Если путь не освещает свет, то и сбиться нельзя с него.
Ежедневный пророк. Статья: «Неужели суд будет снисходителен к Нарциссе Малфой?» 13 мая 1998г.
— Великолепно, мистер Поттер! Натужный голос Горация Слизнорта силком вытащил Драко из размышлений. Пара секунд, чтобы оценить ситуацию. Поджатые губы гриффиндорской заучки, изучающий взгляд Забини, восхищённые охи Уизли — да, определённо, Поттер снова преуспел в зельеварении. Драко с удовольствием хотел бы испытать привычное раздражение и ещё более привычную зависть, но уставший разум упорно подбрасывал воспоминания о сломанном шкафе. Он ничего не чувствовал, он ничего не хотел, кроме… Кроме страха за жизнь и желания вернуть семье прежнюю силу. Два зависших и вибрирующих между лёгкими ощущения. Всего два. И до них сузился мир. А единым решением была преданность Тёмному Лорду. Драко не испытывал к нему ровным счётом ничего. Возможно, немного злости. Как и любой зависимый к объекту зависимости. Тёмный Лорд не внушал Драко ни страха, ни уж тем более уважения. Драко не разделял убеждений Волан-де-Морта, по крайней мере, не полностью. Драко воспитывали в презрении к грязнокровкам и пренебрежительном снисхождении к маглам. Но истребление, то есть их реальная смерть? Смерть, которой он был свидетелем ни раз за прошлое лето. Нет, Она ему определённо не нравилась. Она только надломила в нём всё, во что он слепо верил. Всё, чему присягал на верность, не задавая лишних вопросов. Драко всегда выбирал то, чему его учили: чистота крови, аристократия, семья, превосходство над остальными, доходящее до хамливого самолюбования. Драко не ставил под сомнение ни одно решение отца, как не ставил под сомнение ни одно решение соратников отца. Даже в своей собственной голове. Он подмечал разную грязь, прилипшую к чистокровным ладоням отцовских друзей, но полагал, что это не его ума дело. Так учили. Не рассказали — не спрашивай. В его голове были высечены правила, которые приписывалось учить с самого детства. Сиди прямо. Не встревай в разговор. Локти не должны касаться стола. Не рассказывай то, что видишь дома — закрытые двери закрыты не просто так. Здороваться необходимо, даже если человек тебе неприятен. Лгать нужно так, чтобы ты сам начал в это верить. Не говори, но не отмалчивайся. Слушай больше. Не забивай голову делами отца, пока ты не будешь в них посвящён. И ещё много, так много, что Драко мог бы написать об этом книгу. Так много, что места для вопросов и сомнений не оставалось. А потом сноп зелёного пламени, слишком медленно выползающий из палочки Тёмного Лорда, навсегда развалил это хрупкое равновесие. И подобно вещам в хранилище тетки, что удваивались от прикосновений, каждое правило начало иметь две стороны. А от бесконечных касаний из некоторых полезли вопросы. Сомнения обретали форму зелёной скользкой змеи и не давали спать по ночам, извиваясь у изголовья Малфоевской кровати. Всё казалось расплывчатым, голова гудела. И он начал задавать вопросы. Пока только себе, пока только в уме. Но эти вопросы рождали монстров пострашнее зелёных змей. Сомнения становились сжатой под давлением истиной. И Драко боялся, что рванёт. В какой-то момент это рванёт так, что ему разнесёт голову, а заодно и весь Мэнор. Поэтому молчал. Тогда молчание начало плодиться, рождая уродливые гримасы злости. И Драко начал ставить под сомнение себя. Если всё, к чему ты приучен, всё, из чего ты состоишь, как личность, весь фундамент под тобой начинает гнить подобно некачественному деревянному настилу, то что остаётся? Ничего. Ведь Драко думал, что знал только ненависть, и вдруг понял, что не знал ничего до конца. Он не ненавидел полным сердцем и не