1. Джошуа
2019 год… офигеть. Джошуа Уэббер покачал головой. За плечами — очередной альбом, долгий тур и номинация на «Грэмми». «Грэмми» они опять не получили, вероятно, этого следовало ожидать: за рефлексию пятидесяти-с-лишним-летнего рок-музыканта такого обычно не дают. Только если ты Игги Поп, может быть, и при этом подашь эту самую рефлексию в форме, близкой к шансону… Однако ж, название Mary Of Iron зазвучало снова, и на концертах по-прежнему было полно молодёжи. Свежая кровь. Порой Джошуа задумывался, как дети новых поколений воспринимают их музыку. И сам обрывал свои же мысли: понимают как-то. На свой манер. Пусть не до конца, но понимают… Вряд ли они узнают когда-нибудь истинные причины, вдохновившие Джошуа на написание песен — всю эту историю с реинкарнациями. Историю со Стэнни Скаем и Домом. Даже сейчас Джошуа было странно, что это прошло мимо прессы; выработавшаяся за «звёздные» годы паранойя, словно недоверчивый зверёк, то и дело настораживала уши, принюхивалась, но всё было чисто. Осень 2016 казалась ярким сном, из тех, что запоминаешь на всю жизнь, не детально, а по общему ощущению. Стэнни тогда туманно написал ему, что едет путешествовать. Писал ещё пару раз — и замолчал. Его образ постепенно бледнел, сливаясь с образом погибшего Стэна Лэйни. Мальчик-призрак. Был ли он? Как-то Джошуа и Зак специально решили просмотреть записи с заковых камер, но оказалось, что непредвиденный сбой электричества совпал с поломкой системы слежения. Все данные вплоть до 1 января 2017 года потерялись. Зак ещё некоторое время разбирался с фирмой, занимающейся обслуживанием оборудования, а Джошуа уже тогда ощутил привкус фатализма. Леон Старлесс ожидаемо оказался в отъезде. Карл Моррисон, правда, подтвердил реальность истории, так что их осталось трое — Джошуа, Зак и Карл — а для всего остального мира Стэнни Скай не то, что пропал: просто никогда не существовал. Что будет, если исчезнут все мои записи? Что будет, если в мире не останется ни одной плёнки, ни одной пластинки, ни одного компьютерного файла, связанного со мной? Даже если физически я продолжу существование, будет ли оно подтверждаться зеркальной реальностью воспроизводимых фрагментов? — Джошуа наполовину пропел, наполовину сыграл на гитаре эти слова в заключительном треке шестого полнометражного альбома Mary Of Iron. — Считать ли тебя живым, если всё, что осталось от тебя — это файлы, пластинки, плёнки и записи? Строки на клочке бумаги, потерявшие цвет безделушки. Где живёшь ты? Только в сердце, пока оно бьётся. Нет, с таким «Грэмми» не выигрывают, Зак был прав. При этом Джошуа не ощущал больше тяжести, той гнетущей тяжести, что прочно поселилась в нём ещё с середины 1990-х годов, когда стало ясно, что Лэйни не вернётся; в какой-то момент он понял, что не просто существует, а по-настоящему живёт. Ему было и горько от лет, прошедших точно в тянущемся беспокойном сне, и легко оттого, что сон этот наконец кончился. Пятьдесят — хороший возраст, как сказал ему Карл, старше Джошуа на два года, — а дальше будет ещё лучше! Теперь Джошуа даже верил в это. Его самого поражало странное спокойствие, с каким он принимал исчезновение Стэнни Ская, более того, Джошуа интуитивно чувствовал, что всё прошло правильно, и удерживать парня не имело смысла. Словно огромное колесо повернулось наконец, и какой-то долгий этап жизни остался позади, для того только, чтобы открылся другой, новый. Сейчас, в конце года, Джошуа чувствовал себя усталым — и обновлённым. И, может быть, именно поэтому обратил внимание на то, что прежде прошло бы мимо него. Вернее, на того. Гаррет Морган, смутно знакомый по диким концертным выходкам, старательно описываемым в музыкальной прессе, смотрел на него из затемнённого угла холла лос-анджелесского дома Бенджамина Макларена, судя по всему — их общего друга. Джошуа отсалютовал Гаррету стаканом с диким бенджаминовским коктейлем, Гаррет улыбнулся ему. Результатом их знакомства на этом вечере стало несколько спонтанных сперва — и упорядоченных после — репетиций с Гарретом старых песен Mary Of Iron. Чарли Винсент против не был, да, в любом случае, Джошуа и не собирался менять его на Гаррета, у того явно был