9 октября 2012
В этом доме так тихо, что мне до сих пор непривычно слышать только своё дыхание; ни звука, ни скрипа от моих шагов. Так пусто — даже обширная и дорогая мебель, шикарный интерьер, гарнитур комнат, красивые картины на стенах и мраморная обшивка на потолках не заполнят эту безмолвную пустоту. Пустоту, когда в доме живет один человек — это сразу ощущается. Прошла неделя, как я живу в этом особняке — в доме Короля Ада. Ровно семь дней назад Кроули перенес меня сюда. В большой особняк. Не знаю, как он выглядит внешне, на улицу я не выходила с момента прибытия, и даже приблизительно не могу сказать себе, когда выйду. Но зная, в общих чертах, как выглядят особняки и замки в Шотландии, то он должен быть каменным, должен выглядеть так, будто стоит лет пятьсот — не меньше, если не больше. Потому что внутри он выглядит, как настоящий замок, который был построен при Короле. Какая ирония, в нем и сейчас живет Король. И даже последняя просмотренная комната мной, такая непримечательная и пустая, по сравнению с другими, выглядит по-королевски. Мне потребовалось семь дней, чтобы побывать во всех комнатах, осмотреть все коридоры и окна, полюбоваться всеми картинами и интерьером. Кроме одной комнаты. Это табу — даже в мыслях. Комната Кроули неприкосновенна. Хотя будь у меня «желание» туда попасть, я бы не смогла, потому что, как он обмолвился, его кабинет всегда закрыт. И проникать туда без него лучше не стоит, если жизнь дорога. Последняя комната — это третий этаж, хотя для такого дома, как большой чердак. Но что меня привлекало в этой комнатке — это огромное окно, где я могла увидеть солнце, пасмурное небо и просторные поля, за которыми располагался лес, а за ним — непреодолимые и величественные горы. Пожелтевшие поля и деревья вдалеке. Осень полностью вошла в свои права. Я вижу и будто чувствую на своей коже прохладный и свежий ветерок, который нежно касается щек, как легкие наполняются холодным воздухом, как становится легче дышать. Нет, легче не становится. И не станет. Дальше будет только хуже. Иллюзия трескается, как стекло, которое вот-вот разрушится от давления. Меня застает это врасплох. Хотя нет, это было, как раз-таки, предсказуемо. Сколько я ещё смогу так себя отвлекать? Сколько я буду убегать от происходящего? Уходить от своих же мыслей, просматривая этот особняк, который домом язык не поворачивается назвать, когда вспоминаешь, кому он принадлежит. Сколько он ещё так будет? Что он вообще задумал? Почему именно сюда? Кроули, что ты собираешься со мной сделать? Иллюзия разрушается на миллион осколков. Мне страшно. Мне так страшно, но по внешнему виду кажется, что всё в порядке, будто я в какой-то растерянности, потеряла на несколько секунд координацию. Я не умею врать даже себе, но когда ты пытаешься спрятаться от себя, убежать от своих мыслей, отвлечься — будь эта любая мелочь — получается поверить, что не так уж всё плохо. Боже… Яна, ты продала свою жизнь Дьяволу. Как должно быть ещё хуже, чтобы это казалась «мелочью»? (бойся своих же мыслей) Громкий вздох срывается с моих губ. Я облокачиваюсь руками о подоконник и опускаю голову чуть ниже плеч. Может. В итоге, всегда только хуже. Дин и Кас из-за меня… я виновата, они из-за меня попали в чистилище, вместо них должна была быть я. Если бы не эта сделка, но… но как я могла иначе? Дать ей умереть? Здравый смысл пытается достучаться и убедить, что ничего бы не изменилось, но я не хочу слушать и верить. Во всем виновата я. Во всем виновата я. Во всем виновата я. Во. Всем. Виновата. Я! Словно нескончаемое эхо в голове, которое сплющивает разум до боли в висках. Хочется заплакать, а я не позволяю себе. Нельзя. Дам себе раскиснуть совсем, сойду с ума от ожидания. Ведь рано или поздно Кроули заберет меня отсюда и засунет в сырую, испачканную кровью и слёзами, пахнущую дерьмом, грязную камеру. Нельзя паниковать, но и вести себя так, будто всё нормально и под контролем — тоже. Становится жутко. Ветер равнодушно воет за окном. Я поднимаю голову. Закат, а так темно. Солнце неуловимо опускалось за горизонт сквозь темные тучи, которые словно пытались закрыть последние лучи света умирающего дня. Поэтому так темно, когда должно быть чуть светлей — хоть один лучик надежды, вместо пугающих и надвигающихся сумерек. Вместе с тьмой приходит и страх, внутри всё сжимается, будто за спиной и вправду кто-то стоит и своими цепкими объятиями сдавливает грудь. Это ощущение настолько сильно, что я оборачиваюсь и несколько секунд смотрю на дверь из комнаты, которая была немного приоткрыта. Очередной вздох срывается с губ, и я снова смотрю на темный закат. Прям как тогда. В тот день тоже был темный закат. В день, когда я узнала, что моя мать больна. Боже, а ведь это вышло совершенно случайно, я не должна была об этом узнать, не должна была включить этот чёртов телефон и не должна была получить по ошибке эту смску. Это было как ритуал. Порой мне и вправду казалось, что эта симка — единственная ниточка, которая связывала меня с той жизнью, жизнью до Винчестеров и всего этого кошмара; жаль, что я не могу назвать их жизнь по-другому, просто не получается подобрать слово. Каждые полгода, в один и тот же день я включала телефон и делала один дозвон, чтобы единственная вещь, кусок маленькой пластмассы, не переставала действовать, не пропадала. И не выключила обратно, потому что пришел Кас, то есть «Бог-дубль-два», которым он себя возомнил. Кастиэль, каким же ты был иногда наивным дурачком. Именно этот наивный дурачок пришел попросить помощи и прощения. А потом… боль физическая и душевная — одно сплошное месиво из боли, от которой было практически невозможно дышать, думать, вспоминать, сделать любое движение. Когда Бобби ушел, сообщив мне, что Кас, скорей всего, мёртв, когда боль и слёзы душили изнутри, телефон впервые за последние почти что четыре года снова издал звук. Это было так непривычно, так странно — снова услышать такой веселый сигнал того, что пришло сообщение. Такой обыденный звук в прошлой жизни, в этой просто ввёл меня в ступор на минуту, прежде чем до меня дошло, на какой телефон пришло сообщение. Было больно, а после веселого сигнала сообщения стало невыносимо, жутко, страшно — мир снова рассыпался по кусочкам. Тогда мне показалось, что, наверное, именно такую боль чувствует человек, когда попадает в свой личный ад, построенный внутри себя. Каждый день, каждый час, минуту, секунду. Откуда не убежать. Но сейчас… мне тоже больно и страшно. Больно от одной мысли о том, что случилось с Дином и Касом, страшно представить, что сейчас творится с Сэмом, что случилось с тем мальчишкой-пророком, Кевином. Больно также, будто я снова потеряла Его и Отца, снова переживаю её предательство, снова смерть Винчестеров, Каса, Бобби… Одна смерть — одна боль, ничего не меняется. Просто на время оно может притупиться, пока жизнь или обстоятельства не нанесут новый удар, от которого будет снова больно. Чёртов круговорот, закон жизни, который мы любим исказить, но смысл остается тот же: мне больно и страшно от мысли о том, что сделает со мной Кроули, также мне было больно и страшно, когда я прочитала смску от брата. Может, к концу жизни от череды боли и страха она действительно рассыпается по кусочкам. Очередная боль — ещё один кусок, и в конце ничего не остается от нас, только пустые оболочки. А порой даже ни оболочки. Ничего. И снова удар в виде слов на голубом дисплее:«Срочно в больницу! Ей стало хуже!».
