Ubi tu Gaius, ibi ego Gaia

      Иван спит на животе, сбив тонкое шерстяное одеяло вокруг пояса, обнимает подушку, на которой лежит, спрятав замёрзшие ладони, и тихо сопит, забавно дёргая носом изредка. Серхио склоняется над ним осторожно, стараясь не разбудить, не прервать долгожданный спокойный сон, целует, прижимаясь сухими полными губами к остро выступающей лопатке, переходя к выгнутому плечу и виднеющимся завиткам тёмной татуировки на бицепсе. Чудом сохранившиеся разодранные чьими-то неаккуратными пальцами и пулями шторы пропускают бледный неласковый свет, ложащийся алыми акварельными разводами на молочную кожу, покрытую неизбежными сероватыми шрамами. Серхио помнит, как был получен каждый из них, и каждую рану обрабатывал и зашивал своими руками, не доверяя щепетильный вопрос лечения Ивана никому другому. Ракитич смеялся над ним ласково, не сопротивляясь, когда заботливые осторожные руки, пусть поначалу медленно и неопытно, накладывали кривоватые швы. На эстетику ему плевать, его тело видит только Серхио, а успокоить его паранойю ему вовсе не сложно. Тем более что сам он матерился и орал на каждого, кто пытался ему указывать, как лечить самого Рамоса.       Серхио скользит губами вдоль особенно длинного шрама, собирая языком с влажной кожи чуть солоноватый естественный привкус, подбираясь к шее, перебирает пальцами аккуратно светлые волосы. Серхио любил его задолго до того, как весь мир превратился в разверзшийся ад, но кто бы знал, что для того, чтобы быть вместе, им придётся пережить конец света. — Чехо, — Иван стонет невнятно, ворочается под его губами и руками, не вырываясь, а подставляясь больше, поворачивает голову к нему, улыбаясь слабо и сонно, глядя на него из-под белых пушистых ресниц, — что ты делаешь? — Целую тебя? — Серхио довольно фыркает, прижимается к нему, обнимая за талию, удерживая вес на одной руке, чтобы не упасть на него полностью. Иван глубоко дышит, устраиваясь удобнее, и, кажется, планирует уснуть снова, ничуть не потревоженный навалившимся сверху тяжёлым телом, чуть шевелясь, чтобы Серхио мог удобно уткнуться губами за ухом. — Иво, не спи. — Почему? — бормочет Ракитич, находя пальцами свободную руку Рамоса на постели. — В кои-то веки ничего не грохочет и никто не стреляет, я хочу выспаться.       Рамос спускается поцелуями к позвоночнику, обводя влажны языком выступающие округлые позвонки, скользит губами вдоль очертаний тренированных мышц, ладонью оглаживает напрягающийся под прохладными пальцами пресс, подбираясь к паху. — Чехо, Дева Мария, мы и так всю ночь трахались, угомони своё либидо, я не могу… Серхио обнимает ладонями его бёдра, стискивая, прикусывает аккуратно нежную кожу ягодиц, оставляя маленький алый след, касается кончиком языка эрогенной зоны, и Иван хрипло задушено стонет, спрятав лицом в подушке. — Ладно. Ладно, могу. Идёт. Хорошо, — Ракитич выгибается в спине, отставляя задницу, прижимаясь к Серхио ближе, сжимает в руках подушку под собой, охотно подставляясь под поцелуи. — Сесе, какого хрена ты такой активный с утра? — Просто ты красивый, детка, такой красивый… — Серхио будто не может остановиться, вылизывая изгибы красивого сильного тела, утопает в ощущениях и чувствах, пальцами оглаживая маленькие очаровательные ямочки на пояснице, вслед за руками касаясь губами. — Ты с ума меня сводишь, mi amor… Иво, как ты хорош, детка, даже не представляешь… — Так стоп, — Иван выворачивается из-под него, садясь на постели и упираясь спиной в треснувшее деревянное изголовье — обнажённый, расслабленный со сна и распалённый, что Серхио хочется только подмять его под себя и продолжить начатое. — Сесе, что случилось? Я же вижу, что что-то не так. — А мы можем поговорить об этом пос…? — Нет, — Иван скрещивает руки на груди, и сквозь слишком светлую гладкую кожу явно видно рельефные мышцы. — Раз уж ты меня разбудил, будем разговаривать. — Лучше б ты спал дальше, — Серхио недовольно фыркает, разваливаясь лениво рядом с ним на подушках, и Иван тут же зарывается пальцами в его растрёпанную буйную шевелюру, приятно прихватывая у корней. — Почему мы просто не можем спокойно потрахаться, как нормальные люди? Обязательно этот сеанс психоанализа? — А когда это мы