Так что заклинателей действительно «сожрали», как я и говорил раньше. И всю темную энергию с окрестных земель. Так что вы, дядюшка Ван, будьте впредь здесь поосторожнее и заклинателей не чурайтесь. — Конечно-конечно, господин Вэй, не волнуйтесь. — Я буду периодически отправлять сюда адептов, на всякий случай, — проворчал Ваньинь, не отрываясь от еды, только скосив недовольный взгляд. — А то вы без присмотра еще чего здесь вытворите. Алтарь-то снесли? — Снесли, снесли, как вы и велели, — дядюшка Ван явно не совсем понимал, кто такой Цзян Чэн, поэтому поглядывал на него весьма озадаченно, слыша командные нотки в голосе. — Так вот, — продолжил Вэй Ин, — мы с Лань Чжанем проверили все те мечи, что нашлись в домике. Все целы и невредимы, встречаются даже совершенно уникальные экземпляры. Видимо, то единственное, что оставалось от заклинателей, тварь тащила в свое логово. По именам мечей можно будет установить личности погибших заклинателей. Но… — Двоих мы уже знаем, — произнес за него Лань Ванцзи, когда тот замолк. — В каком смысле? — Два меча оказались запечатаны. Они принадлежали Чуньхуа и Линю, — Вэй Ин вздохнул, выглядывая в окно. — Думаю, Линь был тем, кто втянул меня в Сопереживание. Чтобы показать и... Спасти того, кого обещал защищать. Дядюшка Ван лишь покачал головой и посетовал, что это «история о данных и выполненных обещаниях со слишком печальным концом». С ним молчаливо согласились. Солнце уже стояло в зените. Было решено отправляться в Пристань Лотоса после пары часов отдыха и медитации. Цзян Чэну стало значительно лучше, так что Лань Сичэнь разрешил ему лететь на собственном мече с оговоркой о том, что он обязан будет сказать, если почувствует себя плохо. И взяв с него обещание, что по прибытии он сразу пойдет к лекарям. Ваньинь только фыркнул, но сопротивляться не стал. Просто такая забота смущала. Перед отъездом дядюшка Ван все же познакомил его со своим братом, с которым они поговорили о возможных поставках. Цзян Чэн пригласил их обоих в Пристань Лотоса, невзначай бросив, что их Глава не такой уж и злыдень. Чай ему все-таки собрали, и не пару сортов, а все, какие сумели найти, и даже дали в дорогу Вэй Усяню. С ним жители быстро нашли общий язык. Лань Сичэнь же после их разговора куда-то ушел, не сказав ни слова. Облазав всю деревню, Цзян Ваньинь нашел его на берегу озера смотрящим на холмы противоположного берега. — Тут красиво, — сказал он, проходя мимо заклинателя и останавливаясь у самой кромки воды. Илистое дно было расчищено от водорослей, кое-где виднелись продавленные следы ног. Судя по всему, здесь частенько купались. Цзян Чэн присел и опустил в воду руку, медленно водя ей туда-сюда, наслаждаясь тихим журчанием. — Теплая. — Цзян Чэн. — М? — Когда вернемся в Пристань… — Лань Хуань сделал паузу, но лишь покачал головой и продолжил немного бодрее: — Постарайся меньше загружать себя работой. Тебе нужно чаще отдыхать. — Вот заладил, а. — Ты заставляешь племянника волноваться. — Племянника? — Цзян Чэн обернулся и скептически приподнял бровь, встречая чужой взгляд. В нем отражалась смесь каких-то неясных эмоций, скрытых за зарождающимся весельем. — И господина Вэя. — Издеваешься!? — Вовсе нет, — уже открыто улыбаясь, Сичэнь отошел дальше от воды, надеясь, что до него не долетят брызги. В расчетах он ошибся, потому что Цзян Чэн, помимо всего прочего, хорошо бегал и, зачерпнув воды, все же окатил ею мужчину. В долгу тот не остался, так что в итоге оба были мокрые почти с ног до головы и, для простоты ведения боя, стянув сапоги и закатав штанины, влезли в воду по колено, продолжая брызгаться. В какой-то момент Лань Хуань оступился и плюхнулся бы в воду, если бы не вовремя схвативший его за руку и притянувший к себе Цзян Чэн. Они так и стояли: мокрые насквозь, по колено в воде, облокотившись друг на друга и тяжело дыша, потому что смеяться уже не было сил. — Только их, значит? — вкрадчиво спросил Цзян Ваньинь, покрепче перехватывая Лань Хуаня за вторую руку и притягивая к себе еще ближе, готовый в случае чего опрокинуть заклинателя в воду. — Ну, может, и не только, — повторяя интонацию Цзян Чэна, протянул Лань Хуань. В общем, когда они вернулись в деревню, единственным сухим предметом были сапоги, которые они не стали надевать, а просто донесли в руках. Вэй Усянь, выглянувший из комнаты, чтобы их поприветствовать, тут же скрылся в ней снова, так ничего и не сказав. Вся чайная слушала его хохот еще около часа. Лань Ванцзи же, совершенно не меняя выражения лица, будто не с его брата и Главы клана Гусу Лань рекой стекала озерная вода, просто принес им обоим полотенца и горячий чай. Благо, запасную одежду никто не отменял. Через час все четверо собрались у ворот деревни. Лететь решено было по прямой и без остановок, так что к закату они должны были оказаться в резиденции. Поблагодарив дядюшку Вана за гостеприимство, заклинатели встали на мечи и взмыли в воздух.