Двадцать шесть букв. Шесть слов, от которых пробежали мурашки по коже, а дыхание стало таким невесомым, что опасалось с каждым выдохом стать последним. Слова, за секунду превратившиеся в синоним для слов «паника» и «страх». Ужасная комбинация эмоций. Кто она? Мама? Алиса? Марианна? Надя? Кто из них?! Отправил ли Вадим это сообщение случайно мне или просто поставил автоотправку нескольким контактам, где до сих пор хранится и мой — большой роли не играло. Это сообщение не должно было придти ко мне, и уж тем более я не должна была его прочесть. И мне становится жутко от этих совпадений и случайностей. Я могла ничего не узнать, могла потерять ещё одного близкого человека, так и не узнав и не попросив прощения. Что мной больше двигало: любовь или эгоизм, плевать. Я знала только одно: Кто бы это ни был: Мать, сестра или племянница. Я не позволю ей умереть. Я смогла переместиться туда, где находился мой брат: в одну из Петербургских онкологических больниц. Невыносимая боль ударила по всему телу так, что я потеряла равновесие и упала. Живот и грудь разрывало на части, отдавая пульсацию по телу, будто снова рука Каса-левиафана перемешивает мои внутренности, а изо рта вот-вот пойдет черная жижа вперемешку с моей кровью. Сжав зубы, еле удержала стон от боли, меня стало ломить, как при сильном ознобе. Последствия не заставили себя долго ждать, и уже тогда понимала, чувствовала, что теряю свои силы. Левиафаны хотели убить меня, посчитав за очередного ангела, которого без труда можно стереть в порошок. Они бы это и сделали, если бы не эта благодать. Ни Дин, ни Бобби не видели, как это произошло, как я вернулась. А я… помню, что было очень больно, я слышала свой крик и Дина, а потом тьма и больше ничего, пока не очнулась, и снова только агония. Я не могла сфокусировать взгляд, не то что попробовать встать на ноги. Тело было согнуто, будто сложили напополам, меня рвало черной кровью этих монстров и, казалось, ещё чуть-чуть — и я захлебнусь в нем. А на животе, куда Кас-левиафан ударил меня, чуть ли не пробив насквозь, была рана не такая большая, какая должна была быть, но достаточно, чтобы медленно истечь кровью и умереть. Я до сих пор не знаю, сколько прошло времени, когда вернулись ребята и Бобби. Не помню, как доехали до больницы, где меня подлатали. Это ничего не значит… Значение имело то, что я проклинала эту силу, что она никчемна и бесполезна перед любым человеком, которому нужна помощь. Что она не может исцелить, как любая другая благодать ангела, а может только разрушать, нести ярость и невероятную мощь, которую я надеялась никогда не узнать. Что ж, похоже, одно моё желание всё же будет исполнено. Потому что этой силы больше нет. Всё было так бессмысленно. Эту энергию, силу, благодать, как ни назови, так переоценили. А может, просто я не справилась с этим предназначением? Теперь это неважно; я нужна была, чтобы стать оружием для Люцифера или Михаила, но когда они исчезли во тьме клетки, это перестало иметь значение. После этого я попросту стала сосудом, который умудрялся таскать и держать в себе огромную силу. Точнее, была этим сосудом, а сейчас — я обычная, слабая. Я снова просто…человек. Которым перестала быть, если верить эти крылатым мудакам, с трех лет. Облокотившись о стенку, чтобы хоть как-то унять болезненную пульсацию по телу, кажется, несколько раз теряла сознание. Всего на секунду, а может, на несколько минут, не больше. Будто засыпала коротким сном и сразу же от удара, как от пощечины, просыпалась, но всё равно оставалась между реальностью и пропастью забвения. И только голос не дал мне туда упасть окончательно. Такой приятный и спокойный, успокаивающий звук сквозь омут, который стоял перед глазами и шумом в ушах, как статистические помехи. Тембр низкий, определенно принадлежал пожилому мужчине. Он что-то говорил, поначалу я не понимала, не могла разобрать речи, сквозь шум так тяжело было разобрать слова. Но омут в глазах постепенно пропадал, приобретая четкость, а шум становился тише, и я наконец-то смогла разобрать речь и была приятно удивлена, когда поняла, что мужчина говорил по-русски. Боль отпустила, чуть повернувшись набок, я смогла взглянуть в щель двери, которая всё это время была рядом и приоткрыта. Омут в глазах, шум в ушах и даже боль по телу пропала в то мгновение, когда я увидела её. Бледная кожа. Впалые серые щеки и такой же глаз — правый же скрывался под белой повязкой. Синеватые губы были чуть приоткрыты, кажется, она что-то говорила, но я не смогла разобрать ни слова. Слишком тихо, слишком невыносимо было смотреть на неё; слишком страшно смотреть на маму, на дорогого человека, когда видишь, как будто с каждым вздохом жизнь и вправду покидает её. Буквально. Рука неволей потянулась к губам, чтобы стон или крик отчаяния и невыносимой боли, которая рвала грудь изнутри, не дай бог не вырвался наружу. Меня всегда это удивляло. Физическая и душевная, внутренняя или же эмоциональная боль. Синонимов много. Они такие разные, каждый хуже и больней, но убивают по-разному, по-своему. Но внутренняя боль — намного коварнее. Потому что в отличие от физической, ты ничего не можешь с этим поделать. С физической болью намного легче бороться, справится: у меня болит нога, которую я ушибла? Рука, которую я порезала или ребро, которое сломалось от падения? С этим можно справиться. Это можно вылечить, сделать так, чтобы не болело или болело не так сильно: обработать руку или ногу и обвязать бинтом; принять обезболивающее и не напрягаться, и ребра уже не так болят, а если болят — это значит, что процесс заживления уже пошел, и вскоре боль пройдет. Принять таблетку, и чтобы «сердце» перестало болеть — нельзя. Ведь в действительности, в физическом плане с ним всё в порядке. А может, это не сердце, просто именно там, в этой области что-то очень сильно болит; что в реальности мои здоровые ноги подкашиваются, движения рук замедляются, будто в жизни мне и вправду больно ими шевелить, мои легкие не могут нормально принять воздух, потому что внутри боль и они задевают его. Говорят, что в области сердца расположена наша душа, и она тоже может болеть, а некоторые утверждают, что это самовнушение, и что эту боль мы сами придумываем или преувеличиваем. Смешно… Всё равно, что это. В сущности — это ничего не меняет. Ни таблетками, ни бинтами, ни мазью или другими средствами я не могу прекратить или облегчить эту агонию внутри себя. Только со временем может стать легче, когда память подзабывает, затмевает эти события. И то не всегда. Но я помню: Боль. Снова прислоняюсь к стенке. Отрывки из речи доктора. Слабый голос мамы. Вадим и Алиса. Они были там. Что-то говорили. И Он. Не может быть, даже Он был там. После всего, что случилось. Сильней зажимаю рукой рот. Боюсь, что они могут услышать меня. Сильней зажмуриваю глаза. Боюсь снова увидеть любимое, умирающее лицо. Слёзы всё же катятся по щекам, оставляя влажные и солёные дорожки. И голос доктора из памяти, такой живой, будто он вновь стоит за дверью и говорит с неподдельной горечью и сожалением: «… Операция в следующий четверг… Шанс очень мал, но он есть… рак распространился в области вокруг глаза… большая вероятность, что опухоль затронет второй глаз и пойдет дальше… Мне очень жаль… Ксения Алексеевна, ваши родные будут рядом и…». А потом я сорвалась. Не смогла сдержать стон от ужаса, мычания от отчаяния того, что услышала, что видела и что поняла. До сих пор не знаю, услышал ли кто это в больнице, потому что когда я открыла глаза, то снова была в своей комнате — в хижине Руфуса. Я всё прекрасно помню, но в подсознании осталось такое ощущение, словно это было со стороны, будто я наблюдала за собой: как вновь упала и зарыдала в голос, как боль вновь и вновь беспощадной пульсацией ударяла по груди и животу, как пыталась заглушить стоны плача, чтобы не услышали ребята. А дальше как в тумане. В памяти остаток того дня и следующего, как в перемотке до определенного момента в фильме. Не могу досконально вспомнить, как до этого додумалась, как ушла из дома, что Бобби и братья не заметили этого. Смутно в памяти всплывают картины того, как я искала любое заброшенное здание. А потом старый и почти разваливающийся амбар в поле и остатки сгоревшего каменного дома. Солнце почти скрылось за горизонт. Маленькая, но яркая верхушка, не дающая тучам и сумеркам погрузить мир во тьму. Но когда я перешагнула порог ветхого амбара — я помню всё. Слишком хорошо, слишком ярко, будто это было вчера. Ноги подкашиваются от воспоминаний, которые медленно охватывают меня в крепкие объятия. Наверное, это последнее, что нужно вспоминать сегодня, но я не хочу останавливать себя, хочу вспомнить, почувствовать тот день, то холодное утро вновь. Может, именно это воспоминание дает мне силы оправдать себя за случившееся. Ведь хоть что-то я сделала правильно. А мысль в уголке сознания так и бьется, чтобы её, наконец, услышали: Боже, Яна, что же ты наделала?..***
10 марта 2012