свой путь. Они отыграли вместе несколько концертов под Рождество. Гаррет — неожиданно тихий, даже интеллигентный, примостившийся на краешке табурета, в узких чёрных джинсах и свободном чёрном свитере отчего-то казался Джошуа то ли гигантским чёрным котом, то ли фантомным негативом Лэйни — тот, хотя и был на их последнем концерте тоже в чёрном, так и остался для Джошуа связанным с солнцем. Может быть, дело было в его длинных, просвеченных светом золотых волосах в ту пору, когда они познакомились. Гаррет был острижен коротко, по моде — виски и затылок выбриты, и только на макушке волосы подлиннее формируют хохолок, который временами убирался в забавную «гульку». Голубые ирландские глаза, сочный вокал, который приходилось сдерживать на тягучих, точно тёмная смола, песнях Mary Of Iron. Гаррету было уже около сорока, но на фоне Джошуа он казался мальчишкой, смотрел снизу вверх — хоть был и выше Карла Моррисона, но до роста Джошуа не дотягивал. Подтянутый, мускулистый — полная противоположность Лэйни. 23 декабря они надолго застряли на парковке возле клуба, где проходило выступление «Джошуа Уэббер соло». Был уже почти час ночи, но Гаррет всё не уходил, а Джошуа никак не мог как следует попрощаться с ним. Наверное, потому, что не хотел. Наконец, они решили пойти в бар. Уже прикидывая, куда бы лучше, Джошуа вспомнил, что он при автомобиле. Неожиданно для самого себя он предложил поехать в свой лос-анджелесский дом. Чувство дежа вю накатило, когда миновали поворот, на котором три года назад Джошуа подобрал Стэнни Ская — всё тот же автомобиль, та же дорога. И так же занято пассажирское сиденье рядом. В холле, украшенном к празднику Джошуа лично, Гаррет первым делом схватил в охапку обоих котов, которые потом ходили за ним хвостом всё оставшееся время. В итоге он и Джошуа сидели в гостиной при приглушённом свете, пили вино и смотрели старые записи Mary Of Iron, кое-что даже из того, чем Джошуа ещё ни с кем не делился, кроме непосредственных участников событий. Открывать эту, с одной стороны, всем известную часть личности Джошуа Уэббера, а с другой — открывать её не с парадного хода, а с чёрного, с собственных съёмок старой камерой: Стэн улыбается и машет, изображает, будто его тошнит попкорном, подкрадывается к Заку Диксону, чтобы столкнуть его в бассейн — это было что-то совершенно новое для Джошуа. С Гарретом было интересно говорить. Как музыкант, он многое понимал с полуслова. Как человек — как будто бы даже телепатически. Коты то пытались взгромоздиться на колени, то проталкивались между сидящими мужчинами, урчали, высказывая довольство и уверенность за происходящее. Гаррет, посмеиваясь, трепал их за ушами, гладил подставляемые под руку спинки. Они поговорили о совместной работе — опыт оказался хорош. Близилось утро, но у Джошуа, возбуждённого разговором, сна не было ни в одном глазу. Это означало, что через сутки — как раз на Рождество — он свалится мешком угля и не будет реагировать даже на кошачьи вопли, а вот Гаррет попросил разрешения сварить кофе. — Иди, — сказал Джошуа, занятый разбором компьютерных папок с материалом, который ещё можно было бы показать и обсудить. — Кофе-машина там. — Он махнул рукой. — Капсулы в коробке рядом. Гаррет покачался на носках и тихо ушёл; коты, вообразив, что их ждёт кормёжка, стрелой понеслись следом, голося на пару. Именно в этот момент раздался звук открываемой двери и знакомый голос объявил из холла: «Я вернулся!» Гаррет показал голову в гостиной. Джошуа, не понимая, что происходит, встал и как сомнамбула пошёл на голос. — Джошуа? — Гаррет догнал его. — С тобой всё окей? Холл был пуст. Дверь — закрыта. Никого. Джошуа, чувствуя лёгкое головокружение, опустился на кожаный пуфик. — Джо-ош? — Гаррет. — В голове шумело, только сейчас накатила, наконец, ожидаемая усталость. — У тебя есть планы на сегодня? Гаррет помолчал, прикидывая что-то, мысленно вычёркивая пункты списка. И улыбнулся: — Нет. — Оставайся на Рождество. Или лучше нет… — Как хочешь. — Поедем к тебе, хорошо? — Сперва надо выпить кофе. Они прошли на кухню. Джошуа, чувствуя себя исключительно старым, сел на стул. — Что делать, если начинаешь слышать голоса тех, кого здесь