И курок не смогу над виском нажать

В предбальной суете, пока князей Трубецкого и Оболенского готовили ко внедрению во дворец, Пётр снова караулил под царскими окнами, скрытый сумерками. Опять он заламывал себе руки, понимая, свою слабость. Он понимал, что снова не сможет выстрелить, так зачем пришёл? Вновь выставить себя трусом? Слабаком? Пётр сдавленно простонал, возведя глаза к небу. Нет. Он должен. Он убьёт его. Убьёт. Жуткий холод пробирал до костей, проскальзывал под плащ, раскрашивал щёки, нос и уши в красный. Красный, как кровь, которая должна была сегодня пролиться. Даже через перчатки руки неимоверно мёрзли, сухожилия дубели, и пошевелить пальцами было всё труднее. Губы уже начали синеть, а пар клубами поднимался к облакам. Всего лишь простоять тут несколько часов, а именно весь вечер, на этом проклятом морозе, а потом свершится. Конец всем размышлениям. Конец всем гнусным мыслям. К мёртвым не ревнуют. Но он не простит себе этого никогда. Вот из-за стёкол большого зала слышится скрипка и остальные инструменты. Бал начался. Пары наверняка танцуют замысловатый менуэт или вальс, Пётр никогда не был заинтересован в танцах, ему не нужно было, но в пансионе заставляли учиться этим бесполезным плавным движениям под глупую музыку, но сейчас до глупого хотелось быть там, в зале, вальсировать с кем-нибудь, пытаясь сразить одиночество. Или не с кем-нибудь, а с кем-то определённым? Нет. Нет, нет и ещё раз нет. О таком даже мыслить нельзя! Красивая картинка золотого помещения с кружащими парами, одной из которых, отвратительно же(!), был он с императором, сменилась резко. Вот он резко останавливается в танце, бесцеремонно достаёт пистолет и почти в упор стреляет прямо в Николая. Неподалёку падает его жена с такой же ровной кровавой отметкой около виска. А рядом—цесаревич, чьи светлые кудри становились бордовыми. Но он не выдерживает и, не дожидаясь стражи, стреляет себе в висок. Видение исчезло, а сам Пётр обнаружил себя на гранитной набережной всего в шагах двадцати семи от дворца. Скоро и музыка пропадала—бал окончен. Интересно, а знают ли Трубецкой с Оболенским, что Каховский здесь? Нет, конечно, нет. Подняться знакомым путём, вскрыть знакомое окно, спрятаться за ширмой, пока сам император не пришёл. Пётр тяжело дышал, ведь, во-первых, он замёрз, а, во-вторых, он безумно нервничал. А вы не будете нервничать, если вам поручат убить того, кто является приличным семьянином, того, кто для вас — идол, божество, возлюбленный? За дверью раздались шаги, которые спокойно перешли в саму опочивальню. Дыхание у Петра перехватило. Звук задёрнутых портьер заставил сердце замереть. В самую щёлочку Пётр смотрел, как мундир надевается на деревянное подобие тела, как брюки аккуратно ложатся на полку шкафа, как сам Император облачается в ночную рубаху. Не дышать, не шевелиться, не спугнуть. Стараясь аккуратно отойти от ширмы, заговорщик неловко задевает её локтем, полностью выдавая себя. Он испуганно сглотнул, окаменев от ужаса.