— Левиафаны, значит… Свободны, — мотнул я головой своим мальчикам, давая понять, что желаю остаться один. Невероятно, как быстро Кастиэль облажался в роли нового босса. И погиб этот идиот, конечно же, соответствующе. Жаль, что не я приложил к этому руку, а так хотелось хорошенько «поиграть» с этим наглым и напыщенным ангелом, со своим «деловым партнером» прежде, чем убить. Ну что ж, всё равно мне же лучше. По крайне мере, от давления сверху я избавился. Придирчиво, но довольно улыбаюсь своему внешнему виду: новый костюм, сверкающие лакированные туфли, свежая рубашка и выбритое, гладкое лицо в отражении зеркала. Руки так и чесались привести себя в порядок все эти дни, пока я бегал от нового начальства, от которого в итоге и следа не осталось. А мои демонятки, проделали прекрасную работу: всё разузнали, что нужно и ненужно. Как поживают братцы-кролики и Бобби, кого выпустил мой недальновидный и непредусмотрительный партнер, кто на них напал, и даже догадались проследить за ними после больницы. Уайтфиш, штат Монтана — новая лачуга, вместо старой и захламленной лачуги Бобби Сингера, которую сожгли эти самые левиафаны. Левиафаны, левиафаны… На языке так и ощущался вкус любопытства. Интересно. Древние существа — древнее ангелов — очень сильные и опасные. Нужно обязательно разузнать о них побольше. Кто знает, может, именно с их помощью я навсегда избавлюсь от Винчестеров. (ведь от Кастиэля получилось) Поднимаю свой взгляд от подправленного мной галстука, чтобы снова посмотреть на своё отражение, но вместо зеркала — стена, гнилые доски, за которыми был слышен шелест ветра, а в щелях видны проблески света, на мгновения закрывавшиеся колыхающейся травой, пасмурного утра. Тень явного раздражения прошлась по моему лицу, отчего я чуть не закатываю глаза и поджимаю губы. Когда станешь королем, неволей отвыкнешь вот от таких закидонов в виде призывания демона. Кто так вообще ещё делает? А ведь когда-то, очень давно это было так обыденно, что в силу привычки я не заметил, как перенесся. Так же помня, кто может, кто имеет наглости вот просто так вызвать Короля Ада прямо к себе, не тяжело догадаться, кто может и имеет наглость. Помяни Винчестеров… Взглядом пробегаюсь по полу, а потом также по потолку — ловушек нет. Чувствуя на себе пристальный взгляд, успеваю обернуться прежде, чем она успела что-либо сказать. — Кого я вижу! Здравствуй, недоангелок, — на лице появляется ухмылка, но настороженность никуда не ушла. Яна Шварц. Значит Винчестеры, где-то рядом. Стоя на месте в своей излюбленной стойке, руки в карманах, пристально смотрю на неё, как и она на меня. В ней что-то изменилось. Уж слишком подозрительно, она не убирает свою правую руку от живота. Неужели первая встреча с левиафанами прошла так не удачно? — Чем обязан своим присутствием? И где лось с белкой? — Винчестеров здесь нет, Кроули. Я… пришла одна. Брови так и поползли верх от удивления и вопросов, которые мгновенно появились. Что же получается, что милая Яна вызвала меня на тет-а-тет? Как это сексуально и очень интересно: для чего? И знают ли её обожаемые Дин и Сэм? Ох, ну и можешь же ты взбудоражить и удивить, оказываться, лапуля. А может, ты ещё и моё любопытство удовлетворишь? Как насчёт поделиться сведениями о левиафанах? Прищуриваю глаза. С ней точно что-то не так. Бледная кожа, еле заметная испарина на лице, будто у неё небольшая температура. Глубоко, но ровно дышит через рот. И очень, что даже отсюда — с десяти шагов от тебя я вижу, твои сухие, черствые губы. Я открыто перед ней усмехаюсь, чуть ли ни злорадно смеюсь. Тут и думать не нужно, для чего она пришла. Ко мне с таким страдающим и отчаявшимся глазами всегда приходят только по одной причине: заключить сделку. Ты и я, только мы вдвоем в каком-то заброшенном доме, ах-х какой интим! Они не знают. Дин и Саманта не знают, что ты здесь, со мной, сейчас, в такое ранее чудесное утро. Любопытство просто разъедает изнутри. Однако, всё про всё я хочу услышать от неё. Что случилось, кто умер, а может, что-то с тобой, дорогая? Хотя вряд ли. Вы же обожаете жертвовать друг за друга. Поэтому тут бы стояли дылда, белка или пьяница, и не так дружелюбно, на первый взгляд, как ты. Только на первый взгляд. Потому что я знаю, что ты и на что способна. — Кроули, здесь нет никаких ловушек, ни Винчестеров. Клянусь, я пришла одна, — жалко, дорогая. Она так убедительно старается говорить, чтобы я поверил ей. — Мне нужно… нужна твоя помощь. Боже, лапуля, да верю я тебе. Тем более в то, что тебе нужна моя помощь, или им нужна помощь в лице тебя. Но услуга за услугу — сначала ты мне, а потом я тебе. — Я охотно верю тебе, дорогая. И готов к приятному, но конструктивному диалогу, — обаятельно улыбаюсь ей, но взглядом даю понять, что я на полном серьёзе. Надеюсь, с пониманием у неё лучше, чем у большого и короткого имбецила. — Но только скажи мне, недоангелок, что случилось? Я хочу знать все интриги, не только слухи. Так что я весь во внимании. Она как-то небрежно морщится, не от боли, не от того, что я сказал, а именно от меня. От боли согнемся, но в грязь передо мной — ни за что, да, Яна? Даже когда ты сама ко мне пришла. Очень зря. Извини, но так не бывает. Тем более я не позволю тебе задевать мое самолюбие дважды. Неужто от страха и отчаяния ты забыла, в чьей ты власти?.. Я с радостью тебе напомню, как тогда. Тем не менее, ты сразу покорно вздыхаешь и проговариваешь: — Что ты хочешь знать? — Левиафаны, пожалуй, начнем с них. Что вы знаете? Тайны, заковырочки, чтобы сделать больно. Их преимущества. В общем, всё, что связано с ними. И как, — даже вспоминая его, голос так и срывается на раздражительный крик, — этот ангел с манией величия умудрился их выпустить?! Ну хоть какая-то эмоция, кроме вселенской печали и отчаяния, — изумление, а брови так и застыли на лбу. — Нам мало что известно, — неуверенно начала она, всё ещё удивленно поглядывая на меня. — Кроме того, что они очень сильны. Я не совсем уверена, но кажется, что им достаточно только прикоснуться к человеку, чтобы принять его облик. Левиафаны, они… — голос чуть дрогнул, — … Они не похожи ни на одного из монстров, которых я когда-либо встречала. Дин рассказал, как одного они придавили машиной, но не уверены, что убили его, — она тихо вдыхает, переводя дух, и крепче прижимает руку к животу. — Левиафаны были в больнице, куда привезли Дина и Сэма. Мы кое-как успели оттуда удрать прежде, чем они пронюхали, что Винчестеры были у них под носом. А Кас… Я знаю не больше твоего, Кроули, и уверена, что для тебя это не новость — Кастиэль погиб, потому что у него не хватило сил удержать внутри себя этих монстров. Изумительно. Немного, но всё же новая информация очень пригодится. Сильные, могут менять облик и практически неуязвимы. Да, определенно такого друга нужно завести и ни в коем случае не врага. И приятно лишний раз для ушей услышать, что этот пернатый предатель сдох. Я громко ухмыляюсь и, прикрыв глаза на секунду, в упор посмотрел на неё. Уверен, тебе этот вопрос очень «понравится». — А что же случилось с тобой, дорогая? — с невинной улыбкой, даже как-то заботливо спросил я, сделав один шаг навстречу к ней. Что же с тобой случилось, Яна? — Тебя это не касается. Ты хотел узнать о леви… — Это мне решать, что касается, а что нет. Мы же оба прекрасно понимаем, зачем ты меня вызвала, — резко перебиваю её властным голосом. — Это ведь левиафаны с тобой что-то сделали? О, да-а, — восхищенно вздыхаю; её лицо, как открытая книга, и мыслей читать не нужно. — Милая, не хочу показаться грубым, но ты еле на ногах стоишь, а твоё лицо бледнее белого мрамора будет. И, кажется, у тебя поднялась температура. Так что вопрос остался без ответа. Что с тобой случилось? Выкладывай всё, если хочешь получить мою помощь. После этих слов, как по щелчку, ноги подкашиваются, она наклоняется вперед, чуть ли не напополам, сильнее прижимая руки к животу, удержав всё-таки стон, который вышел из её уст глубокими вдохами и выдохами. Яна спиной упирается о деревянный столб, чтобы удержаться на ногах, всё также тяжело дыша. Умница, больше никакого притворства, ведь понимает, что я прекрасно всё вижу. Её голова опущена, руки крепко обнимают тело, чтобы хоть как-то облегчить спазм боли, которая пульсирует внутри. Я стоял на месте и в полной мере осознавал, что слишком пристально рассматриваю её тело и получаю неподдельное удовольствие от того, что ей больно. Чуть наклонив голову, я медленно глазами, начиная от её жилки, пульсирующей на шее и заканчивая напряженными бедрами, строил дорожки и представлял, какая у неё кожа на ощупь. От её прерывистого дыхания дрожь прошлась по спине, отчего я неволей потянулся к ней телом и сделал ещё один шаг. Плечи дрожат от озноба, и Яна не удерживает тихий стон от