любил. Драко, пожалуй, не был пуст, но и наполненным он бы себя не назвал. Разве что только страхом. Чтобы вернуть всё к началу, чтобы возвратить тот сноп Авады, пущенный в невинного полукровку, обратно в палочку Лорду, нужно хотя бы притвориться, что ты и не начинал задавать вопросов. И мысли чуть было не вернулись к шкафу, когда он опять поймал в воздухе голос профессора: — Да, мисс Грейнджер, расскажите вашим друзьям, что такое Амортенция, — жиденькая улыбочка, словно угасающая, ещё не успев зажечься, на мгновение промелькнула на старческом лице зельевара. — Амортенция — любовное зелье. Самое сильное любовное зелье, — и сама кивнула своим правкам. — Оно пахнет для каждого по-своему, в зависимости от того, какие запахи нам нравятся, — например, я чувствую запах свежескошенной травы, и нового пергамента, и… Драко глянул по сторонам, уловив лишь часть её слов. Девушки тянулись к котлу с пылающим перламутровым блеском, даже парни с жаром вдыхали аромат. Драко довольно улыбнулся, поглядев на хладнокровного Блейза. Лучший друг не изменял себе. Блейз же думал, что от котла ничем не пахнет вовсе. И его определённо раздражала глупость большинства. Как бы ни пахло от этого, зачем так тянуться? — Что ж, наверное, никто не против попробовать приготовить самое мощное любовное зелье? — Гораций был взбудоражен, но быстро взял себя в руки. — Конечно же, мы сразу от него избавимся, но всё же, процесс интересный. Ученики начали разбирать принадлежности, и Драко пришлось отлепить свои ноги от пола и плестись к котлу. Блейз заметил. Драко заметил это. Оба промолчали. Забини всё замечал и предпочитал анализировать молча. Итогами своих размышлений делился он тоже крайне редко. И Драко, как, впрочем, большую часть их дружбы, приходилось гадать, чем сейчас заняты мысли Забини. Блейз же глядел на Драко не так долго. Состояние затравленного зверька уже давно плотно вписалось в стиль друга и перестало сильно напрягать, хотя и волновало. Блейз позволял Драко прятать причину, потому что не хотел бы знать что-то, от чего не может спасти своего друга. А это было определённо нечто из списка самоубийцы. А ещё Блейз знал, что никакими угрозами или просьбами не вытащишь из Драко то, чего он говорить не намерен. Забини занял свои мысли приготовлением зелья и коротким анализом слов Грейнджер и сделал вывод, что заучка влюблена в своего дружка Уизли. Жалкое зрелище. Только подумать, Грейнджер и Уизли. Самая умная девочка в школе и этот… Оборвав свои мысли, Блейз поглядел на Драко, полностью увлечённого зельем. Малфою всегда нравилось зельеварение. Он в этом чем-то напоминал Снейпа. Бесстрастный ко внешнему и сосредоточенный. Полностью отданный делу. Блейза он даже восхищал в такие моменты. Но сейчас Блейз почему-то подумал, что он, Драко, как никогда уязвим. — Мистер Малфой, — скрипучий голос Слизнорта даже слегка встревожил Драко. — Что у вас полу… О! Невероятно! — воскликнул старик, подойдя ближе. — Это по меньшей мере искусство! Замечательное зелье! Расскажите нам всё! — Что? — Какой же запах? Драко прикрыл глаза, вдохнув. Блейз готов был поставить всё состояние своего последнего отчима на то, что каждый, кто находился в помещении, решил, что это демонстрация раздражения. Нет. Это было наслаждение. Драко нравился этот аромат и очень сильно. Так что Блейз решил, что запомнит компоненты. — Я чувствую цветочный запах, правда, не знаю, какие именно это цветы, запах книг со старым переплётом, рождество, запах утренней росы… ещё что-то, не знаю. — Ну что ж, довольно развёрнутый ответ, — профессор положил руку на плечо Драко, от чего тот нахмурился. А вот это точно демонстрация раздражения. Блейз позволил себе