Постоянное чувство несоответствия ведет к постоянному чувству одиночества.
Цитата из утерянного дневника пациента Норвежского госпиталя святого Магнуса.
Большие глаза Астории стали почти медовыми в блеклых лучах рассвета и невыплаканных слезах. Астрономическая башня была залита глянцевым светом неяркого солнца. На горизонте летали редкие птицы, опоздавшие в более теплые места. Поднимался туман. Она смотрела на Драко, прислонившегося к каменной колонне, и не могла выдавить из себя ни слова. Исчезновения, скрытность, странные разговоры, срыв Панси — все это объяснилось, но, Мерлин, хотела бы она не знать. Драко, казалось, безразлично, как именно она отреагирует. По крайней мере, так он выглядел. Его лицо было холодным, непроницаемым. Он будто перестал быть тем парнем, который смотрел на нее как на северное сияние. Снова стал Драко Малфоем, которого она обходила стороной годами, где бы они вместе ни оказались, будь то школа или прием у кого-то из священных двадцати восьми. Драко везде и всегда ощущался чужеродно для Астории, даже рядом со своими родителями. Когда он устраивал руки в карманы дорогих, идеально выглаженных брюк, она думала, что он пытается быть похожим на отца. Но Люциус слишком манерничал и в его привычки эта деталь не входила, а в Драко это было гармонично и постоянно. И заметить это было глупостью, но она заметила и запомнила. Сейчас Драко снова прятал руки в карманах брюк, смотрел куда-то в сторону и безжалостно молчал. Астория не могла это более терпеть. Ее хриплый голос разломил тишину: — Что вы собираетесь делать? — Астория, — устало выдохнул Драко и прикрыл глаза. — Я серьезно, — она разозлилась и взметнула руки, в попытке обратить на себя внимание. — Ты думал, что расскажешь мне это всё и я, не знаю, ускачу с тобой в закат? — Вообще в рассвет, но это тоже отменяется. — Драко отошел от колонны и, так и не решившись взглянуть на девушку, облокотился о перила смотровой. — Ты была права. Я не могу оставить родителей, а ты не можешь оставить сестру. А еще… — Грейнджер, — кивнула Астория и увидела, как задела его. Не сильно. Выражение его лица не поменялось, однако веки устало упали, перекрыв ей путь к правде, до которой и без того не было доступа. — Не понимаю, какое она ко всему этому имеет отношение… — Никакое, — отрезал Драко. — Для тебя прямое, — взорвалась Астория. — Не знаю, хватало ли тебе когда-нибудь смелости задуматься об этом, но Гермиона Грейнджер всегда имела к тебе отношение. — Астория, — в предупреждающем тоне парня она не услышала агрессии. — Нет, Драко, дело не в этом. Это не истерика ревнивой девушки, — Астория так хорошо держалась, сжимая кулачки, лишь бы не поддаться эмоциям и не зарыдать, словно ребенок. — Мерлин прокляни, это последнее, что меня волнует! Парень, к которому я привязала свою жизнь, по ночам убивает людей! — Я не убиваю… — Во имя Основателей! Мы что, правда это обсуждаем? Я не могу поверить, я… — она вздохнула полной грудью, словно до сих пор ей не давали дышать, и вместе с тем разозлилась. — Как? Почему, — Астория оказалась прямо напротив Драко и, схватив его за шиворот обеими руками, начала жадно вглядываться в его лицо, в попытке отыскать там оправдание. — Объясни мне, пожалуйста, пожалуйста, прошу тебя, дай мне одну причину, по которой ты не отказался на этом кладбище! Почему ты не рассказал Макгонагалл! Почему ты не пошел в Министерство! Пожалуйста! Молю тебя. Астория уронила голову ему на грудь, вдохнула и перестала дышать так отчетливо, что Драко почувствовал эту боль. Она знает причины, по которым он не поступил как следовало. А еще она знает, что они его не оправдывают. Она никогда его не простит. Он разбил ей сердце. Все то, о чем они говорили, все то, что они в себе презирали, все, от чего отказались, все, к чему клялись не возвращаться, — он осквернил. Он ее предал. Она плакала не только потому, что он так поступил, но и потому, что знала — не сможет его простить. Она знала, что те чувства, которыми они оба успели наполниться, уже никогда не станут чем-то большим. Они навсегда останутся непрожитыми. Драко гладил ее по голове, пропуская иногда ее гладкие волосы сквозь пальцы — Мерлин его прокляни, как он любил эти волосы. Она тоже разбила ему сердце, потому что только в ней он видел будущее. Астория отнимала это будущее прямо сейчас. Драко знал, что никаких слов не будет достаточно. Он мог бы сказать всё, что она хочет услышать, но лгать ей — все равно что лгать себе самому. Ему не хотелось вернуть время вспять и не совершать ошибок, не хотелось, чтобы она была другой и легко отнеслась к этому, но он хотел бы, чтобы это мгновение замерло и она навсегда осталась в его руках. Девушка, которая стала единственно правильным решением в его жизни. Драко поцеловал ее в макушку. Волосы пахли цветами. Астория сделала полшага назад, но продолжила держать обе его руки в своих. Ей было спокойно в этих руках, как не было спокойно дома, а теперь она лишилась и этого. Не в силах на него взглянуть, Астория развернулась и быстрым шагом покинула Астрономическую башню. Драко не сможет уверенно вспомнить, когда именно в это утро он решил посвятить ее в секрет, который принадлежал не ему одному, но его появление в девичьих спальнях, его отчаянная просьба уйти с ним заметно сократили дистанцию до правды. Драко даже посмел выдохнуть с облегчением, однако всего лишь раз. То, что неугомонной энергией вибрировало между ними, схлопнулось, а осколки от взрыва зарядили ему в грудь и голову. Его связывало с ней так много, когда произошло между ними так мало. Потому ли было труднее? Драко не хотел быть одним из тех неудачников, что тут же предаются воспоминаниям после расставания, однако сознание уже изменяло ему, подсовывая вместо привычной картины винтовой лестницы лицо Астории, неуверенно позволяющей ему быть частью ее жизни. Истории, которые связывали ее с ним, привычки и даже жесты. Она легко выучилась прятать руки в карманы формы, закатывать глаза и цокать одновременно. Драко в свою очередь научился невесомо касаться и много улыбаться. Она тоже открывала ему секреты, просто не такие страшные, как у него. Он узнал причину ее бессонницы: Дафна. В день битвы за Хогвартс, перед самой эвакуацией, Дафна убежала в поисках какого-то украшения. Астория даже не знала, что это за вещь и вынесла ли ее сестра. Они об этом никогда не говорили, потому что Дафна была ранена и это уже не имело значения. Младшая Гринграсс провела в Мунго один день и была отправлена домой ждать, когда затянется рана. Что оказалось процессом длиною в месяц. Астория была свидетелем неоднократных остановок дыхания сестры. К вечеру рана открывалась, делая Дафну слабее, забирая у нее сознание, а по ночам перекрывая ей кислород. Это было одним из проявлений лечения, но Астория, не знавшая этого в первый раз, была так напугана, что уже не смогла крепко спать, дежуря каждую ночь у постели сестры и считая секунды в паузах между последним выдохом и первым вдохом. Словно так могла помешать смерти забрать самое важное существо в жизни. Драко бесконечно сочувствовал этой фанатичной любви к сестре, но испытывал такую же любовь к матери. К Панси и Блейзу. Временами к отцу. Он не жалел, что ради жизни любимых людей рискнул жизнью всего волшебного мира. Да плевать ему на этот мир. Какую ценность