облегчения, её дыхание уже не такое тяжелое и более тихое. От её стона я представил, как она упала на четвереньки, прижимаясь больше головой к земле, чтобы её ягодицы оказались наверху, чтобы их легче было охватить ладонями, сжать и ближе прижать к паху… Также я в полной мере осознал, прежде чем Яна подняла голову и испортила всю идиллию своим лицом, которое было перекошено от гримасы боли, что испытал настоящие удовольствие от её тела. Снова это повторилось. Её страдания тут непричем. — Мы снова открыли чистилище и вернули все души. Точнее думали, что все, пока Каса не перекосило от боли, и он закричал, что левиафаны внутри него… что он больше не может их сдерживать, — облизав сухие губы, Яна выпрямилась, но всё также облокачивалась о столб, держа левую руку на животе. — Не успели мы что-либо предпринять, как вместо него с другим голосом и с безумной улыбкой психопата на всё лицо… заговорил Левиафан… и сказал, что Кастиэля больше нет. — Их лидер? — смотря на её живот, безэмоционально задал я вопрос, на который совершенно не ждал какого-либо конкретного ответа. — Не знаю, возможно, — также безэмоционально ответила она, смотря куда-то сквозь стену. — Он одним ударом разметал Дина и Бобби по разным сторонам. Кас-левиафан, он…он не хотел меня убивать, по крайне мере, не планировал, пока, — снова неприятная гримаса отразилась на её лице. — Пока не присмотрелся ко мне и с пренебрежительной улыбкой сказал: «Еще один ангел… но и расплодил же он вас», — прошептала она, смотря куда-то вниз. — И ударил в живот, чуть ли насквозь меня не пробив. — «Он» — под этим левиафан имел виду Бога? Хм, интересно. Почему же он не довел дело до конца? — с прищуренными глазами хмыкнул я. — Потому что он не хотел этого, мне кажется, изначальная его цель была… вселить в меня одного из них. Я так думаю. Потому что потом ещё два дня блювала их черной жижой, что до сих пор порой чувствую её вкус на языке. — Ясно, недоангелок, тебя хотели использовать, как временную тушку. Теперь понятно, почему ты корячишься от боли. А Касика-то больше нет. Что ж ты не попробуешь излечить себя сама? На тебя почти жалко смотреть, дорогуша. — У меня больше нет благодати, Кроули, — резко прошипела она, с ненавистью смотря мне прямо в глаза. — И даже если бы она была, это не помогло бы. — Вау… — против моей воли из губ вылетает искренний шок. Внимательно смотрю на её лицо. В её серо-зеленые глаза. Такое вообще возможно? Святая шалава. Она не врет. У неё действительно пропали силы. Яна беспомощная и ничего не сможет сделать, даже если сейчас я подойду и просто толкну её, чтобы дрожащие ноги, наконец, упали на колени. Её ненависть и отчаяние в глазах неподдельны. Недоангелок… то есть простой человечек стоит передо мной и никакой опасности для Короля Ада не представляет. Всё так же, не отрывая от неё взгляда, я сделал первые шаги к ней. Уловив движение с моей стороны, она чуть дергается телом и сильней вжимается в деревянный столб. Скулы напряжены, а глаза, как у загнанного в угол беспомощного скота, не сводили с меня встревоженного взгляда. Мои губы неволей изогнулись в торжественный и злорадный оскал. Боже мой, она теперь простой человек, ничтожество, как и все остальные люди. Больше нет у неё этой силы, которая так беспощадно жарила моих мальчиков и когда-то чуть не убила и меня самого. Хотя никогда не стоит отметать тот вариант, что она может врать. Но зачем? И прямо сейчас, когда у неё и у этих долбоклюев в клетчатых рубашках хватает проблем по горло. «Она врет». Мне становится смешно от этих мыслей. Она не врет. Яна не умеет врать, это сразу можно понять, если внимательнее присмотреться к ней. Эдакая её приятная слабость, которую она даже не старается скрыть или не может. Но быть настороженным и готовым ко всему никогда не бывает лишним. И тем более одно навсегда останется неизменным. Она — друг Винчестеров, их очередная чёртова семья. Ради неё они готовы на всё, как и она ради них. Это огромный плюс мне и огромнейший минус им. И ради этого стоит выяснить, зачем она пришла. Хотя любопытство распирает меня изнутри больше. Я знаю, для чего она пришла, это не секрет. Больше меня интересует: для чего именно и чем она будет расплачиваться со мной. Подойдя к ней практически вплотную, что один шаг и только несколько сантиметров будет разделять нас от телесного контакта. Всё ещё чуть сутулясь и придерживая рукой живот, она смотрела на меня прямо в лицо, не пряча глаза. Смирение и ожидание глядели на меня неотрывно бесстрашно. Прищурив глаза, я тихим вожделением выдыхаю ей в лицо: — Чего ты хочешь? Яна отрывисто вздохнула от угасающей пульсации боли в животе и как-то беспомощно, но чуть приподнимая голову, чтобы видеть моё лицо — не отрывая глаз. — Моя мама больна, у неё рак глаза. Я не знаю точную стадию и какие у неё осложнения. Но вчера… я узнала, что в следующий четверг у неё будет операция, которая решит её дальнейшее будущее. Только шанса, по голосу доктора я поняла, особого нет — она не выздоровеет. Хотя крошечный шанс на чудо всё же есть… и это ты, Кроули, — её голос стал тверже. — И я не собираюсь его отпускать. Я хочу заключить с тобой сделку. Вылечи её. Полностью, чтобы больше никакая опасность от болезни ей не угрожала. И снова она меня удивила, и на этот раз моё изумление выражалось в слегка приподнятых бровях и расширенных глазах. Да, она готова пожертвовать собой, но не ради Винчестеров или Кастиэля, а ради матери. Это немного сбивает меня. Потому что о её семье, о её настоящей семье, мне ничего неизвестно. По воле случая или судьбе, но мне никогда не доводилось шантажировать Яну её же семьей, как это было с Дином и Сэмом. Если задуматься, я ничего не знаю о Яне Шварц, кроме того, что она человек умудрявшийся таскать в себе благодать ангела, иначе говоря, она же человек наполовину ангел, и то, что она из России! Браво, лапуля. Ты хорошо скрыла своё прошлое, а значит прекрасно защитила своих близких людей. Теперь понятно, для чего ты пришла. Спасти свою мать. Но чем ты будешь расплачиваться? Неужто попытаешься продать свою душу? Хотя, ты, возможно, и не знаешь, какие заморочки с твоей душой, милая. Только меня этим не проведешь, я не какой-то дилетант. Покупать душу, которая уже не принадлежит ей. — Оу, я с удовольствием заключу с тобой такую сделку, дорогая. Только, — приподняв глаза и сделав максимально задумчивый вид, будто я и в правду обдумываю, как провернуть сделку, наигранно тяжело вздыхаю, — чем ты будешь расплачиваться, радость моя? — Душа больше не имеет спроса на рынке ада? — попыталась съязвить она, что я благополучно пропустил мимо своих ушей, но не смог себя сдержать и закатил глаза. Ей определенно нужно меньше общаться с братьями-кроликами и особенно с тем, который не лось. — Ещё как имеет, — в тон отвечаю ей. — Но с твоей душой есть… некие трудности. Понимаешь, Януль, твоя душа каким-то образом связана с благодатью ангела. А благодать — прерогатива рая, и получается, что после того, как ты умрешь, твоя душа автоматически попадает в Эдем. Хотя есть и иной вариант развития событий. Если тебя убить оружием, способным уничтожить благодать ангела, к примеру, тем же ангельским клинком, нет гарантий, что вместе с благодатью ты не умрешь. При таком раскладе ты вообще перестанешь каким-либо образом существовать. Не такой я ожидал от неё реакции. Слишком спокойна. Глаза чуть расширились, и один глубокий вздох. Не так обычно реагируют люди, когда их, мягко говоря, отшивают при сделке, от которой зависит чья-либо жизнь, тем более близкого человека. Или же она с самого начала знала, что её душу нельзя продать? Но попробовать стоило? Если так, значит она приготовила что-то интересненькое, возможно, необычное. Ну же, попробуй меня удивить, Яна. Она сбивчиво выдает: — Понятно. Кас что-то говорил об этом… что моя душа принадлежит раю, а не мне. Только я не особо его слушала… Кастиэль, дурачок… — она глубоко вздыхает, смотря куда-то мне под ноги, и грустно хмыкнула. — Ведь знал, что нас с Дином бесило, когда он включал свою ангельскую манеру говорить. Так непонятно… запутанно, равнодушно и… очень страшно было всегда от осознания его слов, что всё давно предрешено за тебя… Яна прикрыла глаза рукой и тихо всхлипнула. Я равнодушно проследил, когда одна слёза, скатываясь с её руки, сорвалась на деревянный пол амбара, оставив влажную точку. Её небольшой порыв, кроме как