глумливую улыбку. Коридоры, залитые дневным светом были переполнены учениками, торопящимися в обеденный зал. Погода была приятной: дул несильный ветер, тревожа листья деревьев, пахло приближающимся дождем и, чем ближе был зал тем отчетливее, сливами. — А чем для тебя пахла амортенция? И пахла ли? — Рону никак было не угомониться. — Я не разобрался что вообще вдохнул, — удрученно заключил парень. Гриффиндорская троица обсуждала урок зельевара по пути на обед. — Полем для Квиддича, а ещё… — Ох, Мерлин, слышал это, Блейз? — словно выплыв из воздуха, мимо прошагали двое слизеринцев. Малфой обернулся, идя теперь задом наперед. — Великий Поттер влюблён в снитч! Грубая усмешка, такая привычная для лица Драко, более не казалась уместной. После описания Амортенции он создал себе ауру вполне живого человека, по крайней мере, для гриффиндорцев, ставших очевидцами столь неловкого момента. — Малфой, ты как всегда уныло предсказуем, — скучающим тоном отозвался Уизли. Блейз коротко хмыкнул. И на вопрос «что не так» лишь поднял брови, словно бы спрашивая в ответ, как смели вообще с ним заговорить. — Право, Поттер, теперь я буду держаться от тебя подальше во время игры, — Драко оглядел Гарри с головы до ног, — твои гормоны меньшее, чему я хотел бы быть свидетелем. Слизеринцы уже отдалялись, а золотое трио так и не собиралось им отвечать. А вот аура живого существа (уже даже не человека) покинула Малфоя ещё раньше, чем он озвучил свою последнюю фразу. — Как он может быть влюблён? — сгримасничал Рон. — Поттер, я буду держаться от тебя подальше, — передразнил он. Но Гарри смотрел в сторону давно пропавших из виду слизеринцев. А потом, нахмурившись и слегка поджав губы, заметил: — Гермиона, ведь от тебя всегда пахнет цветами. Девушка лишь охнула от негодования и, ловко смешав это с улыбкой, ответила: — Гарри, от меня вряд ли пахнет библиотекой и рождественским утром, — последние слова она глумливо передразнила голосом Драко, от чего друзья начали смеяться. Приятно было знать, что их «злейший враг» имеет слабость. Заточенные в вечной сырости стены подземелий были воплощением уюта для Драко. Вряд ли ещё где-то он чувствовал себя столь необходимым и не путающимся под ногами. И в этом, он точно знал, с ним согласились бы Блейз и Панси. А ещё он знал, что это какое-то извращённое понятие уюта. И с этим друзья тоже согласились бы. Они образовывали некое подобие семьи здесь. Бойкая Панси, рассудительный Блейз и очаровательный хаос между ними — Драко. Так их описывали слизеринские пятикурсницы. Драко умел нравиться и пользовался этим. Впрочем, нравился и Блейз, который этим не пользовался практически никогда. Иногда Драко завидовал королевскому благородству Забини, но потом понимал — аристократ не обязан быть благородным. Он обязан быть аристократом. От начищенных до блеска носков дорогих туфель, до покровительственного взгляда к окружению. Поэтому в спальне Драко побывало девушек гораздо больше, чем могло бы вместить, а кровать Забини даже могла бы помнить каждую. Он отбирал тщательно, словно навсегда, и пользовался долго, словно так оно и было. Однако «навсегда» в лексиконе Блейза означало «чуть дольше, чем ты могла бы надеяться, но меньше, чем ты могла бы пожелать». Панси брала пример с Блейза, но её «навсегда» было с одним когтевранцем. И закончилось чуть позже, чем подозревали Драко и Блейз. «Астрономическая башня, после отбоя.» Коротенькое письмо от Панси. Но Драко знал, что это не их обычные посиделки. Почерк быстрый и нервный, как и сама Панси, но что-то было не так. — Уже открыли? Панси и Блейз сидели спиной к винтовой лестнице, свесив ноги со смотровой, между ними оставалось место для