быть не должно? — спросил он наконец, не обращаясь ни к кому, кроме себя. — Стареешь, мэн… Он поднял глаза на Гаррета. — Я захвачу жёсткий диск и котов. Ты не против котов? — Я не против ничего. Если только коты не против меня. — Шутишь! На Рождество Джошуа всё-таки вырубился. Ему приснился Стэнни Скай — будто бы они сидят у Джошуа дома и разговаривают. Подробностей Джошуа не запомнил, но сон был хороший. Под конец они обнялись, и Стэнни ушёл. 26 декабря Джошуа получил сообщение от Леона Старлесса — Стэнни Скай погиб в авиакатастрофе, в ночь с 23 на 24 декабря. Джошуа тут же перезвонил. — Это точно была авиакатастрофа? Леон помолчал. И спросил: — А что бы ты хотел услышать? Что я вырвал его сердце и съел? От него не осталось даже пепла. Фраза про сердце странным образом успокоила Джошуа. Он пожелал Леону и Крейгу счастливого Рождества и окончил звонок. — Мне… выражать соболезнования? — осторожно спросил Гаррет. — Нет. Джошуа открыл «контакты» и стёр данные обоих Стэнов.2. Леон
— Это ты. Леон смотрит на Стэнни так, что не понятно, какие именно чувства он испытывает — удивление? Отвращение? Интерес? — уголки губ на красивом бледном лице (в голову приходит слово «мраморный») трепещут, ходят то вверх, то вниз, зацикленной анимацией на статичной подложке. — Это я. — Стэнни пожимает плечами и отпивает из высокого бумажного стакана. Ноздри улавливают запах кислого, смешивающийся с влажным духом воды над каналом. Лязгая, проезжает трамвай. Следом за ним — стайка велосипедистов, накопившихся за время ожидания трамвайного манёвра. Вечером их чуть меньше, чем днём. — Не могу поверить, — бормочет Леон. Всё слишком похоже на одну из постановок в типично крейговской манере — реалистично, но с явным привкусом фантастики. — Как ты здесь оказался? Стэнни сперва запрокидывает голову, скользит глазами по огням старинных башен. Вдыхает воздух и улыбается. — Хороший город. Всегда мечтал сюда поехать. — Затем переводит взгляд на Леона: — Продал кое-что. Из… наследства. В мозгу молнией возникает — и тут же пропадает — словно полароидный снимок: статуэтка Будды перед зеркалом. Где, интересно? — Надеюсь, не какую-нибудь антикварную гитару мистера Уэббера, — ухмыляется Леон. Улыбка Стэнни сползает, а взгляд становится растерянным. Руки в митенках — длинные изящные пальцы с обломанными ногтями болезненно напоминают о Лайонеле — мнут стаканчик. — А ты-то сам что здесь делаешь? — Стэнни сознательно уводит разговор от себя. — Это что-то вроде традиции. Двадцать семь лет назад я встретил здесь Крейга. — А-а-а… Двадцать семь… — Тише Стэнни добавляет: — Охренеть! — Потом громче: — Не, ну правда… все вы тут старше меня! — Последняя фраза получается едва ли не жалобно. Леон усмехается. Стэнни мало изменился за три года — хотя видно, что стал постарше — но суть прежняя: таинственная дверь внутри, приглашающая войти. Внешне — всё тот же стильный винтаж: свободная кожаная куртка поверх джинсовой рубахи, клетчатый шарф небрежно болтается на шее. Прямые светло-голубые джинсы с прорехами на коленях, стоптанные, видавшие виды «Доки Мартенсы». Лямка рюкзака на правом плече. Вьющиеся золотые волосы рассыпаны в дюреровской манере, иисусова бородка. Леону всё нравится в нём, может быть, за исключением совершенно неуместного чувства дежа вю, словно перед ним — вовсе не Стэнни, а Лайонел. Что тогда Джошуа говорил про копию? — А почему ты носишь тёмные очки ночью? — спрашивает Стэнни в лоб. Оказывается, тоже изучал Леона в это время, хоть изучать особо нечего — Леон верен чёрному цвету, качественным тканям и покрою по фигуре. Даже если это — «просто» джинсы и кожаная куртка. — Всегда было интересно. — Он невинно улыбается, так, что Леон закусывает губу. Это точно Лайонел, — начинает бубнить внутренний голос. — Мне так удобно, — выдаёт, наконец, Леон. — А почему ты один? — продолжает наступление Стэнни. — Ну, раз типа у тебя, ну… годовщина? — Потому что… — Крейг задержался в Париже, опять. Переговоры с Бланшаром. Лучше с глазу на глаз. — Ну… — непроизвольно копирует интонацию Стэнни Леон. Стэнни улыбается чуть шире. — Просто один. — А тебе не кажется… — Теперь Стэнни вдруг оказывается на шаг ближе. Это было