любопытства, больше ничего во мне не вызвал. А разве что-то должно быть? Слёзы и при человеческой жизни редко вызывали во мне сочувствие. Тем более она не первая и не последняя, многие плакались, когда понимали, что продают себя, и через десять лет будут жариться в котле. Но у неё столько поводов поплакать: мать умирает, её друга изнутри разорвали левиафаны, а у другого дружка поехала крыша, да и сама она чуть не погибла и пришла заключать сделку с Дьяволом. Так что же заставило тебя расплакаться передо мной, Яна? Мама или Кастиэль? А может, всё сразу?.. Если так подумать, то до встречи с Винчестерами ты была из другого мира; где, наверняка, была любимая работа, а после посиделки с подружками; семья, которой ты очень дорожишь и любишь, возможно, любимый человек, который потерял тебя. И, бац! Ангелы, демоны, монстры, апокалипсис и другой разной сортности дерьма. Жизнь так несправедлива с тобой, дорогая, что мне почти тебя жаль. — Не расстраивайся так, лапуль. Жизнь никогда и ни с кем не бывает справедливой, — с легкой ухмылкой озвучиваю мысли вслух, на что она сердито посмотрела на меня покрасневшими, чуть влажноватыми глазами. — Так ты догадывалась, что с твоей душой не всё так просто. Вопрос остается открытым. Чем будешь расплачиваться? — Жизнью, — мертвым голосом заявила Яна мгновением позже. — Я хочу продать свою жизнь, Кроули. Ведь так… можно? Последняя её фраза на удивление мне прозвучало очень наивно, даже как-то по-детски, потому что, вместо злобы в глазах, там было искреннее замешательство. Жизнь. Её жизнь. Если рассматривать с точки зрения сделки, то жизнь человека намного дешевле и не ценнее, чем его душа. Риск продешевить очень высок. Человеческая жизнь так хрупка, что одно неосторожное мгновение — и человека больше нет, поэтому десятилетний срок тут даже не рассматривается. Хотя о каком сроке тут вообще может идти речь? При заключении сделки такого рода не предусматривает срока — исполнив желание клиента, его жизнь сразу становится моей, во всех смыслах этого слова. Это не ново, многие продали свои жизни, чтобы хорошо послужить аду или лично мне. Такие сделки с жизнью не так выгодны, как с душами, но тоже свои плюсы имеют. Но это — жизнь Яны Шварц. Это уже один огромный и жирный плюс. О, да. В голове целый водоворот мыслей, как можно использовать её жизнь. От — что она может следить и докладывать мне о джинсовых кошмарах, до — что я смогу к ней прикоснуться, и она не смеет шелохнуться, даже громко вздохнуть без моего разрешения. Её сила и душа всё равно будут моими, пусть и в иной форме. Она думает, что у неё больше нет благодати. Что ж, когда Яна сказала, что у неё нет сил, я и сам сразу радостно поверил, но. (слишком тихо) Я не слышу её мыслей, а ведь должен. Даже пытаясь их прочесть, у меня не выходит. Сплошная стена. Значит, её крылья не пропали. Ведь что-то защищает её мысли от чужих ушей. Возможно, левиафаны сильно ранили, настолько, что временно сила пропала, но не исчезла вовсе. Поторопилась ты раскисать, Януль. Ведь эта благодать связанна не только с душкой, но и с телом. Может, сильно ранив тебя физически, чуть не убив, если ещё вспомнить, что эти левиафаны — неизведанно древние существа и невероятно сильны, побывали в тебе, сами того не подозревая, и послужили такому затишью внутри тебя, недоангелок. А ты, дорогая, и не догадываешься. Интересно, надолго ли она стала беспомощным человечком? И да, мне почти тебя жаль, Яна. Ты продаешь последнее, что у тебя есть такому милому мерзавцу, как я. Который непременно воспользуется всеми твоими слабостями, отчаянием и незнанием без колебания. — Жизнь, — с обаятельной улыбкой констатировал я, смотря на её лицо. — Ещё как можно, золотце моё. Только ты же прекрасно понимаешь, что у тебя не будет времени? Ни десять лет, ни год и даже ни минуты. Как только мы заключим сделку прекрасным поцелуем, ты полностью и бесповоротно принадлежишь мне. А твоя милая мамочка чудом будет полностью выздоравливать после операции. — Понимаю. Я понимаю, на что иду и готова к последствиям. Но, — Яна нервно сглатывает, и явная мольба проскальзывает в её повышенном голосе. — Мне нужно время. Ты не можешь просто взять и забрать меня прямо сейчас, это не… — Могу, лапуля, как только сделка будет заключена, — мягким голосом, но твердо перебиваю её. Ай-яй, так хорошо держалась, милая, и вдруг стала подаваться панике и страху. Ты правда знаешь, на что идешь, но ещё немного, и у тебя начнется истерика, если учесть, что ноги еле держат тебя, и твоё состояние дуреет с геометрической прогрессией. Ты не передумаешь, но не хочется, чтобы перед этим ты шлепнулась в обморок. Я, вздохнув, продолжаю: — Яна, время — не моё преимущество в этой сделке. После того, как договор будет заключен, каждая минута твоей жизни будет важна для меня, потому что всё, что принадлежит мне, важно для меня. Уясни одно, дорогая: продав свою жизнь, ты полностью будешь принадлежать мне. Моё слово — для тебя всё, ничего больше не существует. Всё честно, твоя жизнь в обмен на жизнь матери. Так те мимолетные слёзы были, потому что ты поняла, что надежда сгорела, и твоя жизнь уже в моих руках? — Я всё понимаю, но, — она согласно кивает, на секунду прикрыв, и поднимает свои глаза, где снова проблескивали слёзы, на моё лицо. — Но если ты дашь мне время, это будет лучше для тебя, — я приподнял бровь, немо требуя аргументы, на что она, прочистив горло, продолжает. — Ты не встречал левиафанов и ты не знаешь, что они за существа, и я уверена на сто процентов, что для тебя будет лучше, если я помогу Винчестерам и Бобби разобраться с ними. Во-вторых, если ты заберешь меня, Дин и Сэм отобьются от главной цели — уничтожить левиафанов, и будут искать меня, а ты знаешь, что они… они настырные и всё равно выяснят, что со мной случилось. В-третьих, опять же для тебя будет лучше, если они не узнают, что я продала тебе жизнь, Кроули. Они не отстанут. Сделают только хуже для всех… Поэтому лучше назначить нейтральную территорию, где, когда истечет моё время, я приду к тебе. Прошу, Кроули, дай мне время! — последнее слова против её воли сорвались на всхлип. Ёпсель-мопсель, а её слова не лишены смысла даже в таком состоянии. Как не досадно это признавать, но Яна отчасти права. Мой недостаток в том, что я не знаю этих тварей. Пусть я и настроен на дружески-партнерские отношения, никто знать не может их расположения к другим существам, не только к демонам. Возможно, оно не лучше, чем к людям, всё же какая-никакая, а конкуренция всегда есть. Даже если это так, есть возможность, что левиафаны сотрут Винчестеров в порошок, а не наоборот, что, в принципе, тоже приемлемая картина. Ах-х, и как бы моя гордыня, эгоизм и самолюбие вновь ни были бы задеты, но будет и вправду лучше, если эти надоедливые лось и белка не будут знать, что их очередной друг, «семья» у меня. Хотя посмотреть на их рожи, узнав они всю правду, я бы очень хотел. А может, представиться ещё случай?.. — Не твоё, а моё время. Полгода, — недовольно поправляю её и равнодушно продолжаю. — Место — штат Луизиана, Батон-Руж. За пятьдесят километров до главного въезда в город есть один перекресток. Там и встретимся после заката. Но если ты умрешь или посмеешь не придти, твоя мать… — Я приду, — перебила она тихо, но с покорным видом. — И сохраню свою жизнь. То есть твою… — Вот и чудно, радость моя, — как ни в чем не бывало, проговорил я с обаятельной улыбкой. — Если главные условия сделки обговорены… мы же ничего не забыли, Януль? — хмыкнул я, зажимая пальцы одним за другим, — Твоя жизнь в обмен на жизнь твоей матери, — первый большой палец, — через полгода, — второй указательный, — жду тебя на перекрестке возле Батон-Руж, — третий средний. — После заката, не перепутай. — Да, я запомнила, — недовольно нахмурилась она, смотря на мою улыбку. Ох-х, лапуля, сделку ты запомнишь во всех деталях и тонах, я точно это знаю. — Что ж, если мы теперь точно ничего не забыли, то не стоит больше тратить моё драгоценное время. Надеюсь, Дин и Саманта не обыскались тебя, нам не нужны лишнее подозрения, — ухмыльнулся я, сделав ей шаг навстречу, из-за чего между нами резко сократилось расстояние. Из-за того, что Яна немного сутулилась, я промурлыкал ей в висок, еле касаясь губами, — заключим сделку поцелуем и по домам… Её серо-зеленые глаза были расширенны, когда она решительно вытянула руки вперед, тем самым легонько, оттолкнула