Драко и бутылка хереса. Открытая. Драко взял бутылку и сел. Тёмное синее ночное небо было покрыто лоскутками серых облаков — любимый вид Драко. Он вдохнул полной грудью и почувствовал доселе неведомый порыв — податься грудью вперёд и сорваться с астрономической башни. Как долго лететь вниз? О чём он успеет подумать? Какая будет самая последняя мысль? — Мои родители ведут себя очень странно, — хриплый голос Панси просквозил где-то под рёбрами и сорвался вниз вместо Драко. — Пьют херес на крыше? Смешок Блейза заставил усмехнуться и Драко, а затем и саму Панси. — Если бы, — мечтательно протянула она, — мы бы начали понимать друг друга хоть в этом. Драко взглянул на подругу. Чернильные волосы едва ниже линии челюсти делали и без того острые черты её тела совершенно смертоносными. Скулы, словно заточенные для мести, ключицы, выпирающие даже под тканью платья, и глаза, надменные глаза болотного цвета, которые были сейчас словно пойманы врасплох. Неужели она тоже начала задавать вопросы? Драко отпил из бутылки. Прямо с горла. Их маленький клуб бунтарей всегда пил так. — Родители что-то скрывают. Прячутся по комнатам. Шепчутся. Выглядят совершенно потерянными. Как и ты сейчас — подумал Драко. Ему так нестерпимо захотелось, чтобы она вдруг спросила что-то такое, о чём не решался спросить вслух Драко. Ты задаёшь вопросы, Панс? Ты находишь ответы, которые совершенно тебе не подходят? Потому что я — да. Так захотелось, что он практически произнёс это вслух. Потом глянул на Блейза. Спокойный, хладнокровный. Ничего-то не меняется на его лице, только глаза прищуривает. Думает. Анализирует. Раскосые глаза насыщенного тёмно-карего цвета. За ними пряталось гораздо больше, чем они готовы были показать. И Драко с поражающей ясностью понял, что вопросы, которые он сам начал задавать себе лишь прошлым летом, Блейз уже давно обнаружил в своей голове. — Их что-то пугает, и это как-то связано сами-знаете-с-кем. Из них троих только Панси не называла его по имени. Из чувства страха ли? Драко медленно закатал рукав. И спокойным голосом принявшего свою судьбу человека спросил: — Не это ли их пугает? Панси, едва взглянув на руку Драко, с ужасом округлила глаза и вскочила с насиженного места. Она была к этой метке рука об руку весь вечер. Блейз же, сидевший по правую руку Драко, едва ли шелохнулся. Только посыпал вопросы. — Зачем? — У меня был выбор? — Это сделал Лорд? — Да. — Как давно? — С лета. Блейз прикрыл глаза и отвернулся. Это было сострадание в привычном проявлении для Блейза. Панси зажала рот рукой, так и не решаясь сесть обратно. Голос снова подал мулат: — Что он потребовал, Драко? — Убить Дамблдора. Секундная тишина разверзлась возгласом Забини: — С ума сошёл? Теперь он стоял рядом с Панси. Они были взволнованы. Из-за Драко. Малфой знал, что так и будет. — Он не спрашивал, хочу ли я этого. — Когда? — Нет точной даты, Панси, — устало пролепетал Драко и обеими ладонями закрыл лицо. Он смертельно устал. И так давно хотел им это рассказать. Это слишком тяжёлая ноша. — Боже, Драко… Панси готова была разреветься. А Блейз только кивнул, словно в голове что-то задумал и согласился с этим. — Мы можем чем-то помочь тебе? — Нет, — отрицательно покачал головой Драко. — Я просто не выдерживал молчать. К тому же, вы это забудете. — Уж такое мы явно не скоро забудем, — ободряюще улыбнулась Панси. Драко позволил себе улыбнуться в ответ на секунду. — Но вы забудете. Блейз посмотрел на него, нахмурив свои длинные брови и явно чётко осознавая, о чём говорит друг, но не успев и слова вставить. Сорванный голос Драко треснул на последнем слоге, забрав у друзей воспоминания последних минут: — Obliviate.