***
— Сука! Похотливая мразь! Шлюха! — от пощечин на бледной коже Ведьмы расползаются уродливые пятна, но девушка не отходит, не отворачивается. Терпит. Терпит даже тогда, когда от очередного удара широкой лиловой ладони губы разбиваются и во рту становится солоно от крови. Впрочем, вид калиновых смазанных подтеков на собственных пальцах, кажется, отрезвляет Мавра. Или он просто устает бить. Воздуха катастрофически не хватает, то есть его, конечно, предостаточно в огромной стайной, где сейчас только двое, но вот он категорически не хочет попадать в легкие Мавра, как бы тот ни старался втянуть в себя побольше этого ч е р т о в о г о в о з д у х а Д о м а. Кажется, будто Мавр из фиолетового становится черным, а вместо привычного сиплого дыхания — чавканье какого-то болота. Ведьма поспешно поднимается, дергает створку окна — весна с запахом промчавшегося дождя и поломанных сочных стеблей тюльпанов. Их последняя весна. «Лучше бы до смерти заколотил. Осточертело всё.» — думает Ведьма, утирая кровь рукавом рубашки и беспокойно оглядываясь на Вожака. — Я Гвоздя позову, — губы, будто чужие, отказываются внятно произносить слова. — Пошла вон! — с неожиданной силой ревет Мавр. Дверь приотворилась ровно настолько, чтобы впустить тощую жилистую фигуру толкальщика. Гвоздь не подслушивал — нет, ни в коем случае. Он давно привык чувствовать, когда нужен Хозяину. Как собака. Впрочем, все они были псами Лилового Чудовища — верными и преданными. Только вот одна сучка… Мавр начал опять закипать и было потянулся за ремнем, но Ведьма, благоразумно воспользовавшись приоткрытой дверью, выскользнула в коридор, прошелестела длинной юбкой до своей спальни и там, упав на кровать, зло заплакала. Она с удовольствием провела бы так все невозможные дни до Выпуска — одна, в маленькой девчачьей спальне, зарывшись в подушку, но по волосам уже кто-то легко проводил рукой и певуче что-то шептал, успокаивая. — Он хотя бы обращает на тебя внимание, — на эти слова Герды Ведьма приподняла голову и уставилась дикими черными глазами в синие, печальные глаза подруги. — Меня он уже давно не замечает, — Герда, не выдержав взгляда Ведьмы, отворачивается, глядя на старую куклу, брошенную кем-то в угол подоконника в незапамятные времена. Ведьма резко сдергивает себя с кровати и, шлепая босыми ногами, идёт в душевую. Скоро ужин, а Мавр терпеть не может, когда опаздывают.***
Посередине стола сидел Мавр. Насупившийся, мрачный, подобный тяжелой грозовой туче, он исподлобья оглядывает стаю, тяжело и неохотно поворачивая голову в сторону девушек. Шушукаются. Даже не надо слышать, чтобы знать, о чем. «Это правда… а Он… и вчера…» и с завистью косятся друг на друга. Место по правую руку от него — обычное место Ведьмы — сейчас свободно. Дурехи… Лис — заместитель Фиолетового, второй в стае Маврийцев, последний на Выборе, плавно усаживается рядом, поворачивает свою острую морду к Вожаку и елейно бормочет: — Сон разума рождает чудовищ, Вожаче. Мавр кивает, сипло бросая: — Знаю. Действительно, знает. Знает себя — вспыльчивого, несдержанного, вынужденного загонять, забивать чувства и порывы, уподоблять душу нелепому, неуклюжему телу, дозволяя принимать решения лишь разуму, но чувства капризны, сильны, прорываются, выплескиваясь, чаще всего, как сегодня — в гневе. Ему донесли о переписке Ведьмы и Черепа. Информация из стаи Черепа — этот идиот совершенно забыл об осторожности — и к обычному брезгливому раздражению по отношению к Черепу примешивается ещё и дурацкая, вылезающая откуда-то из детских времен обида. Обида за Ведьму — мог бы и поаккуратнее с ее письмами. Обида за себя — могла бы с самого начала сама во всем признаться. Если не Вожаку, то другу. Впрочем, неуместные чувства быстро и привычно забываются, уступая место расчетливым рассуждениям: «Это хорошо, что Череп такой недоумок. На этом можно сыграть. На Ведьме сыграть». Ведьма сидит каменным изваянием, натянув шляпу чуть ли ни на нос. Мавр перестает морщиться и кривиться — решение принято. Он почти улыбается. Разговоры за столом становятся громче, уже звенит чей-то смех. Вожак машинально разламывает кусок хлеба, крошит, скатывает шарики. С противоположного конца стола за рассеянными движениями распухших, но странно-чувственных пальцев следит Герда — напряженная, с прорезавшейся тонкой вертикальной морщинкой между ровных бровей. Мавр случайно ловит ее взгляд, но продолжает отвлеченно ломать хлеб, будто и не смотрит на его уродливые руки жемчужина стаи золотоволосая подруга Ведьмы. Лис вопросительно смотрит на Вожака. Мавр бросает коротко: — Забирай. Конопатый, хитроглазый, с дурацкими белыми перьями в рыжей шевелюре, Лис, не скрывая довольной ухмылки — подарок Вожака действительно щедр — выходит из столовой, мимоходом коснувшись хрупкого плеча Герды. Девушка вздрагивает и, уже не скрываясь, смотрит на Мавра вопросительно, неверяще, но покорно встает из-за стола и уходит за Лисом. Ведьма, не сдержавшись, фыркает — Мавр мог бы удержаться от публичного вручения награды. Теперь все в Доме, у кого хоть как-то работают мозги, просчитали, что Ведьму сдал кто-то из информаторов Лиса. Одна из девушек осмелев, после внезапной отставки двух ближайших фавориток, звонко спрашивает, будет ли Вожак сегодня смотреть кино? Все, как по команде, перестают жевать и поворачивают головы в сторону Лилового Чудовища. Раньше, когда его вожачество и его стая только-только формировались, подобное внимание всегда вызывало в нем смущение и робость, о которых ни в коем случае нельзя было знать никому. Знала о них только Ведьма. Сейчас же Мавр совершенно равнодушно кивнул — да, пойдем смотреть кино. Задавшая вопрос девушка кивок истолковала верно — с Вожаком пойдет она! Теперь главное ей не быть такой навязчивой дурой, как Герда, и такой стервой, как Ведьма. Девчоночье шушуканье разрастается. Мавр чуть приподнимает тяжелую левую кисть, и Гвоздь, тут же выкатывает его из столовой. Часть стаи выходит следом — Вожак терпеть не может одиночества. Вопреки обыкновению, Ведьма остается.***
В темноте кинозала никто из поглощенных невозможной псевдо-исторической белибердой Маврийцев, не заметил, что Ведьма предпочла уйти, не дождавшись финальных титров. Никто, кроме той, что теперь сидела по правую руку Вожака. Девушка быстро шепчет, обдавая теплым яблочным дыханием мёртвенную кожу Мавра: — Она ушла. Хочешь, я узнаю, куда? Ни движения, ни слова — только тяжелое дыхание Лилового. К концу весны Большая игра Старших перетекает в заключительную фазу.