имеет мир, в котором ты потерял всех, кого любит твое сердце? Драко многое упустил, гоняясь за иллюзиями, вбитыми с детства, но некоторые вещи не подвергались сомнению в его голове никогда. Фундамент его души — любовь, каким бы противоестественным это ни было для его натуры. Просто он любит немного иначе. Его не волнуют сопутствующие жертвы его любви. — Малфой? Драко зажмурил глаза и крепко вцепился в перила, словно хотел перелезть через них и прыгнуть с башни. Так хотелось выгрызть глотку источнику звука. Какого Мерлина здесь вообще забыл Поттер? Конечно, он узнал его. Голос гриффиндорца часто повторял в голове: ну и отстой, Малфой, — когда Драко делал что-то неприемлемое. Честно признавая, Драко понятия не имел, почему воображаемая дружба с избранным таскалась с ним половину жизни. Но иногда этот голос помогал не делать глупости и душил возможность антисоциальных действий в зародыше. — Поттер, — наконец отозвался слизеринец, — разве тебе положено здесь быть? — А ты думаешь, что башня по праву завоевания твоя? Настолько наглая и невероятно циничная шутка была совершенно не свойственна Поттеру, оттого повеселила еще больше. Однако откуда Драко знать, что Поттеру свойственно? Например, насколько ему свойственно вот так встать рядом, а потом и вовсе сесть, свесив ноги вниз? Потому что, пока Драко медленно сходил с ума от нелогичности происходящего, Поттер именно это и сделал. А потом посмотрел снизу вверх на Драко, словно спрашивая: падать собираешься рядом или нет? Именно в такой формулировке, по-другому голосом Поттера не звучит в голове Малфоя. И Драко сел, потому что ему стало безумно интересно, что происходит. Поттер молчал, и Драко это позволяло думать. Они смотрели вдаль, где откровенно нечего было высматривать, потому что поднялся густой туман. Жизнь вокруг замерзала. Скоро пойдут снега и Хогвартс станет самым сказочным местом на Земле. Драко это знает наверняка, он много где бывал. — Это мое любимое время в школе, — пар изо рта Гарри растворился в тумане, становясь одним целым. Драко мысленно с ним согласился. — Зря вы не пришли на вечеринку. Было здорово. — Может, поэтому и было, — хмыкнул Драко. — А может, вам просто пора перестать быть такими снобами, — Поттер так обыденно пожал плечами, словно таких разговоров у них было немерено. А может, это было обещание, что в будущем таких разговоров будет больше. — Мы готовимся к своей вечеринке, — просто ответил Драко, — Тео вернулся. Это надо отметить. — Он здорово достает Рона, — заулыбался Гарри, — но я рад этому. Потому что после войны… — но Поттер не договорил, — в общем, Рон снова становится Роном. — Постоянно недоволен и не понимает, что происходит? — За это в нашем трио отвечаю я, — запротестовал брюнет, — Рон отвечает за доброту, жертвой которой тебе не посчастливилось стать, потому что ты козел. — М, — хмыкнул Драко, — неприятный привкус правды, и согласись, я должен ее оспорить. — Поттер махнул рукой, как бы давая разрешение. — Я не козел, это просто своего рода аддикция. — Прошу прощения? — нахмуренное лицо гриффиндорца, однако, было веселым. — Зависимость от ощущения, когда ты упиваешься своим козлиным поведением, — гордо отозвался Драко, будучи уверенным в том, что Гарри знает значение слова верно. — Так, конечно, лучше звучит, чем просто козел, — согласился Поттер, — Гермиона была права, ты чертовски любишь слова. — А она за что отвечает в вашем трио? Гарри подхватил голову, словно его ударили поддых и принялся изучать слизеринца. То зелье, что приготовил Малфой у Слизнорта, то, как он иногда смотрел на нее. Драко сидел совершенно спокойно, но то, что он спросил о ней… Малфой не спросил о том, что они обсуждают его, он спросил о ней. — Конечно же за рассудок, — Гарри не понимал, что чувствует. Ликует ли он от того, что понял, или хочет сбросить Малфоя вниз. — Мисс «мне лучше знать», — слегка улыбнулся Драко, а потом поджал губы, — я обидел ее сегодня. И впервые в жизни я не хотел этого. — Зачем ты говоришь мне это? — Надеюсь, что ты все же сбросишь меня с башни, — усмехнулся Драко, — но у тебя… — Кишка тонка, я в курсе, что ты ляпнешь, — Гарри по-Малфоевски закатил глаза. — Слишком много вопросов, ответы на которые есть только у меня, поэтому ты придержишь мою жизнь в целостности. До некоторых пор точно. — Думаешь, я хочу тебя убить? — Поттер смотрел на Малфоя, разглядывая в этих выточенных манерах обыкновенного разгильдяя и критикана. Драко тоже посмотрел на него, но без какой-либо оценки. — Думаю, ты должен, — и пожал плечами, — по крайней мере, хотеть. Ладно, Поттер, чудеснейшая вышла беседа. — Драко поднялся неожиданно, однако это никак не удивило Гарри и не заставило его снова посмотреть на слизеринца. — Рад был поболтать. — Взаимно, Малфой, — уголки губ Гарри тронула скептическая улыбка. — Будем почаще собираться. Сплетни обсуждать. — Я очень их люблю, однако Панси мне не простит такого предательства, если только у тебя нет годной новости? — Надеялся услышать от тебя. Драко развел руками, мол с меня нечего взять, и пошел к лестнице, ведущей вниз, оставив неожиданного визитера смотреть в белую мглу одного. Однако остановился на первой ступени и, зажмурившись, определенно точно отчаянно жалея, произнес: — Приходите на вечеринку в честь Тео. Он дружит со всеми, Мерлин его прокляни. Поттер кивнул и снова обратил свой взор вдаль. Раздражающе интригующий, как и всегда. Драко знал — никакой вечеринки не будет, по крайней мере для него. Он отказался выполнить приказ, пошел против Амикуса, к тому же ввязался с ним в дуэль ради нечистокровной девочки. И то, что, повторись все вспять, он бы сделал то же самое, заставляет его поморщиться. Откуда такое пафосное благородство, ребенок же мертв по итогу. Драко переговорил с Лори, сторожевым псом своей матери, преданности которого может позавидовать каждый, убедительно ему пояснив необходимость оставаться во Франции еще несколько недель. К тому времени, надеялся Драко, его сотрут с лица земли и возвращаться Нарциссе будет некуда. Лори о ней позаботится, как делал это всю ее жизнь, практически со школы. Осталось предупредить Панси и Блейза о том, что следующий призыв вполне может быть показательной казнью для Малфоя. Убедить их скрываться. Убедить их не спасать его жизнь. Попросить у Макгонагалл помощи и надеяться, что старуха захочет помочь. Слишком много переменных. От своих мыслей не убежишь, хотя Драко старательно шагает быстрее. Словно путь от Астрономической башни до спален стал вдвое длиннее. Он увидел Минерву у одного из окон в конце коридора. Привычная строгость на ее лице превратилась в блаженное ничто. Драко не знал, что она высматривает в окне или, быть может, в чертогах своей памяти, но в одном был уверен наверняка: его признание перевернет этот мир, что стелется перед ее взором. Так даже будет проще, решил Драко. Он возьмет ответственность за убийство Джонатана Блайта, за налеты, обязательно поведает о тайном сговоре приспешников Лорда и сядет в соседнюю клетку с отцом, или же, если Министерство не будет слишком глупым, Драко Малфой станет приманкой для Последователей. — Директор Макгонагалл, — учтиво кивнул в знак приветствия, ведь даже на плаху нужно идти достойно. — Мистер Малфой, — старуха слегка улыбнулась, и Драко почувствовал, что впервые поступает