Все дороги ведут в Понтиак, Иллинойс

Не помогала музыка, не помогали компасы и карты. Раз за разом нечисть или погоня за Лилит приводили его в пропахший отцветшими яблонями город. Эта привязь держала крепко, Сэм не заезжал западнее Канзаса, и в Южную Дакоту не заезжал тоже. Дел и так было предостаточно, а на демонов выводила Руби. Он пытался спасти как можно больше людей, но это бередило воспоминания. Когда очередная девчушка спросила, нет ли у него тоже братьев, Сэм готов был броситься на нее. Нет, он последний Винчестер. Теперь. Он бывал на могиле чаще, чем раз в месяц. Иногда чаще, чем раз в неделю. Смутно помнились дни после отъезда Бобби, когда ни один демон не явился на зов, и он впервые осознал, что потерял брата бесповоротно и навсегда. Он спал на земле, зарывшись руками в землю и чувствуя лишь холод. Он больше не называл имя, воспоминания были завязаны на этих буквах слишком сильно, слишком часто. Потому крест был чистым. Сэм знал, и знал Бобби, а больше у них никого не осталось. Прямоугольник земли противно темнел на фоне зелени, и Сэм каждый раз приносил молодую траву и методично высаживал до тех пор, пока кусок стал неотличим от окружения. К лету осталась лишь нечеткая граница и веселые побеги. Но сколько бы он не старался, могила осядет и снова будет заметна. Его пугала возможность прожить достаточно, чтобы застать это. Амулет все время мешался, давил на грудь и показывал свою нерасположенность к новому владельцу. Сэм не снимал его. Берег вторую сумку и любимые рубашки, под которыми лежала разорванная черная футболка, насквозь пропитавшаяся кровью. В арсенале стало слишком много оружия для одного, но нужная часть не отделялась. Каждая охота заканчивалась тем, что они кидали друг другу дробовики или в пылу драки менялись пистолетами. Наверняка можно было сказать только о кольте с гравировкой, если бы он не лежал в сумке, не попадаясь на глаза. Руби помогала на время, слишком краткое, чтобы забыться в покое. Сэм не мог спать рядом с ней, он забирал синюю куртку и шел в машину, пахнущую пылью, кровью и домом. Импала позволяла ему забыться, и он засыпал на пассажирском сидении. Но, открывая глаза, не обнаруживал никого за рулем. Сэм молился каждую ночь, не соблюдая формы и правила. Он кричал или шептал, если голос был сорван, и больше всего это походило на бред безумца. Сэм засыпал под собственное вернимнеего. Он не стал повторять свой же путь, и оружие в таком же беспорядке лежало в багажнике, а кассеты сменил плеер, не тишина. Вместо бесконечной работы в его жизнь вошли бары и лав-отели. За те девять месяцев он возненавидел тишину, за эти — себя. Сэм просматривал новости каждое утро, замирая при виде знакомой буквенной последовательности. Привязь натягивалась, и ему ничего не оставалось. Руби ворчала, что они топчутся на одном месте, пока Сэм заводил мотор. Музыка включалась автоматически, но даже сквозь нее он слышал разрывающий ритм. Пон-ти-ак-ил-ли-нойс-пон-ти-ак-ил-ли-нойс… И Сэм возвращался.