какое-то спиртное, понимает нос. В его стаканчике. — Что раз мы тут вдвоём, то это… судьба? — Не знаю, — с удивлением слышит Леон свой голос. — Покажи мне город. — Стэнни уже стоит рядом. — Я только сегодня прилетел. Пока разобрался с этим чёртовым Шип… холлом… потом — с поездом… «Я почти не знаю Амстердам», — хочет сказать Леон, но не говорит. Стэнни тянет его за рукав. — Пойдём. Где тут прикольно? Где кварталы красных фонарей? Я что-то такое вроде бы проходил, но не помню, где. Там была куча презиков на витрине. А этот прикол с «космическим печеньем». Ты пробовал? — Нет. — Каждый год приезжаешь и не пробовал? — Светлые брови взлетают вверх. Они со Стэнни идут по набережной, прорезиненная мостовая мягко пружинит под ногами. — Я не увлекаюсь… — А чем увлекаешься? Расскажешь мне? Возле поздних кафе и баров — разномастные группки людей, местных и приезжих. У входа в отель чернокожий парень в бомбере и шапочке выпускает из лёгких густой дым, аромат марихуаны ещё долго преследует их, подгоняемый ветром. Неожиданно Леону хочется бежать и смеяться, и прыгать — так, как они это делали с Лайонелом: с разбега — на крышу, и дальше, с одного дома на другой. Дома здесь, в центре города, совсем небольшие по американским меркам. Рука в митенке находит его руку. Сам не зная почему, Леон ведёт Стэнни на квартиру, которую они обычно занимают с Крейгом. — Вау, какой парк! — Ботанический сад. Из окна видно старые ивы. Леон не знает, можно ли исчислять возраст таких, как он (может быть, он один такой в мире?) человеческими годами. В любом случае, сейчас он чувствует себя намного, намного младше. Он снова — Брент Беран. А рядом с ним — Лайонел Старлесс, его вновь обретённый брат. Время обернулась вспять, и не было никогда подвала собора Сент-Джеймс. Не было трухи и разложения и шепчущего последние слова едва слышимого голоса… Всё, что есть — это горячее молодое тело в его руках, уже освободившееся от одежды. Тело, которое льнёт и просит, чтобы его любили. Только так оно становится реальным. И, забыв обо всём, что случилось за прожитые годы, забыв все свои обещания и клятвы, Леон/Брент дарит ему то, что может подарить: лучший оргазм в жизни. Как давно у него не было именно такого секса… Их сердца входят в унисон, и призрачная оболочка под руками Леона/Брента плавится, играя всеми оттенками огня, и ярко сверкает живая звезда в центре груди, чуть слева… Протяни руку — достань её. Пальцы проходят, словно через неосязаемое пламя, и вот оно на ладони — странное, нечеловеческое сердце. Мир вокруг колышется в мареве, когда Леон/Брент подносит его к губам и втягивает в себя, как устрицу. — Леон? Ты дома? Бланшар согласен! Крейг прислушивается. Осторожно опускает сумку на пол. И проходит в спальню. Незнакомая одежда раскидана, как попало. А на кровати… Леон, появившись, словно ниоткуда, прикрывает Крейгу глаза и уводит из комнаты. Запирает дверь. Его глаза светятся — не сияют, а именно светятся, как фонари. Он прикладывает палец к губам и, припав к двери ухом, слушает. Крейг подхватывает странный перформанс. Всё тихо, но Леон улыбается. И шепчет — тихо-тихо: —Ты слышишь? Это Ночь. Через несколько минут он снова распахивает дверь. За исключением раскиданных вещей, там всё, как обычно. — Что это было? — слишком хрипло даже для самого себя говорит Крейг. — Помнишь, я рассказывал тебе про сеанс «Короля Льва»? Крейг кивает, припоминая. Давно это было. Что-то важное для Леона… — Так вот… Похоже, у него… того, кто был в заднем ряду… получилось. И у меня… получилось тоже. — Оооокей… — Крейг садится на кровать. — А вот у меня такое чувство… будто моя новость — это уже вчерашний день… — Вчерашний день — это наше завтра, — таинственно говорит Леон. Крейгу кажется, или он как будто помолодел?.. Позже, укладываясь спать, Крейг неохотно говорит: — Бланшар спрашивал, почему ты не пришёл на встречу. — Я пришёл. Леон смотрит в потолок и улыбается. Потом внезапно вспоминает, где видел статуэтку с Буддой: дома у Джошуа Уэббера. Три года назад. После того. «Позвонить Джошуа. Не забыть». Крейг обнимает сзади, и Леон окончательно успокаивается. Теперь Стэнни куда ближе к своему отцу, чем был при жизни. И это хорошо.