меня от себя. Честно, от её вида мученицы я не ожидал таких решительных действий, на что против своей воли открыто приофигел. — Я н-не собираюсь с тобой целоваться! — как-то шокировано сказала она, вытаращив на меня глаза; Яна попыталась сделать несколько шагов назад, но вместо этого лишь сильней затылком и спиной врезалась в деревянный столб за собой. Я что, настолько противен тебе?.. Мой взгляд в тот момент был красноречивее всяких слов, потому что она сразу же стала выворачиваться и заплетаться языком: — То есть… можно заключить сделку как-то по-другому? Что вы обычно делаете демоны, когда… поцеловаться не получается? Лапуля, ты серьёзно? Не знаю, что в тот момент я хотел сделать больше: рассмеяться или же задушить её на месте, ведь только руки протяни. Хотя задушить, это сильно сказано, скорей, сделать неприятно, возможно, больно, потому что меня задевает, как Яна смотрит на меня. Снова. Снова этот взгляд, даже сейчас, когда ты готова продать мне свою жизнь, твои глаза мимолетно шепчут, что и мысли твои читать не нужно: «Ты такой же обычный демон, которого рано или поздно прикончат. Ты мне противен, Кроули». Да, именно это я всегда ловил в твоих серо-зеленых глазах. Я мог это понять ещё в нашу первую встречу, когда ты и братцы-кролики не знали, с каким демоном вы повстречались. Но неужели после всего, что случилось между нами, ты до сих пор думаешь, надеешься, что я обычный «черноглазый» ублюдок, которого легко так прикончить? Поэтому даже сейчас, когда ноги кое-как держат тебя, ты готова бежать, лишь бы я к тебе не прикоснулся. Сука. Моё самолюбие рвет и мечет, как бык во время корриды на красную тряпку. Нет, я не такой. Я — Кроули! Я — хуже, ужасней, кровавей. Я чёртов Король Ада! Я — всё, а ты — ничто! И я тебе докажу. Ты сама сейчас подпишешь свой приговор поцелуем. Хочешь ты этого или нет. Здесь я устанавливаю правила. Больше ты никогда не посмеешь посмотреть на меня так, Яна. Мое снисхождение на твои выходки исчерпало силы, которых у меня и вовсе не водилось. Мимолетно злоба ярко сверкнула в моих глазах. Может, «поиграть» с тобой напоследок? Чтобы ты знала, что тебя ожидает через полгода. Тем не менее, противоположное чувство ты во мне всё же вызвала, именно поэтому кулаком я прикрываю губы, чтобы не выпустить свой гнев раньше времени и не рассмеяться в голос. — Обычно — есть стандартный контракт, который всегда при мне, — я убираю руку с губ, постукивая указательным пальцем по внутреннему карману пиджака. — Но это достаточно долговременное занятие, и времени для этого у меня нет. Хотя, будь возможность, я бы с большим удовольствием посидел вместе с тобой над контрактом, милая. Люблю я это дело. Так что, — ухмыльнувшись, я убираю руки в карманы, смотря на неё, чуть наклонив голову на бок, и говорю голосом, нетерпящим никаких возражений. — Я не вижу никаких препятствий для более легкого и приятного заключения такой… прекрасной сделки. Сделаем это сейчас же. Подойди ко мне. Яна хотела что-то сказать, но передумала. Она пытается скрыть своё презрение к данной ситуации и ко мне, но у неё отвратительно получается. Это даже как-то некрасиво с её стороны. А глаза так и молвят и сверкают в отвращении и немой злости: «Тебе что? Даже не противно со мной поцеловаться? Ты не видишь, в каком я состоянии?!» Ох, лапуль, не принижай ты себя так в своих мыслях, как какой-то закомплексованный подросток. Думаешь, только потому что ты еле стоишь на ногах и испарина на твоих губах и щеках от невысокой температуры остановит меня? Я не только целовал, но и делал намного «больше» с чем-то и с кем-то похуже тебя в болезненном состоянии, в прямом и переносном смысле. И не скажу, что мне не понравилось, а вот заключить с тобой сделку поцелуем, которого ты так не желаешь… боже, да я получаю настоящий экстаз от ожидания и почти не злюсь на тебя за тот взгляд. Позже я всё припомню. Поиграть с тобой, когда ты будешь кричать и стонать от боли, теперь я всегда успею. Яна поколебалась секунд десять, прежде чем громко вздохнула и, убедившись, что мои руки всё так же в карманах брюк, сделала два шага ко мне. Её теплое дыхание мимолетно коснулось шеи и подбородка, тело моментально приятно отреагировало от предвкушения. Правую руку от раны на животе она так и не убрала. Не поднимая свои глаза на моё лицо, Яна чуть потянулась — горячее дыхание на секунду коснулось губ — и робко поцеловала меня. Это было так воздушно, почти что целомудренно, я должен был удерживать свой смех и ухмылку, если вспомнить, как я заключаю сделки. Правило «без языка», никогда не мешало быть поцелуям жарким и даже полным страсти, если клиент внешне или чем-то приглянулся мне. Или он приглянулся ко мне, но чаще это особы женского пола. Так всегда было интересней, кто из них не удержится и обязательно своим шаловливым язычком нарушит границы дозволенного. Либо с комичной стороны посмотреть, как меняются их лица за секунды. Тот же Бобби Сингер. Он нарушил границы, но скорей это по привычке, чем-то, что он хотел глубже и чувственней. Жаль, я был бы тронут. Но Яна не пробовала глубже, напротив, она пыталась отстраниться как можно дальше, быть далеко, когда почти вплотную чувствуешь жар и биение чужого сердца. Это ощущалось почти физически. Её наивность, чистота и остро ощущаемая неопытность должны меня веселить и смешить, издевательский смех должен был вырваться из моего горла, не сдерживая себя и больше унижая её в этот момент, который и так был для неё больным, но вместо этого я… я возбудился. Я хочу ещё. Разряды удовольствия проходят по всему телу, заставляя чувствовать трепет и смятение, ожидая с каждой секунды больше волн наслаждения. Чувствую приятное нарастающее напряжение внизу, ещё чуть-чуть и оно явно будет выпирать из моих брюк. Она еле шевелит губами и совершенно не касается меня руками, несколько миллиметров, но все же отделяют наши тела, а на ум всё приходят одни и те же слова: Воздушно. Невесомо. Наивно. Как мантра. Так не привычно и до ненормальности почти жутко от такого девственного поцелуя возбудится, как будто тебя целует отменная шлюха, которая знает, как завести одним движением губ, одновременно уже залезая руками в штаны и дотрагиваясь до возбужденного члена ноготками. О, да… В голове, неосознанно, я представил, что это сделала Яна и эта картина возбуждала меня ещё больше, наверняка, она почувствовала мою эрекцию тоже, потому что каких-то жалких несколько миллиметров отделяли нас. Несмотря на черствость и сухость её болезненных губ, они были теплыми, а невесомость поцелуя делала их нежными против её воли. Ох-х, уверен, этим поцелуем она ни в коем случае не хочет доставить мне удовольствие, будь шанс, она с радостью блеванула бы мне под ноги черной жижой этих левиафанов, и если не вслух, то этим взглядом так бы и сказала: — «Ну что тебе понравилось, Король дерьма?» Но она в точности делает всё наоборот. Томный вздох наслаждения вырывается из моих губ, и ухватившись за мысль, что от неожиданного желания и наваждения, я всё это время бездействовал. Забавно, сам растерялся, как неопытный подросток-мальчишка. И от кого? От неё. От Яны Шварц, друг и «семья» Винчестеров, самая обыкновенная девушка, каких миллион на земле. Хотя её задницу я всегда отмечал привлекательной и аппетитной, но не более. Она не должна меня так возбуждать. Не должна заставлять меня желать большего. В штанах уже так тесно, что доставляет дискомфорт. Как неприятно это признавать, но в этот раз я нарушу границы дозволенного. Хотя какие границы мне писаны? Я — Король! И границы существуют для остальных, но не для меня. Я лишь распоряжаюсь тем, что теперь принадлежит мне как и когда хочу. Теперь, с той самой секунды, когда её губы прикоснулись к моим собственным, она стала моей. И я хочу глубже, чувствительней, хочу прикоснуться к ней, к её аппетитной попке, хочу узнать вкус её поцелуя. Не воздушного прикосновения губ, заставленного через силу, а настоящего поцелуя, когда и она отвечает, принимая в себя мой язык, будто сама желает узнать мой самый смак. И мысль от того, что ты будешь сопротивляться, вызывает во мне диссонанс. Мне хочется, чтобы тебе было неприятно, больно, хочу, чтобы ты сопротивлялась и осознавала то, что я не остановлюсь, пока не захочу, что ты бессильна против этого, но… я хочу также сильно, чтобы ты, Яна, ответила мне. «Я всё равно это сделаю, потому что я так хочу, и