правильно. — Выглядите слегка потрепанным, если мы можем быть откровенными. — Пожалуй, директор, — Драко хотел улыбнуться ей в ответ, но не смог себя заставить, было совершенно невесело. — Сегодня день откровений. — Драко, — в коридоре оказалась Панси. От бега ее грудь быстро вздымалась, — прошу прощения, но мне немедленно нужно с тобой переговорить. — Панси, ты не могла бы подождать меня в гостиной, я скоро подойду? — мягкий тон парня граничил с отчаянием. Минерва впервые почувствовала бессилие, исходившее от надоедливого наследника рода Малфоев. Она увидела, как опущены были его плечи, как потухла его ухмылка, как слаб был его голос. С удивлением она отметила, что перед ней стоит не тот же ребенок, что был проблемой для всех преподавателей, не тот же мальчишка, который был неоднозначен вплоть до конца войны, и даже не тот юноша, что вернулся на последний учебный год. Словно осталась лишь оболочка Драко Малфоя. — Драко, — настаивала Паркинсон, — мне очень-очень нужна твоя помощь. Минерва никогда не слышала, чтобы Панси Паркинсон имела слабость к повторениям или же столь нагло перебивала разговор с профессором, несмотря на то какой взбалмошной она была. Минерва заметила, как скулы на молодом лице парня строго поползли вверх. Он неотрывно смотрел на подругу, явно оценивая серьезность ситуации, в которую она могла вляпаться. — Все в порядке, мистер Малфой? — Если вы не против, позвольте, поговорим позднее, директор? — Драко взглянул на профессора скорее для формального окончания разговора, чем для того, чтобы дождаться ответа, и, кивнув, направился к Панси. — Надеюсь, любовь моя, у тебя есть основания для такого экспромта, — процедил он сквозь зубы, оказавшись перед подругой, и насильно уволок ее в один из проходов. — Раз ты завел беседу со старухой, — в тени коридора, поворачивающего к подземельям, стоял Блейз, прислонившись к стене и скрестив руки на груди, — у нас были все основания. — Какого черта, Драко? — Панс, я уже никогда не привыкну к твоим жаргонизмам, — устало осведомил Драко и прислонился к стене рядом с Блейзом. — Все плохо. Такого развития событий мы точно не предполагали. Вчера был налет на какой-то кочевой народ, недалеко от Кэтлуэлла и, — в памяти всплыла пустота, а затем вспомнился сон, который часто снился в первые дни возвращения в школу. Синие глаза смотрели озорным взглядом. И теперь Драко знал, что глядел на него Дамблдор. — Драматичная пауза вышла из-под контроля, милый, — голос Панси вывел Драко из транса. Она глядела на него в своей вопросительно-ироничной манере, приподняв правую бровь вверх. — Я отказался убить кое-кого, и Амикус проклял меня, думаю, после я трансгрессировал в школу, — Драко прикрыл обеими руками лицо и зажмурился, — но я абсолютно ничего не помню. — Что за проклятие? — Все хорошо, оно уже спало, но разве он на этом остановится? Я удивлен, что меня еще не призвали, чтобы убить. — Драко сложил руки на груди и прикрыл глаза, жалея, что не успел рассказать все Макгонагалл. — В любом случае этого не миновать. Мой план вы знаете наверняка. — Отложи до лучших времен, — Блейз протянул свежий выпуск Ежедневного пророка, — Амикус мертв. Убит обыкновенной Авадой. Близ Кэтлуэлла, — последнее он выплюнул. — Что? — Драко и мечтать не смел о такой удаче. — Возможно, налет для него тоже плохо кончился, возможно, никто и не знает, что ты предал Последователей, — Панси уже была окутана тревогой. — Как бы там ни было, если ты решишь предать нас, — начал Блейз спокойным тоном, но Драко почувствовал его злость. — Да как же вы не поймете? — перебил он друга. — Это единственный вариант спастись! — Если твоя смерть — мой единственный вариант выжить, я предпочитаю умереть раньше тебя! — зло выпалил Блейз. Панси вздрогнула от неожиданности, но продолжила стоять на стороне Забини, позволяя понять кого она поддерживает. — С этого момента, любое твое решение, в которое ты не посвящаешь нас, я буду воспринимать как предательство. С этого момента, любая твоя попытка сдаться, стать козлом отпущения во имя чего бы то ни было во что ты там веришь, я буду воспринимать как предательство. С этого момента, любая твоя вылазка на призыв без нашего участия, я буду воспринимать как предательство. Усвоил? — Блейз… — Ты усвоил? — холодный взгляд теплых глаз ожидал только один ответ. — Если бы ты своей мало вдумчивой головой хоть раз попробовал представить, как я веду себя точно так же по отношению к тебе, ты бы взорвался еще раньше. Поверь, я еще очень мил в сравнении с тем, как именно хотел выражаться. — Я не думал об этом, — тихо отозвался Драко, принимая поражение, но абсолютно не принимая равноценность их жизней. Его не стоила ни кната — их были бесценны. — Почему я не удивлен, — Блейз устало откинулся на стену, словно более не мог стоять без опоры. — Ты усвоил? — однако голос дал понять, что это вовсе не проявление слабости. — Усвоил. — Дай свою палочку, — Драко повиновался. — Приори Инкантатем. — Зачем? — он отлип от стены. — Потому что я думаю, что это ты убил Амикуса. Тео сидел на арке незастекленного коридора, выходившего во двор школы, и глядел на учеников, быстро бегущих из одного здания в другое и растворяющихся в тумане. Несмотря на то что стоял ноябрь, вокруг было по-зимнему холодно и пахло снегом. Тео нравилась любая погода, и это, пожалуй, одно из многих качеств его извилистой души, которую не забрали война и ее последствия. Бабочки, одурманенные резким холодом, летели на тепло его тела, цветки из-за обманчивого сентября задержались на опушке леса, но всему этому суждено было умереть в ближайшие дни. И даже это нравилось Тео. Нет ничего прекраснее скоротечности жизни. Факт того, что ты — временная единица вселенной, сводил с ума по-хорошему. Впереди была жизнь, полная всякой дребедени, которая тоже будет по-своему прекрасна. Сегодня он молод и полон боли, завтра, быть может, эта боль уйдет. Шаги, плотные и уверенные, вытянули его из мыслей. По его левую руку, дружелюбно, но едва заметно улыбаясь, приближалась Гермиона Грейнджер. — Согревающие чары, или вам всем просто несвойственно мерзнуть? — она сложила хрупкие руки на камень, облокотившись на него. — Это твоя неразгаданная загадка? — Это тоже, — кивнула гриффиндорка и обратила взор на школьников внизу. — Я раскрою этот секрет, — заговорщически улыбнулся Тео, — если ты обещаешь посвятить меня в раскрытие других. Тео позволил себе хорошенько рассмотреть старосту. Уголки губ, в которых тут же зажигалась радость, тонкие руки без украшений, светлая кожа и густые непослушные волосы, конечно же. — Ты будешь моим компаньоном, — Гермиона склонила голову набок. — Скорее Пятницей. — Робинзон из меня никудышный, — усмехнулась девушка, узнавая отсылку. — Я тоже больше сердитый вторник, — Тео невольно улыбнулся, понятый от и до на это мгновение, пусть и короткое, но очень замечательное. — Как ты себя… — Не задавай этот вопрос, Гермиона, — его голос потерял задор, и он прекратил смотреть на собеседницу. — Ты планируешь весь год пялиться на людей издалека или будешь вступать в диалоги? — Грейнджер выдохнула морозный пар изо рта. — Потому что я тебе и отсюда могу сказать, что это закончится провалом. Кто-то все равно с тобой заговорит. Кто-то все равно это спросит. — Как себя чувствуешь ты, зная, что твои родители практически со