Легко

Отис ест мармеладки, без какого-либо умысла облизывает пальцы. Мэйв курит. В трейлере темно (просрочен счёт за электричество) и прохладно (поздняя осень, та её часть, когда Мэйв до последнего кутается в кучу одеял, но не использует обогреватель). Отис сидит на диване и не подходит, как деталь из другого паззла. Мэйв хочет выкинуть его отсюда к чертям, но хмурится и молчит. Она сама не знает, чего сейчас хочет, она нервная и склонна к спонтанным решениям. Типа перевернуть всю свою жизнь за один вечер: испугать (ся?) родителей милого доброго парня, убежать, завраться, поцеловать единственного человека, который не высмеивает её воображаемую распущенность тем самым изменив тому самому милому доброму парню. Мэйв зовет Отиса к себе на самом деле на чай и очень надеется, что Отис поймет правильно. Мэйв не знает, чего хочет, но сейчас это усиливается стократно. Отис откашливается. — Так, эм, что мне делать? Мэйв вспоминает, что не ставила чайник, не доставала кружки и смотрит куда-то выше его головы уже несколько минут. Это должно быть чертовски некомфортно. Интересно, почему Отис всё ещё здесь? — Отис, почему ты всё ещё здесь? — выпаливает Мэйв, не заботясь об этикете. Она уверена: сегодня она уже сделала всё самое худшее. И завтра ещё надо поговорить с Джексоном. — Ты позвала, а я так хочу узнать тебя получше, что не могу упустить ни одного шанса приблизиться к тебе. Даже если это значит сидеть в трейлере среди ночи и молчать. Отис замолкает, похоже, сам ошеломленный собственной искренностью. Мэйв думает, с чего бы ему хотеть узнать её получше. Разве полшколы не думает, что всё о ней знают. Разве Отис думает иначе? Они никогда не говорили об этом. — Смело. — Ага. Я сам удивился. Наверное, полумрак располагает. И дикое желание найти хоть какое дело. И ты. В общем, для меня ты — это почти всегда объяснение. Мэйв коротко и резко вздыхает и знает, что Отис заметил. Но он не спрашивает. Он предоставляет ей возможность выгнать его или принять его случайные откровения. — Я не знаю, как на это ответить. — Я ничего не жду. Знаю, что ты ошарашена и, возможно, о многом жалеешь. Если хочешь, мы никогда больше не будем об этом даже говорить, я всё пон… — Отис говорит ровно и спокойно, но его лицо немного дергается и рука тянется к шее. Мэйв верит в его слова, но не верит в то, что они даются ему легко. Мэйв не хочет сегодня ещё драм. — Перестань, Отис, я не собираюсь отрицать твое существование или моё решение. Ну, решение поцеловать тебя. Да, я признаю это. И я не забуду и не буду делать вид, что забыла, как это бывает во всех этих фильмах с красивой картинкой и жуткой моралью. Мы обязательно поговорим об этом. — Отис набирает воздух и хочет что-то добавить. — И я поговорю с Джексоном завтра, спасибо, что сомневаешься в моей добросовестности, — говорит Мэйв, но уже шутливо, каким-то образом напряжение покинуло её тело за время недолгой речи. Может, ей самой нужно было признать это состоявшимся. Не сном и не иллюзией больного ума. Мэйв пока ещё не сошла с ума, спасибо сомнительным генам родителей, выявленных психических заболеваний в известной части её рода не было. Тут так много места для уточнений, но Мэйв так не хочет выявлять предрасположенность к чему-то ещё кроме блуда, алкоголя и наркотиков. Поэтому Мэйв выдыхает и расслабляется. — Я не собирался ничего тебе говорить! — возмущается Отис и так эмоционально всплескивает руками, что Мэйв, наконец, вспоминает, что у них тут подростковая драма, а не арбитражный суд, и смеётся. Отис замолкает. — Давай потанцуем? — предлагает Мэйв. Это так на неё не похоже. Сама она объясняет это слишком насыщенным днём и желанием заменить чем-то разговоры. Но арбитражный суд, если бы его вдруг созвали ради её подростковой драмы, сказал бы, что она чувствует себя настолько комфортно рядом с Отисом, что позволяет себе быть глупой и беспечной, опускает щит, снимает броню. Мэйв верит, что её не ранят. Они танцуют, устают, ложатся на диван и соприкасаются плечами. И не перестают говорить. Не об изменах или отношениях, нет. О мёде и катании на лошади, о куче вещей, что делают ближе, не имея вселенского значения. Они лежат поверх одеяла в темноте и смеются так, что воздух выскакивает из легких, смеются до хрипоты. Мэйв не вспомнит потом, о чём они говорят. Её сердцебиение стучит по позвоночнику. Уродливый манипулятор внутри поднимает голову. Она хочет заполучить обещание. Хочет попросить. «Скажи, что ничего не изменится, что бы я ни сделала. Обещай».