плевать, какой будет итог», — промелькнула мысль, прежде чем я почувствовал, что она начала отстраняться от моих губ. НЕТ! НЕ СМЕЙ! Панический, мимолетный внутренний крик, который останется незамеченным. Потому что я не хотел заметить его, признать, что он был отчаянным и умоляющим. Я никогда не умоляю. Никого. За секунду, когда Яна должна была полностью отстраниться от меня и облегченно вздохнуть, я раскрываю губы и с силой, жадностью, чуть ли не прокусывая сухую и нежную кожу до крови, целую её, беря инициативу на себя. Мой порыв был настолько сильным и отчаянным, что под напором мы с Яной преодолели то расстояние, где моя ладонь тыльной стороной резко ударяется о деревянный столб, придерживая её голову за затылок. Левая рука спускается ниже по талии, пока не останавливается на ягодицах, но не сжимает их, а легкими движении поглаживает, подушечками пальцами прощупывая объем. Четыре секунды. Ей потребовалось четыре секунды, чтобы осознать, что произошло. Что больше целует не она, а я. Тепло и невероятно приятно, оказывается, терзать её губы, когда язык исследует рот и приникает всё глубже, умудряясь переплетаться с её упрямым язычком. Она не отвечает, Яна сразу начинает сопротивляться и глухо мычать. Старается плотней сжать губы, насколько это возможно в таком положении. Ответить мне. Немедленно. Крик возмущения или же боли, оттого что её рука больше не придерживает рану, плевать. Больше никакого гребаного расстояния между нами, вплотную, что через ткань наших одежд я чувствую её жар. Я не отпущу тебя, пока ты не ответишь мне. Ты должна, ты теперь моя. Подчиняйся своему Королю. Ощущаю через костюм её левую руку на груди, как пытается ударить кулаком, но безуспешно, я лишь сильней притягиваю голову, чуть дергая за волосы, требуя большего. Другой рукой сильней сжимаю её ягодицу. Не замечаю, как ногой раздвигаю её же ноги, устраиваясь поудобней. Возбужденный член упирается прямо в промежность, и от этого прикосновения разряд похоти проходит по телу. У тебя нет выбора. ОТВЕТЬ СЕЙЧАС ЖЕ! Яна издает какой-то утробный звук. Крик, всхлип, возможно, ей не хватает уже воздуха. А может, стон? Но именно после этого звука она отвечает мне. Раскрывает полностью губы навстречу. Не с такой жадностью, не требовательно и уж тем более не властно, но… она отвечает, подстраивается под меня, будто старается быть покладистой, пытается угодить. Кулак её расслабляется, и лишь ладонь покрывает мою грудь, не стараясь оттолкнуть. Ослабляю хватку, лишь придерживаю затылок, запустив пальцы в её густые волосы. Двойной экстаз накрывает меня, когда Яна двигается губами навстречу, тянется и не уворачивается языком, позволяя его поймать и посасывать. Отрываюсь от её губ, но не от языка, чувствую её глубокий вдох, больше похожий на писк от удивления. Замечаю, как на её глазах поблескивают слёзы, но не заостряю на этом внимание. Прежде чем окончательно отпустит Яну, облизываю её губы и зубами ловлю нижнюю, чуть покусывая. Её судорожный вздох обжигает рот и щеки, а тело затрясло, как осенний лист при порыве ветра. Вкусно. Мне понравилось. Мы обязательно это повторим с продолжением, девочка моя. Похотливая мысль так и извивается в голове, требуя немедленно её осуществить, ибо тело на взводе и требует разрядки. Мимолетно кидаю на неё оценивающий взгляд. Сама мысль замечательная и блаженная, но её состояние, а еще мальчики, которые наверняка уже заметили её отсутствие, когда милая Яна еле на ногах стоит, да ещё и с температурой. Да и она сама, без криков и слёз не обойтись… Нет, ещё потеряешь сознание во время процесса, весь кайф обломаешь. А сейчас мне срочно нужны мои игрушки-шлюшки. Проклятие, как же ты смогла завести меня, да ещё так?! Кто там сейчас на месте? Оливия? Джулия? Или как там её… — После заката, лапуля, не забудь… — выдыхая ей в лицо, прошептал я сдавленным голосом от возбуждения. Отныне ты в моей власти. И перед тем, как исчезнуть, слышу вой ветра за дряхлыми и прогнившими стенами амбара.***
Ветер резким рывком обрушивается за окном так, что рама с перекладинами чуть задребезжала, по рукам, которые находились на подоконнике, прошла вибрация, а до ушей с диким воем долетает интенсивный треск древесины и вой ветра. Тык…вууу…тык, тык.вууу… Вибрация показалась мне настолько сильной, что я против воли отпрыгиваю от окна с громким вздохом от мимолетного изумления. Вот что бывает, когда отключаешься от настоящего и возвращаешься в прошлое. Вернуться обратно не легче, чем попасть туда; ведь ощущения реальны, что запутаться, где тогда и сейчас, не тяжелей, чем перепутать слова, когда читаешь книгу при тусклом освещении. Поэтому я дрожу, как при лихорадке, дрожу так, будто меня лихорадит, дрожу от страха, что Кроули вот-вот появится передо мной и снова сделает то, что тогда. Или сейчас? Я сильно тряхнула головой и стряхиваю с себя несуществующие объятия (Кроули) кого-то, пытаясь полностью вернуться в действительность, не только ощущениями тела, но и разумом. Его здесь нет, сейчас его нет рядом со мной, а значит относительно я пока в безопасности. Нет, Яна. Ты больше никогда не будешь в безопасности. Не получается. Не получается остановить эту дрожь, не получается убедить себя в том, что я дрожу от холода, а не от страха перед ним… Что это тогда было? Что Кроули хотел мне этим показать? Напугать? Унизить? Сделать больней? Или сделать себе самому прекрасному приятное, тем самым поощрить свое эго? Зная этого извращенца, скорей всего, всё — его двигало всё это дерьмо. Нет, нет… возможно в начале он хотел поиздеваться, зная отлично с самого начала, что я не хотела скреплять сделку поцелуем, только в начале, но потом там было только одно… одно. Желание. Похоть. Вожделение. Как не назови, но скрывать от себя это я больше не имею право. Ради себя же. Он хотел этого. Кроули просто хотел меня целовать, хотел, чёрт возьми, чтобы я ему ответила. Всё просто и понятно, как ясный и проклятый божий день. Разве не это я поняла, когда почувствовала его эрекцию, до того как он на меня почти что набросился? Надеяться на лучший исход сделки после его реакции тела на мой поцелуй было бессмысленно, но… но чёрт тебя дери Кроули, ты ведь был так спокоен, даже каким-то отстраненным, ты даже сначала не целовал меня, ни одного движения, чтобы понять, предугадать, что ждать от тебя дальше. Ты просто сорвался, как адский цербер, увидевший свою добычу. Разве все его действия, движения губ и языка, руки, которые крепко держали и притягивали ближе, разве всё этим он не говорил, что хочет чтобы я ответила?.. Чем глубже его язык проникал в меня, он говорил: ответь мне, ты должна, потому что ты теперь моя. Притягивает голову ближе, дергая за волосы, говоря: ответь мне, я не отпущу тебя, пока ты не ответишь. Раздвигает ноги, устраиваясь так, чтобы я явственно ощутила его упирающий член в мою промежность, крича в ярости: ответь сейчас же! Если будешь и дальше сопротивляться, я трахну тебя прямо здесь и сейчас! (тык, тык, вууу тык, тык, вуууу) Отворачиваюсь от бледного и умирающего света из окна, тихо оседаю на пол, притягивая коленки, чтобы спрятать лицо, и громко всхлипываю носом, сильней зажмуриваю глаза. Тело так сильно затрясло, что ноги подкосились бы сразу, если бы я все ещё стояла. Боже, помоги, мне так страшно. Нет больше смысла и сил притворяться, что всё относительно «нормально». Этой нормальности в моей жизни уже нет с тех самых пор, как я познакомилась с братьями Винчестерами, которых всегда преследовала какая-нибудь проблема. Просто было время не думать об этом, было время думать, что какое-то чудо, будь это хотя бы смерть от зубов левиафанов или от других тварей, поможет мне избежать своей участи раба. Надежда, что те самые братья не дадут меня в обиду. Но нет, я ещё та везучая девчонка, ведь уже, проклятие, неделю живу в особняке Короля Ада и жду, когда он придет и сделает это! Что это? Медленно убивать? Пытать? Трахнет, как свою личную шлюху? На всё это он имеет полное право. Этот оценивающий взгляд перед самым его уходом… Кроули, ты смотрел и думал, смогу ли я принять тебя сейчас… Ха-ха! Неужели только тогда до тебя дошло, в каком я состоянии?.. Это ещё раз доказывает, какой же ты мелкий и мерзкий извращенец, продавший свою душу за три дюйма ниже пояса! Мне становится смешно. Слёзы текут по щекам, но не стирают мою улыбку и звонкий смех, будто мне рассказали самый смешной анекдот