стопроцентной вероятностью тебя не вспомнят? — Нотт говорил быстро, чтобы не передумать. — Тут я должна обидеться и уйти? — На то и расчет, — Тео достал сигарету, — ничего не скажешь, мисс староста? — В школе никто никогда не курил, — пожала плечами Грейнджер, — этого не учли в правилах, так что, думаю, тебе не нельзя. Тео хохотнул, поджигая сигарету. Он знал, что Грейнджер — это не просто отличница с чужого факультета. Он знал, что за этой распиаренной в паршивых газетенках фигурой есть сила. Та сила, что удерживала Драко Малфоя в непосредственной близости к ней, пусть слизеринец никогда и не признает этого. Сила, которая внушала людям прислушиваться к ней. Сила, которая сохраняла дружбу между золотым трио годами. — Ты славная девушка, Гермиона Грейнджер, — улыбнулся Тео. От этих слов староста стала задумчивой и немного нахмурилась. — Сказал что-то не то? — Нет, — она снова широко улыбнулась, растягивая коротенькое слово, — я не привыкла к комплиментам от слизеринцев. — Это не комплимент, нам это не свойственно. — Слизеринцы не делают комплиментов? — Только на скучных светских раутах, когда уже постареем, — улыбка Тео тронула только губы, не осветив глаза. — Обычно мы говорим то, что хотим сказать, просто остальные думают, что мы просчитываем каждое действие. — Я разочарована, — в ответ мягко улыбнулась Гермиона, — всегда думала, что есть план. — Он есть для отступления, но ты же не нападаешь? — Как знать, — в карих глазах девушки было столько тепла и искренности, что Тео невольно позавидовал упорству ее души. — Твои сигареты ужасно пахнут, а мне пора на урок. Тео только кивнул. Гермиона Грейнджер всегда была красивой, чрезвычайно отважной и целеустремленной. По ее улыбке Тео всегда мог прочитать, насколько прекрасна ее душа. Девушка была все такой же, но казалась растерянной. Война превратила ее в тревожность от кончиков непослушных волос до пальцев ног. И Тео не мог сказать точно — была ли ее душа все такой же прекрасной или на ее поверхности отпечатались пятна. Она определенно шла в сторону башни старост, и Тео с момента возвращения частенько, как и сейчас, задавался вопросом: как они ладят с Драко. С тем самым Драко Малфоем, который половину своей жизни посвятил неподдельному порицанию ее дружбы с Избранным и Уизли. С тем самым, который все школьные годы метал в ее сторону острое «грязнокровка», норовя попасть где-то между ребрами в самое сердце. С тем самым, который день за днем соперничал с ней за первенство в классе. С тем самым, кто готов был медленно разойтись на атомы, но никогда не признавать, что причинами таких всплесков не в последнюю очередь были: ревность, желание заполучить ее внимание, возможность демонстрации, что он не хуже. В первую очередь, конечно же, причиной являлось то, что Драко был ослом, слепо шедшим за морковкой. Тео доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие наблюдать за страданиями друга, о которых самому Драко было невдомек, но которые разрушали сформированную родословной личность. Выкуренная до фильтра сигарета встретилась с каменной плитой и погасла. Тео превратил ее в колибри, которая долетела до ближайшей урны и спикировала. Перед глазами появился отец, которого сводил с ума Круциатус. Он смеялся так зло и громко, что уши закладывало. В отце больше нельзя было узнать статного вымуштрированного аристократа из древней семьи Ноттов. Он был жалок в последние свои часы. Тео так отчаянно хотел помнить его строгим, умным, ироничным и преданным семье. Но в ушах стоял звон его невеселого смеха и фразы, хлыстом распарывающие черепную коробку. Отец кричал: ты нас всех погубил, щенок! Таким Тео пришлось его запомнить. Таким будет последнее воспоминание о нем. Тео поежился. Моросило. Школьников уже не было во дворе. Даже проемы незастекленных коридоров были пусты. Это всегда было с Тео — чувство тотального одиночества. Он был другом для всех, но другом ему не стал никто. Тео достал из кармана школьной формы спичечный коробок. — Акцио Эфелириум. В руки ему прилетел жестяной наперсток с крышкой, которую Тео в нетерпении быстро открутил. Перламутровая пыльца заблестела под лучами желания, наполнившими глаза Тео. Сигареты, алкоголь и наркотики — столпы, на которых держались тело и разум Теодора Нотта. Когда он курил — злоба проходила и в дыме он туманно мог различить очертания своего будущего. Когда он пил — мир переставал быть серым и грустным, он двигался и кружился, принося веселье. А наркотики делали жизнь такой ошеломительно пустой, что Тео не мог удержаться. Они избавлялись от воспоминаний, от боли, от всех пережитых несчастий. Они окрыляли и успокаивали. С ними в организме Тео хотелось жить. И он не помнит себя трезвым, с момента как оказался в Норвежском госпитале. Стремный Альберт подарил ему флягу с ромом, который Тео так и не оценил и вскоре заменил на виски, уважительно дождавшись дня, когда Альберт все же прыгнул с окна. Эфелириум овладел разумом, и Тео обмяк. Вся его сущность превратилась в кашу, и в голове стало тихо. Мысли застыли на местах, словно пикси на уроке Локонса, воспоминания потухли. Тео кожей ощутил спокойствие. По коридору кто-то шел, выстукивая каблуками. Панси Паркинсон. Она всегда посещала его забытье. Всегда приходила и садилась рядом с ним, положив голову ему на плечо. Как однажды на пятом курсе, когда все семейство Паркинсонов навестило его мать после болезни. Нынешнее видение слабо улыбнулось и прошло мимо. Тео был озадачен. Такого никогда не было. Панси даже говорила с ним в его измененном веществами сознании, а сейчас прошла мимо. — Панси, — позвал Тео, девушка оглянулась, — ты настоящая? — Панси слегка склонила голову набок, изучая сокурсника, и Тео понял, что говорит с оригинальной версией. — Ты неземная. — Это так в твоем стиле, — усмехнулась Панси, — ляпнуть и улыбнуться. — Это все еще я, — рот без команды сам растянулся в широкой улыбке. — Нет, — мотнула головой Панси, подойдя ближе, — это уже не ты. Я не знаю, что с тобой происходило эти месяцы, но за этими глазами больше нет Тео Нотта. — Как бы я хотел, чтобы ты сказала это от тоски, — Тео позволял мыслям лезть наружу. — Я скучаю по тебе, Тео, — пристальный взгляд болотных глаз сводил с ума и без того сумасшедшую голову. — А ты скучаешь по себе? — Она дотронулась до кудрей, едва ощутимо наматывая на палец короткую прядку, и добавила тише: — Возвращайся. — Ты тоже, — неожиданно серьезно сказал Тео и освободил ее волосы из пучка, вытащив тонкую палочку, на которой они держались. Панси, поджав губы, смотрела как Тео надевает палочку как браслет. Это был подарок, который она себе преподнесла в первую неделю в школе. Кандзаси — так называлась эта палочка для волос, служившая ранее в культуре японцев не только украшением, но и орудием при необходимости. У Панси оно как раз было в виде меча. В волшебном мире все заимствованное улучшается, так произошло и с кандзаси. Чтобы она всегда была при девушке, ее можно намотать на руку как браслет, несмотря на то что выполнено изделие из твердого материала. И конечно, при желании можно ранить или даже убить оппонента. Все это так понравилось Панси, что никакими другими заколками она уже и не пользовалась. Однако Тео говорил не об атрибутике. Паркинсон неуместно улыбнулась, по крайней мере на это рассчитывала, развернулась