трахались, как нормальные люди, а не как ебучие кролики, любовь моя? — Иван чуть тянет каштановые пряди, и Серхио жмурится от удовольствия, закидывая руки под голову. — Хочешь просто поебаться — пойди выйди на улицу, тебе каждый первый встречный просто так отдастся с радостью, ты же их мэр любимый обожаемый, спаситель, защитник и всё прочее. — Уже прогоняешь в открытую? Развод и девичья фамилия? — Серхио фыркает и начинает медленно подниматься, будто и вправду желая уйти в поисках легкодоступного продажного секса, но Ракитич быстро толкает его обратно на постель, укладываясь сверху на его плечо. — Ты уж определись, ты меня прогоняешь или нет. — Я не могу дать тебе развод, потому что мы не расписаны, — Иван охотно поддерживает шутку, тонко улыбаясь и не переставая почёсывать Рамоса как огромного ленивого кота. Разве что не мурлычет. — Не увиливай от разговора, что происходит? — То есть тебя только это останавливает, да? — Серхио обнимает его за плечи, высвобождая из-под него руку, утыкается удобно носом в изгиб чужой шеи, будто переняв излюбленный жест Иво, дышит жарко и часто, довольно жмурясь под умелыми ловкими пальцами. — Ракитич, ебаться надо в задницы, а не в мозги, ты в курсе вообще? У меня всё отлично, кроме того, что мой любовник меня динамит с самого утра. — Ты уж определись, любовник или развод и девичья фамилия, — Иван передразнивает его бессовестно, оттягивая попавшуюся между пальцами прядку. — Если для того, чтобы вытянуть из тебя правду, мне придётся тебя изнасиловать, я это сделаю, так и знай. — О, да скорее бы, Дева Мария, такая прелюдия ради потрахаться, — Серхио закатывает глаза и споро разводит под ним колени шире, закидывая ногу на его бёдра. — Всегда знал, что ты язык не по назначению используешь. — Я тебя очень удивлю, предназначение моего языка вообще не в том, о чём ты думаешь, — Иван хохочет в голос, откидывает голову, заливаясь смехом и вздрагивая всем телом, и Серхио быстро закрывает ему рот ладонью, шикая несколько раз, когда за дверью слышатся тяжёлые шаги их телохранителей. — Тихо! — Иван не вырывается, смотрит на него глубокими серьёзными глазами, сохраняя спокойствие, и намекая одним взглядом, что теперь ему не избежать разговора, как только пройдёт охранник. — Не шуми, пусть думает, что мы ещё спим.       Звуки в коридоре стихают, их спальня погружается в тишину, нарушаемую только размеренным дыханием Ракитича и поверхностным — Рамоса, по-прежнему не отнимающего ладони от его лица. — И ты всё ещё хочешь сказать, что всё нормально и ничего не происходит?       Иван обхватывает пальцами его руку, отводя в сторону, и держит, не выпуская, стискивая в зверски сильной хватке, напоминая забывавшему вновь и вновь Серхио, кем он был до того, как стать его — любовником, помощником, ближайшим советником и единственным доверенным лицом, до того, как разделить невольно принятую власть в задыхающемся в агонии паники разрушенном Мадриде. Иван был его, для него, единственный для единственного — они не могли бы променять друг друга ни на кого другого даже если бы хотели. — Блять, Серхио Рамос Гарсия, только попробуй сказать, что за твоей бедовой башкой опять кто-то охотится и ты запрёшь меня на две недели в подвале, — Серхио фыркает. Ещё не смех, не улыбка, но он расслабляется, немного отпускает ситуацию, и Иван позволяет себе незаметно выдохнуть, приписывая себе эту маленькую победу. — В чём дело? Почему ты не доверяешь нашим охранникам? — Я не… — Серхио глубоко вздыхает, ерошит свободной рукой густые мягкие волосы, мгновением привлекая внимание Ивана, и продолжает совсем тихо, почти нерешительно. — Вопрос не в доверии. — Сесе, посмотри на меня, — Ракитич чуть дёргает ладонь Серхио, вглядывается профессионально спокойно в его осунувшееся уставшее лицо, растерявшее всякий лоск и обаяние, видя в нём, однако, всё то же, во что влюбился когда-то, много лет назад. — Здесь только ты и я. Что бы ты ни сказал, клянусь, оно никогда не покинет пределы этой комнаты. Я обещаю тебе. Мы можем делать вид, что этого никогда не было и этого разговора не случалось, но если тебе есть что говорить, я буду тебя слушать. Хорошо?       