на свете. Так смешно, что я сильно опрокидываю голову и не замечаю, как затылком ударяюсь о подоконник. Пустой особняк вмиг наполнился истерическим гоготом. — Ха-ха-ха! Принять прямо сейчас. Ха-ха. Тогда! Ха-ха! Ведь поцеловать смогла и почти ноги раздвинула!!! Ха-ха-ха-ха!!! Мелкий и мерзкий извращенец, вот ты кто, Кроули, а не Король Ада! Ха-ха!!! Смех обрывается резко, когда на секунду мне показалось, что я услышала отчетливое, но искаженное, более безумное эхо, за щелью в другой комнате; услышала его из темноты, как в ответ. (тык, тык…вуууу тык, тык вуууу) Нет, так нельзя… Нельзя подаваться страху и истерике, а позже и панике — оно обязательно придет. Разве Винчестеры бы сдались?.. (тем более такому козлу, как Кроули?) «Никогда не сдавайся, даже если впереди только мрак». Кто из них мне это сказал? Память неотчетливо, но подсказывает, что это был Дин. Ведь именно его голос произнёс эти слова сейчас. Хотя разницы никой, Дин, Сэм или Бобби — все они мне говорили это, только каждый по-своему, по-разному показывали, как идти дальше во мраке. И… о господи, ребята, вы мне так нужны! Даже сейчас, попав в чистилище, Дин и Кас не сдались! Я не верю, что они погибли, не верю, что сказал Кроули, и если… это случилось, они не сдались без боя. Даже сейчас Сэм всё равно не сдается и ищет выход, путь, хоть какую-нибудь зацепку, чтобы вытащить нас из чистилища. Слабо верится, что Кроули так и рассказал Сэму, что я у него. Всё верно… он ищет нас. И он не сдастся, пока не найдет кого-нибудь из нас. И даже Бобби не сдавался, когда умирал, и всё же смог передать важную информацию насчёт левиафанов ценой своей жизни. Также и я не сдамся Кроули. Не сейчас, не в самом начале, когда ничего ещё не произошло. Впереди только мрак и боятся бессмысленно и напрасно. Потому что я уже во мраке. Уже самое страшное случилось. Только сейчас я понимаю, что глупо было бы готовить себя к этому. Перед смертью не надышишься, так же и морально к неописуемой боли себя не подготовишь. В реальности всё по-другому, всегда больней, страшней, ужасней и безумней — на то это жизнь. Всё, что я только могу это пообещать себе и ребятам, что просто так не сдамся. Будет больно, очень страшно, уже заранее знаю, что буду умолять его прекратить и просто прикончить меня, но это не значит, что я сдалась. Пусть моя жизнь принадлежит самому Дьяволу, но сама я, что делает меня самой, Яна Шварц, которую Винчестеры считали своим другом и семьей — Кроули не получил. И никогда не получит. Господи, мне очень страшно. Но я не сдаюсь. Последний раз тыльной стороной правой руки протираю щеки от сухих соленых дорожек и тихо поднимаюсь на ноги. Тонкая и яркая пурпурно-розовая полоса заката на горизонте не дает миру полностью погрузиться в сумерки, а то и в ночь с грозовыми тучами. Последняя полоса надежды во мраке. Спускаясь по лестнице, в коридоре я увидела лишь кромешную тьму, только тоненькие полосы из-под дверей и бледный сумеречный свет из окон помогли мне дойти до комнаты. Хотя заходя в «свою» комнату, я всё же умудрилась споткнуться о проем, отчего сильно зашипела от боли и лишь быстрей рухнула на кровать. Снимаю только обувь и сильней укутываюсь в одеяло. Так кажется (безопасней) теплее и, повернувшись лицом к стороне окна, тихо вздыхаю. Никакой ярко пурпурно-розовой полосы. Только маленькие участки бледно-оранжевого неба в темных тучах. Первый раскат грома долетает до особняка. Закрываю глаза, но против своей воли крепче зажмуриваю их. Нужно поспать и хорошенько отдохнуть. Возможно, это мои последние спокойные дни. Путешествие во времени даже в своей голове отнимает много сил. Тем более сон теперь единственное средство, которым можно забыться и единственное место, где я свободна и могу расслабиться. Где точно никогда не будет Кроули. Если только не присниться кошмар. И только сомнения и снова страхи могут испортить всю идиллию. «Вдруг, он обманул тебя? От демона это вполне ожидаемо, и твоя мать давно умерла. Получается, ты продала свою жизнь зря». Я шла по темному коридору, а разочарованный и злобный голос Сэма застал меня врасплох. Точнее, снова. Чёрт, это действительно заставляет меня задуматься каждый раз: а не соврал ли мне Кроули? Что вдруг, это был изначальный его план, и моя мать давно умерла и… Нет. Кроули не стал бы врать. Только не в этом деле. Наверное, единственное, что для Кроули святое в этой жизни, так это честное заключение сделок. Вспомнить хотя бы того демона, который мошенничествовал со сделками, Гая. Как же тогда он разозлился, что тот красноглазый обманщик предпочел бы больше, чтобы его зарезал Дин, чем пытал Кроули. Мурашки невольно проходят по телу от этой мысли. Могу поспорить, что Кроули и не заметил бы меня тогда, если бы Сэм не спросил, как я. Потому что, цитирую слова Кроули: тупой и недальновидный кретин Гай чуть дырку в животе мне не проделал. Что получается, чуть не лишил жизни человека, которая уже тогда принадлежала Королю… Нет, достаточно с меня сегодня путешествий во времени, можно и так догадаться, что его мимолетный взгляд или что-либо ещё был красноречивей любых слов. Как только ребята всё это не замечали. Но слова Сэма ещё тогда дали свои плоды, что теперь я уверена в своем решении — (попросить) потребовать доказательства того, что моя мать жива, полностью здорова или почти окрепла. Я имею на это право. Пусть перенесет меня туда или принесет фотографии или ещё что-нибудь, но пусть покажет, что моя мама жива и здорова. И только тогда я обрету спокойствие… за маму, за семью. А для себя я могу забыть, что такое слово «спокойствие»… когда всё время не боишься и просто живешь… радуешься и свободно дышишь… когда солнце твоё… Мысли становятся несвязными, чувство невесомости обволакивает всё тело, веки расслабляются, дыхание ровное, а посторонние звуки уже не воспринимаются как реальность. На краю сна и чужое прикосновение будет казаться таким же невесомым… Ч-что?.. Я резко распахиваю глаза и вижу только кромешную тьму, даже очертание мебели ни чёрта не видно. И так же быстро зажмуриваю их, ругая себя последними словами, которые могли прийти нам ум, когда неожиданно пробуждаешься от прикосновения Кроули. Одному только богу известно, как я не задрожала всем телом, и дыхание моё осталось таким же ровным, как во сне. Почти. Ровным, но не спокойным. Может, мне снится кошмар? Последняя надежда разбивается вдребезги, когда ночной гость шумно вздыхает (его вздох) а рука под одеялом прикасается к моей талии через бежевую рубашку и медленно спускается, вниз комкая одеяло дальше. Чувствую, как материя осталась в ногах, а рука Кроули возвращается на мою талию и… ничего. Он просто стоит возле меня, положив руку мне на живот. Тепло ладони явственно ощущалось, но что больше чувствовалось и пугало до дикого крика — это его взгляд. Он рассматривает меня. Как он вообще может видеть меня в темноте? Зачем он рассматривает меня?.. Через минуту, которая казалась как минимум часом, он убирает свою руку, но его взгляд всё ещё гулял под моей кожей, вызывая табун мурашек. Шаги. Но… не в сторону двери. О, нет, пожалуйста… Он хочет подойти со стороны… Мысли обрываются в пропасть, как только пальцы Кроули дотронулись до моих губ. Как?.. Как у меня получилось задержать дыхание меньше, чем на три секунды, когда его большой палец поглаживал мою нижнюю губу? Не закричать, не шевельнуться, а только задержать дыхание на несколько секунд и дальше лежать смирно. Виски… до носа долетает запах алкоголя и его одеколона (такой неприлично близко знакомый) серы, и неуловимый запах… его тела. Пожалуйста, не прикасайся ко мне… Просто уйди, не трогай, молю, пожалуйста… прошу. (прошууйдипрошууйдипрошууйдипрошууйдипрошууйдипрошууйдипрошууйдипрошууйдипрошууйди) Это продолжалось меньше минуты, но для меня казалось вечностью, когда его пальцы аккуратно спустились к моему подбородку и снова вверх, еле прикасаясь к щекам и уголкам глаз, напоследок поправляя прядку волос. Громко хмыкает. Шаги. Теперь точно к двери, но мурашки никуда не пропали. Он всё ещё смотрит на меня. Мерзкий извращенец. Скрип двери. Шаги в коридоре, которые быстро отдаляются в глубине дома. Руками быстро закрываю себе рот, чтобы ни один звук не вырвался из меня, но сдавленное мычание выходит против воли и ужаса (вдруг он услышит?) и медленные дорожки слёз скатываются по щекам и пальцам. Нет, и спокойный сон тоже Дьявол отобрал у меня.