и ушла. Тео часто выделял Панси среди однокурсниц, еще чаще делал комплименты, поддерживал в самые неожиданные моменты в жизни, но друзьями их, пожалуй, трудно было назвать. Панси знала, что, если она когда-нибудь придет к Тео и попросит помощи, он всегда найдет способ ее спасти. Почему она это знала и кто ей это внушил, Паркинсон не имела понятия. Может быть, потому что это был Тео Нотт и это все объясняло. Блейз Забини, несмотря на хмурый нрав, всегда знал, какие неожиданные места ждут веселья. Он знал, когда, кому и как следует оторваться. Память Блейза редко имела изъяны, учитывая его чрезвычайную наблюдательность и непредсказуемость. Поэтому, оглядывая старый класс прорицания, всеми удачно забытый, Драко и Панси не были удивлены идеей друга, однако все равно восхищались. — Блейз, дорогуша, ты идеален весь, — уходя вглубь зала задом наперед, озорно осведомила его Панси. — Я влюблен в твой странный мозг, — Драко пошел за Паркинсон, указывая на Блейза. Блейз предложил отметить возвращение Тео в старом классе. Тут было где разгуляться. Немного магии для уборки, немного света, немного музыки, и мадам Трелони оценила бы. Слизеринцы оставались собой до мозга костей, и то, что их самоназванный принц решил пригласить свиту Избранного, отнюдь не значило, что теперь другим факультетам будет узаконен проход в подземелье. Это территория змей. — Как думаешь, — Панси манерно прошлась пальчиком по столу, собирая пыль, — тот, кто стоит за Амикусом, уже знает, кто сделал честь всей Англии, сократив жизнь этого слизняка? — Надеюсь, нет, — честно признался Драко. — С твоей палочкой мы наколдуем здесь место под стать парижским клубам, — Блейз прокрутил палочку Драко между пальцами, словно игрушку, и вручил другу рукоятью вперед. — Так что до воспоминаний об Аваде придется долго копать, а твой мозг сам себе охранник и тюрьма, ты даже от себя начал прятать правду, — Забини улыбнулся, отчего его глаза сузились. — Очень сомневаюсь, что кто-то узнает. — Не могу поверить, что я убил этого ублюдка, — Драко проделал тот же трюк, что и Блейз, которому обоих когда-то давно научила «барабанщица» из их рок-банды. — Все думаю, я сделал это, чтобы спасти себя или отомстить за ту девочку. — Амикус убил ребенка? — болотные глаза Панси широко распахнулись от ужаса. Драко лишь кивнул. Девушка судорожно вздохнула, прежде чем взяла себя в руки и продолжила: — Какая бы ни была причина, одним говнюком меньше. — Говнюком? — Драко нахмурился, однако лицо его становилось веселым. — Блейз, ты это слышал? — Каждое новое словцо отдается гвоздем в моем гробу, дружище, — согласился Забини. — Вы такие очаровательные, — хитрые глаза Панси не предвещали ничего хорошего, особенно если заметить, что она аккуратно шла к выходу, — команда мечты. Команда, которая наведет здесь порядок. Вдвоем. — Ты нас бросишь? — Драко, милый, — Панси с видом оскорбленной невинности приложила руку к груди, продолжая тем не менее идти к выходу, а затем коварно улыбнулась и помахала, — уже бросила. Чао, мальчики, у меня важные дела. — И даже злиться на нее невозможно, — вздохнул Драко, — хотя прекрасно знаю, что никаких дел у нее нет. — Как я могу злиться на нее, когда рядом со мной стоит череда разочарований? — полная сарказма физиономия Блейза застыла на мгновение, а потом трансформировалась в раздражение. — Какого Мерлина ты рассказал Астории Гринграсс? — О, — вскинул брови Драко, — а я все ждал, когда же ты ляпнешь про это. — О, — Блейз повторил трюк с бровями, норовя разозлить Малфоя, — а что же сам не «ляпнул»? Не пойми меня неправильно, я бы мир перевернул, чтобы ты был с ней счастлив, — с каждым словом голос Забини становился ироничнее и жестче, — но я не готов рискнуть в угоду твоего члена. — Это как раз преступление против моего члена, — развел руками Драко. И оба улыбнулись. После чего Драко продолжил серьезнее: — Она и так многое замечала, я просто сократил время ее головоломки. — Ты уверен, что она не сдаст нас? — Говоришь как преступник, — Драко усмехнулся и начал уборку. — Мы и есть преступники, — тяжело признал Блейз. — Я просто не хочу, чтобы вы пострадали. Да и Азкабан — малопревлекательное место для такой тонкой души, как моя. — Ты будешь каждый месяц жить в новом городе, Блейз, — уверил Малфой. — Азкабан для неудачников. — Не напомнишь, где сейчас твой отец? — Об этом я и говорю, — озорно улыбнулся Драко, а затем слегка пригнулся, опасливо глядя вверх, — все жду, когда над головой замаячит его трость. — Он не бил тебя чертову тучу лет, — не принимая театральность Драко, парировал Блейз, а затем замер. — Чертову тучу? Блейз, — Драко деланно покачал головой, — боюсь, у меня плохие новости, ты, главное, сядь… — Я сам опешил. — Опешил? Слабая попытка реабилитироваться. — Как и твоя попытка сократить историю с проклятием до минимума, — Блейз кинул пыльный гобелен в сторону Драко, но тот увернулся. — Это была Грейнджер, она спасла мне жизнь. Смешок Блейза Забини отскочил от стен и разрезал барабанные перепонки Драко. Мулат вопросительно смотрел на Малфоя, а тот, в свою очередь, сделал неопределенный жест плечами, словно не понимает, что от него хотят. Блейз приподнял длинные брови и вдавил свой подбородок назад, мол «кому ты врешь?». Драко цокнул, понимая, что мимикой тут не обойтись. — Амикус сказал, что придет за тем, кого я пытался спасти… — Что-то не припомню историю, где ты пытался спасти Грейнджер, — Блейз прервал его. — По крайней мере, официально. — В тот день, в церемониальном зале, когда егеря поймали Трио, — Драко большим пальцем пару раз провел по лбу, совершенно не желая об этом рассказывать. Это воспоминание было его личным Богартом. — Ты не узнал Поттера — это все знают. — Не в этом дело, — тихий голос Драко вызвал в Блейзе сочувствие, но он не стал останавливать рассказ, потому что вдруг осознал, что это нужно больше Драко. — Что произошло? — Белла, — челюсти Драко сошлись в злобе, — она пытала Грейнджер. — Что? — Блейз скорее обронил слово, чем произнес его. Он вспомнил все, что знал о старосте и о том, какой она стала. Вспомнил все, что ему довелось знать про Беллатрису Лестрейндж, и сердце его, до этой поры каменное, сжалось. — Белла пытала ее так долго, Блейз, — голос Драко предательски дрогнул. — Я не знаю, что чувствовала Грейнджер, но я не мог на это смотреть. Она кричала так громко… Я стоял там и ничего не делал. А потом и вовсе ушел, потому что, — Малфой виновато прикрыл глаза, — потому что не мог этого терпеть. А когда вернулся… — Что ты сделал? — Применил Protegit contra dolorem. — Заклинание, которому научила Беллатриса? — наглость друга поразила Блейза. — Я столько лет… — Малфой запнулся. — Как я мог позволить Белле так поступить с Ней? — Ты сделал больше, чем мог, Драко. — Нет, — Малфой отрицательно замотал головой. — В моей голове без перерыва звучит ее крик, Блейз. — Драко постучал указательным пальцем по виску, словно так мог полностью передать, что именно чувствует. — Этот крик не затихает ни на секунду. Я вижу Грейнджер в обеденном зале, и перед глазами тот мраморный пол, ее слезы, ее кровь и это слово… — Ты говорил, что она заноза в твоей голове, — Блейз слабо улыбнулся, пытаясь подбодрить друга старой историей. — Помнишь, ты как-то сказал это? Получается, она в итоге стала занозой. Малфой сел на