Серхио тянет его на себя, и Иван не сопротивляется, прислоняется к груди податливо, улавливая ускоренное тихое биение сердца, размеренный ритм которого давно стал самым нужным звуком во всём мире — Я устал, Иво. Я не могу больше пытаться спасти людей, которые не хотят помочь себе сами, — его голос дрожит и срывается, он обнимает Ивана почти отчаянно, опираясь подбородком о его макушку и целуя изредка золотые выгоревшие волосы, — я пытался спасти их пять лет назад, я делал всё, блять, всё, что было в моих силах, и даже то, что считал невозможным, чтобы предотвратить конец света. И никто из них не пришёл мне на помощь. А сейчас они ждут от меня спасения и защиты, когда всё покатилось к чертям, и молятся на меня, как на мессию, я не могу больше, я так… — Я знаю, что ты всего лишь человек, Сесе, — Иван подаётся выше, обнимая его за шею в ответ, — и я помню, как ты метался… перед тем, как полетели ракеты. И как все говорили, что ты только зря разводишь панику. Ты был единственным из всех блядских министров этой чёртовой страны, кто верил, что такой исход реален, и пытался спасти всех нас. Я помню, Сесе. Помню. — Ты говорил, что никогда не интересовался политикой, — Серхио хмыкает, пристраивая Ивана между своих бёдер, стискивая его так, что его объятья угрожают сломать рёбра, боясь отпустить его. Упустить его. — Нет, но я всегда интересовался политиком, — его хитрую мягкую улыбку Серхио чувствует кожей и не может сдержать тёплого томного чувства, поселившегося за грудиной. — Подумай сам, какое дело до испанских властей может быть какому-то хирургу из Хорватии? — Одному из лучших хирургов во всём чёртовом Мадриде, Испании и всей блядской Европе, — Серхио почтительно поглаживает ладонью его обнажённую спину, обводя шрамы, которым явно не место на этой коже. — Лучшему из всех, кого я знал. — А ты знал много хирургов? Да и какая теперь разница, — Иван безразлично дёргает плечами, будто не их статусы в том, умершем, сгоревшем мире мешали им хотя бы допустить чувства друг к другу. — Я представляю, каково тебе. Каково помогать людям, которые не достойны этой помощи. Которые не делают ничего, чтобы спасти себя, только умоляя тебя что-то сделать, а потом благодаря за это бога и уходя убивать себя дальше, — Ракитич дробно втягивает воздух, избавляясь от неприятных воспоминаний прошлого. — Тогда ты… ты поймёшь меня, если я скажу, что хочу сбежать? — шепчет Серхио и ожидает обречённо его ответа как вердикта. Как приговора. — Да, — Иван кивает, подтверждая, что ему не послышалось, что это не обман уставшего разума, выдававшего желаемое за действительное. — Да, Сесе. Если это то, чего ты хочешь, я поддержу тебя. — Дева Мария, — отстраняется от него совсем немного, чтобы тут же накрыть горячим требовательным поцелуем его губы, покусывая юркий наглый язык, проникнувший в его рот, — единственное, чего я хочу, это спокойно жить с тобой где-нибудь подальше от всего этого дерьма и не думать о нём больше никогда. Никакой власти. Никакой политики. Только ты и я. — Вечером обещали бурю. Сбежим, когда будет темно, а у наших телохранителей будет смена караула, — Иван улыбается ему так счастливо, так солнечно, что у Серхио закрадываются подозрения — он давно мечтает об этом сам. — Обставим по-быстрому твою смерть, чтобы не искали, ставлю свою винтовку, они даже не будут проверять нормально, свалят на бандитов. Или Мглу. Или ещё какую хуйню. А мы убежим, только ты и я и никого больше. — Иво, блять, — Серхио изворачивается, опрокидывая Ивана на постель, целует его, куда попадётся, одурев от счастья, касается влажными от не остывшего ещё поцелуя губами век, чуть заалевших скул, горбинки носа, уголков изогнутых в улыбке губ. — Говорил же, с ума меня сводишь, курва хорватская, такой… — Иван знает, что Серхио никогда не скажет этого вслух, не произнесёт ненужное им «te amo», никогда не признается ему в любви вслух, но его горячие глубокие поцелуи и жадная хватка на талии, от которой на коже остаются тёмные следы, единственное, что нужно Ивану, чтобы понимать. И чтобы отвечать. — Мы ещё и потрахаться теперь можем, раз уж поговорили, — доверительно шепчет Иван, не сдерживая природного ехидства, и разрождается громким заливистым смехом, поддержанный захохотавшим секундой позже Серхио.