ступеньку и облокотился о колени. Забини знал, что Драко вспоминает те беззаботные дни, когда он на каждом углу кричал о своей ненависти к грязнокровке. Как вечерами лихорадочно придумывал ей гадости, а наутро не мог ничего предпринять, кроме слов. Как сквозь зубы рычал, что она заноза, но не мог сказать в заднице, поэтому твердил, что в голове. Что она отравляет его мозг и его тошнит осознавать, что она поселилась в нем, как дементор, и высасывает жизнь. Так много крови утекло с тех пор. — Я не знаю, как с этим жить, — честно признался Драко, — раньше я смотрел на нее и хотел быть лучше. В учебе, в Квидиче, просто лучше, чем я есть. А теперь каждый раз я вижу, каким трусом я был. — Что она говорила тебе об этом? — Забини пристально смотрел на друга и, как и всегда, видел, как все вокруг Драко теряет смысл, когда речь заходит о Гермионе Грейнджер. — Сейчас почти декабрь, ни за что не поверю, что она не обмолвилась с тобой о той ночи. — Ты будешь удивлен, — хмыкнул Драко, — она думает, что я спас ей жизнь. — Ты не понимаешь, верно? — Блейз сел рядом. Он знал, что каким-то образом Грейнджер имела значимое место в жизни Драко. И дело не в одном только соперничестве. — Ты предал семью в ту самую секунду, когда произнес заклинание, чтобы спасти ее. — О чем ты? — Драко нахмурился, но не перестал смотреть на свои сцепленные руки. — Знаешь, почему такой, как ты, не бросился тут же читать это заклинание? — Такой, как я? — Ты прекрасно понимал, что одно неверное движение — и твоих родителей казнят. — Блейз знал еще кое-что: Драко надо разобраться с этим. В самое ближайшее время. Пока эти древние чувства не стали тухнуть и приводить на запах шакалов. — Ты поставил все на кон, чтобы спасти эту девушку. Вот почему ты не мог решиться. — Я бы не… — но Драко замолчал на несколько долгих секунд, а потом взглянул на Блейза, — я просто не мог позволить ей умереть. Она должна жить, Блейз. — Я знаю, — понимающе кивнул мулат. — Поэтому ночью, когда тебя прокляли, ты пришел к ней. Ты думал, что Амикус явится за Грейнджер. Блейз почти физически ощущал в своем горле иглы, наблюдая за тем, как осознание медленно, но верно начинает душить Малфоя, лишая возможности солгать что-нибудь приемлемое. Да и как соврешь — Блейз не дурак. — Поэтому я убил его? — с тревогой спросил Драко. — Разберись с этой девчонкой, пока нас всех не затянуло в пропасть, — покачал головой Блейз. — Я влюблен в Асторию, — Драко сдавил переносицу двумя пальцами, — и это дикость. — Кто-то говорил о любви? — Блейз решил не дожимать друга и вернуться к веселью. — Каждый чертов раз, — рыкнул Драко, понимая, что пойман врасплох. — Оу, — широко улыбнулся Забини, приподнимая брови, — ваша честь, полагаю, мое дело по «чертовой туче» можно считать закрытым ввиду конфликта интересов. — Мерлин меня прокляни! — Драко схватился за сердце. — Панси заразила нас этой чумой! Старый кабинет за разговорами о заразе — дурнословить, которую принесла с острова Панси, приобретал шелковый флер ночных вечеринок. Там, где раньше красовалась доска, которую профессор Трелони никогда не использовала, теперь синим неоновым светом горела надпись: с возвращением. Прямо под ней стояла штуковина, которую под тяжестью самой жестокой кары отказались трогать оба парня, хотя сама Панси, что принесла сие приспособление, совсем не брезговала. Она пообещала, что музыка польется из этой вещи так же громко, как из граммофона, который Блейз и Драко намеревались выкрасть у директора из кабинета. Столы остались у стен, разграниченные перегородками, чтобы всякие парочки не устраивали публичных представлений, и несколько на ступенях, чтобы могли посидеть те, кто устал танцевать. Потолок стал зеркальным, а с зашторенных чистейшими глубокого изумрудного цвета портьерами окон вовсю переливались прожектора, освещая темное помещение вспышками и лучами. Заклинание оглушения изолировало класс от внешнего мира, отныне не способного услышать и рассекретить праздник. — Как думаешь, Тео это оценит? — Драко спрятал руки в карманы. Парни глядели на свое творение у дверей кабинета. — Если в его душе осталось для нас место, — с сомнением ответил Блейз, а потом вздохнул, внутренне веселея, но внешне оставаясь серьезным, и посмотрел на друга, — мы же собираемся украсть граммофон? — Без тени сомнений, — так же «серьезно» помотал головой Драко. В отражении на Панси глядела девушка с ножницами в правой и прядью волос в левой руке. Этот ритуал уже был в ее жизни. Однажды на третьем курсе, когда ей вдруг надоело быть слабой, ранимой и зависимой, она отрезала себе волосы по самую линию челюсти. Словно они тянули ее вниз. Словно это волосы делали ее такой незначительной. Тогда знаменитое каре и стало ее визитной карточкой. Каждый раз когда Панси смотрела в зеркало на свои смольно-черные волосы или резко оборачивалась и они ударялись иглами кончиков о ее щеки, она обретала силу. Панси чувствовала, как внутри нее разгорается пламя, как поджигается фитиль самой мощной бомбы. Эти волосы цвета неба, последнего часа перед рассветом, были ее оружием. Скулы заострялись год за годом, разрезая это предрассветное небо, словно вершины гор, а ключицы, превратившиеся в лебединые крылья, все больше расправлялись, натягивая белоснежную кожу и образуя лунки между шеей и плечом. Словом, Панси из мопса, как ее звали гриффиндорцы, превратилась в мраморную статую, под которой скрывалась практически Медуза Горгона со стальным взглядом и безумием в голове. Когда ножницы радостно заворчали, разрезая волосы, дверь девичьих спален открылась и зашла Астория Гринграсс. Бледная и с красными глазами, она вызывала кучу вопросов, но отвечать пришлось Паркинсон. — Панси? — Астория застыла посреди комнаты, — все хорошо? — А у тебя? — Гринграсс не ответила, и Паркинсон, пожав плечами, продолжила свое занятие, — пора возвращаться в жизнь, из которой я убежала. — Ты уверена? — Я нравилась себе больше, — Панси протянула ножницы Астории, — хочешь освободить меня? Это весело. Астория неуверенно приняла холодный предмет, все еще не понимая, как им управляться и зачем на это тратить время, когда можно прибегнуть к магии. Вообще, длинные волосы шли Панси, по мнению Астории. Они делали ее мягкой и нежной. Каре же наоборот делало ее резкой, немного безумной. Неужели они все хотели вернуться к тому, от чего бежали сломя голову? Астория помнит, как однажды увидела Драко в цветочной лавке. Он был с матерью, и Астория предположила, что они пришли за семенами, чтобы восстановить сад хозяйки поместья, о котором ходили легенды и который несколько раз довелось видеть воочию самой Гринграсс. Драко был таким серьезным, словно покупал цветы на похороны. Так же однажды она увидела Панси, выходящую из отделения душевных болезней в госпитале Святого Мунго. Тогда Панси, еще не отрастившая свои чудесные локоны, прикрыла глаза, прислонилась к двери, и подбородок ее заходил ходуном, словно она в следующую секунду разрыдается прямо посреди коридора. Однако через двенадцать долгих секунд, которые громко простучали у Астории в груди и настенных часах у постовой медсестры, Панси опустила голову вниз, в ее глазах что-то нездорово блеснуло, и она зашагала прочь из больницы, даже не заметив давнюю подругу. К этому? Они хотели вернуться к этому? Астория думала, что жизнь стала гораздо лучше. Пусть через потери и боль, но теперь люди ценили друг друга, чужую жизнь, свободу, любовь. — Ножницы должны быть ближе к моим волосам, а твои пальцы — в этих кружочках, чтобы произошла магия, — Панси поджала губы. — Точно, — Астория улыбнулась и подошла ближе, имитируя недавние движения подруги, которые успела запомнить. — Видишь, это проще и веселее, чем кажется, но одного дюйма будет маловато, милая, — Панси подмигнула, — прибавь газку. — Что? — Тори, режь той длины, которую я отрезала с этой стороны, — медленнее, но ироничнее своей обычной речи ответила Паркинсон. — Это значит «дать газку»? — Не совсем, — Панси снова улыбнулась, — но тебе это не нужно знать. Не представляю, как ты это можешь использовать. Астория улыбнулась в ответ, но отрезала уже как следует. Ей хотелось дать газку, что бы это ни значило. Однако Панси заметила, что подруга совершенно не собрана. — Осталось отрезать сзади и подровнять, — Панси пыталась заставить подругу очнуться. — У тебя все хорошо? — Да. — Я спрашиваю, потому что у Драко все не очень хорошо и потому что я знаю, что он тебе все рассказал. Астория застыла с ножницами позади Панси. Паркинсон знала, что завела диалог, который причинит боль им обеим. Но, чтобы защитить сердца Драко и Астории, этот разговор должен был состоятся. Панси знала, что Драко влюбляется в Асторию, а сама Астория уже влюбилась в Драко. Даже когда Гринграсс не было в жизни Драко, он не глядел на Панси так, как на Асторию последний месяц. Непрожитая любовь становится бессмертной, но важно лишь то, что может умереть, а значит, любовь Панси к Драко потеряла свою ценность. Он улыбался рядом с Асторией, просто глядя на нее. И вот эти взгляды имели цену. Панси знала все взгляды Драко, кроме одного, которым он глядел на Гермиону Грейнджер. Потому что так он не смотрел ни на кого. Все гриффиндорцы получали более или менее одинаковый взгляд. Были лишь несколько отхождений. Поттеру доставалась отменная порция уважения, которую трудно было различать под тонной неприязни. Уизли имел удовольствие на чистейшее презрение. Но заучка Грейнджер удостаивалась особенного взгляда, который оставался загадкой для Панси по сей день. Однако все это было неважно, потому что нравилась ему Астория. — Тори, — Паркинсон прервала тишину, — мы не убийцы. — Я вовсе… — Астория взглянула на подругу через зеркало, — неужели все то, от чего вы так отчаянно бежали, вам ближе того, к чему в итоге вы пришли? — Это не настолько простой вопрос и не настолько простой ответ, — Панси попыталась улыбнуться, но эту попытку выдали лишь ямочки. — Постарайся мне объяснить, — в умоляющих глазах Астории легко можно было прочитать просьбу убедить ее простить Драко. Но Панси не понимала, за что его прощать. — Я хочу задавать правильные вопросы. Хочу получать ответы, которые не будут меня пугать до глубины души. — Ты думаешь, мы хотим быть как наши родители? Думаешь, мы хотим убивать грязнокровок? Черт возьми, Гермиона Грейнджер — гребаное будущее магической Англии! Думаешь, я посмела бы ее убить? — А ты захотела бы? — Тори? — Панси вскочила как ошпаренная. — Ты думаешь, что я мечтаю врываться в чьи-то дома и убивать людей? Я хочу к океану! Хочу кататься на доске! Пить коктейли и рисковать раком кожи ради бронзового загара! Знаешь, как прекрасны лучи, прикасающиеся к соленой коже? — Панси заметила, как напугала подругу резким выпадом. Несмотря на то что сзади еще осталась длинная дорожка волос, отрезанные, что валялись на полу, уже делали из нее прежнюю Панси. — О чем ты думаешь, Астория? — О том, что я перестала понимать суть после слова «доска», потому что в моей голове нет представления о том, как «кататься» на доске, — Астория развела руками, а взгляд ее смягчился, — полагаю, это что-то вроде того, когда ты даешь газку. — Ради всего, что тебе дорого, милая, забудь эту дурацкую фразу про то, чтобы дать газку, — Панси прикрыла глаза и провела большими и указательными пальцами по векам, массируя их. — Я хочу сказать, что мы вовсе не собирались быть Пожирателями, но наши родители приняли метку до нашего рождения и не оставили нам никакого выбора, когда продолжили следовать за этим убогим существом. А эти идиоты, которые призывают нас убивать за правое дело Волдеморта, — просто кучка неудачников, которых ждет провал. И мы сделаем все, чтобы этот провал наступил быстрее. Драко доверяет тебе. А еще он никогда не ищет себе оправданий. И людей не оправдывает никогда. Для него вся жизнь — это выбор и последствия. Если ты ведешь себя достаточно смело и что-то выбираешь, то имей смелость встретиться с последствиями лицом к лицу. Он выбрал сказать тебе правду, зная, как именно ты отреагируешь. Ты возьми на себя смелость понять его. — Я все понимаю, но не могу смириться с этим. Драко готов примкнуть к убийцам, чтобы… — Астория сжимала в тонких руках несчастные ножницы. — Чтобы что, Тори? Драко предпочел бы умереть, нежели стать Последователем. Он и Пожирателем-то быть не хотел. Но у нас есть слабость: мы любим тех, кого мы любим. И по мне, ты глупишь, — Панси пожала плечами, — потому что в любви нет ничего лучше взаимности. — Я не хочу новой войны, — прошептала Астория. — И это говорит человек с ножницами в руках, — Панси указала пальчиком на предмет. Астория хмыкнула, ослабляя хватку. — Знаешь, ты должна закончить мою стрижку, я похожа гребанного на скунса. И несмотря на мою любовь к безумию, я не готова так явиться на вечеринку. — Ангел, я разлюбил сюрпризы, — устало улыбнулся Тео, неохотно плетясь за белокурой Дафной Гринграсс. Действие наркотика сходило на нет, до тошноты хотелось курить. — Я в это не верю, — Дафна схватила его за руку, против воли убыстряя его ход. — Я знаю, о чем ты думаешь, — щебетала она. — Полагаю, сие маловероятно, — вяло огрызнулся Тео на манер мистера Дарси. — Что ты там бубнишь? — широкая улыбка, озарившая Дафну, когда она только обнаружила Тео в коридоре, ни на секунду не оставляла ее красивое светлое лицо. — Ты думаешь, я достала нам проход в Хогсмид? Нет, все гораздо лучше! Вообще-то Тео думал о том, что напрасно вернулся. Нужно было уехать в Шармбатон для завершения учебы или вовсе забить на школу и остаться в Норвегии. Пятый курс он закончил с отличием, несмотря на свое разгильдяйство, вполне мог начать обучаться целительству в их госпитале. А еще он думал о горечи, которую наркотики оставили во рту. Они имели отвратительное свойство — переставать действовать в самый неподходящий момент. А момент всегда был неподходящим, откровенно говоря. Тео думал о том, что даже похоронить не смог родителей. Их тела и кровь навеки питают чужие земли. А еще о том, что заново заживающий шрам на ладони будет вечным напоминанием, как он удерживал веревку, привязанную к его шее, чтобы не умереть от удушения. Определенно Дафна понятия не имела о том, что мог думать Тео. Раньше они были хорошими друзьями. Вместе дурачились, доставали спокойную Асторию и много смеялись. Мерлин, он очень много смеялся раньше. — В любом случае, — девушка заговорщицки улыбнулась, толкая дверь старого класса прорицания, — время для грусти останется далеко позади, — она исчезла в бархатных занавесках, и Тео, пожав плечами, прошел за ней. Мрак помещения резко озарился голубым неоном, кучей лампочек и полыхающими палочками. Тео невольно зажмурился, и до его слуха долетело: с возвращением. Так громко и радостно произнесенное множеством голосов, что на секунду Тео подумал, что не хочет открывать глаза. Потому что все те картины боли и мучений исчезли в его голове, словно разом кто-то забрал причины его страданий. Словно чувства, обжигающие воспаленные нервы, отныне ушли. Всего секунда, но это все успело произойти в его сознании. Его веки медленно затрепетали, и он открыл глаза. Перед ним стояла по меньшей мере сотня человек. Они галдели и выкрикивали поздравления. Они кричали его имя. Тео против воли улыбнулся, мысленно вонзая в эту улыбку кинжал за предательство собственной души. Первыми к нему подошли Драко и Блейз, оба говорили не слишком много, в своей манере, вручили ему бутылку и прямоугольный сверток. За ними царственно подошла Астория, потрепала по шевелюре, радужно улыбаясь, и подарила котелок: — Я знаю, что у тебя сейчас нет своего, — шепнула она. Слишком много людей хотели его лично поздравить и что-то ему подарить. Тео не мог себе позволить поверить, что все эти люди его любили. Драко брал подарки и складывал в коробку, чтобы Тео смог потом забрать это все. Однако Нотт не хотел ничего забирать. Он хотел демонстративно сжечь эти вещи, а потом уйти, хлопнув дверью. Инстинктивно найдя в кармане заветный наперсток, Тео прикрыл глаза — скоро можно будет успокоиться. Эта мысль заставила его остаться, а не вести себя как ребенок. — Все остальные, — Драко встал рядом с Тео, — да, спасибо, — он забрал очередной подарок, — шарф, как мило. — Тео услышал привычный снисходительный тон, и от этого пришло старое чувство, словно он наконец вернулся домой. — Складывайте свои подарки в эту коробочку, вечер долгий, все успеете поздравить нашего Тео. Драко вручил Нотту стакан с алкоголем и подмигнул, явно зная, что спас его от этой толпы. Тео взглянул на янтарную жидкость, четко рассматривая дно стакана, а затем поднял голову и проследил за Драко. Тот стоял в другом конце зала и науськивал Забини, который потом двинулся в сторону граммофона — Тео уверен из кабинета Макгонагалл. Юнец с пятого курса получил задание, и тут же сменилась песня. Тео узнал ее. С этой песней он пролежал в Норвежском госпитале святого Магнуса долгих девяносто восемь дней, ведя свой злосчастный дневник, который потом потерял. Одному Мерлину известно, как сильно он ненавидел это место, этот мир, этих людей, себя. — Ты сегодня ощущаешься совсем иначе, — сзади кто-то уложил голову ему на плечо, напевая в тон песне, и он знал, чей это голос. Тео обернулся. На ступень выше, балансируя на цыпочках, чтобы удобно дотянуться до его плеча, стояла и улыбалась Панси Паркинсон. — Иначе? — Тео тоже улыбнулся и отпил из своего стакана. — Иначе, чем в тот день, когда я видела тебя в последний раз, — Панси забрала стакан, всучила кому-то и за руку повела Тео танцевать, — у нас всегда получалось танцевать вместе. — Потому что ты прекрасно следуешь, — Тео расплылся в широкой улыбке Чеширского кота, обласканный ее воспоминаниями о нем. Он потянул ее на себя, и от неожиданности она рухнула ему на грудь. — Но, думаю, это наш первый белый танец. — Потому что никто, кроме тебя, не наслаждается этой песней, — ее левая рука оказалась на его плече, а правая в его руке. В этот раз они не отдавались ни страстным па, ни ритмичным шагам, а просто топтались на месте. Тео подхватил длинными пальцами кончики ее недавно стриженных волос и улыбнулся. Он знал две вещи в этой жизни: она сделала это из-за него и из-за нее у него не будет шанса любить кого-то еще. Панси впервые смотрела на его улыбку и едва сдерживала желание его поцеловать. Тео казался настолько родным, словно часть ее самой. Панси прикрыла глаза и положила голову ему на грудь. Не делает его особенным то, что он знает эту песню, правда же. — Пойдем к ребятам, — Панси посмотрела на Тео, словно заглядывая в сумерки, она видела, как сильно он не хотел идти к ним. — Тебя все хотят поздравить. Даже несчастные гриффиндорцы. Тео только хмыкнул, снова ведомый за руку. Почему он позволял им управлять его сердцем? Никто из них даже не хотел знать, что с ним. Они не искали его. Они ему не друзья. Они все кучка лицемеров, и Тео отчаянно хотел в это верить. Первый голос, который донесся до Тео, был голос Малфоя, он сказал, указывая на прическу Паркинсон: — Мои глаза меня подводят, или? — Возвращаемся к истокам, милый, — хохотнула Панси, ладошкой подпирая срез каре. — Это будет чистый рок-н-ролл. — Полагаю, это второй акт? — в голосе Гермионы Тео заметил улыбку. — Быстро учишься, дорогуша, — Панси улыбнулась в ответ так, словно это был их план. Определенно, многое было пропущено. — Я привела виновника торжества! — Тео! — Драко явно был навеселе, хотя вряд ли был пьян. — Рад твоему возвращению, — Поттер протянул руку. — Спасибо, что всех нас спас, — Тео пожал ему руку, единственному, которого готов был вытерпеть среди лжедрузей, — где мой любимый вид Уизли? — Где-то здесь, боюсь, что танцует, — лицо Гермионы светилось доброй иронией. — О! — Драко так повеселел от шутки старосты, что чуть было не поднял руку отсалютовать, как они все часто делали на Слизерине, будучи детьми. — Это пока лучшая шутка, Грейнджер. — Малфой, — картинно поразилась Гермиона, — может, еще выпьешь? Ты становишься милым. — У вас даже ссориться уже не получается, — Блейз отпил из своего стакана, — скукотища. — Блейз, дорогой, ведь ты всегда можешь поспорить со мной, — Панси взяла его за подбородок и повела из стороны в сторону. Блейз улыбнулся. Тео снова затошнило. И дело было не совсем в ревности, хотя и она имела место быть. Как они могли быть такими обыкновенными, дружить с другими факультетами, встречать своего старого приятеля? Кем они, по их мнению, были, черт их всех побери? Музыка сменилась на быструю, и все на танцполе загалдели, принимаясь прыгать и размахивать руками. Тео снова затошнило, и в этот раз очень серьезно. Ему нужно отсюда уходить. Они ему не друзья. Они просто кучка идиотов, думающих, что танцы и громкая музыка способны излечить раны размером с кратеры на Луне. Пока между гриффиндорцами и слизеринцами разгорался спор, Тео незаметно отступил на два шага, развернулся и пошел к выходу. По пути он схватил двумя пальцами наперсток, заранее приготовленный в левом кармане джинс и потянул его наружу. Однако спасение разлетелось мерцающей пыльцой вокруг его ног. Кто-то из танцующих неловко ударил его по руке, даже не заметив этого, и Тео выронил наперсток прямо на пол. Злость и отчаяние захлестнули его разом, и Тео судорожно вздохнул. Он развернулся, надеясь разглядеть наперсток и хоть что-то в нем найти. — Я хочу этого меньше тебя, — Поттер схватил лицо Тео обеими руками и смачно поцеловал в губы. И пока Тео думал над тем, почему губы Поттера чересчур мокрые, его снова поцеловали, и на сей раз это был Драко. Следом Блейз, какого-то черта, Забини. Но когда Тео различил розово-оранжевые черты Рона, он выставил пятерню вперед: — Ну уж нет, Уизли! — Что я сделал? — недоуменно спросил Рон. — Он ни при чем, мы продули спор, — вытирая губы, сообщил Поттер. — Мог бы вытереть до того, как поцеловал! — не преминул сообщить Тео. — Ну извини, — возмутился Гарри, — я пил херос! Драко прямо-таки валялся от смеха. Блейз широко улыбался, явно довольный собой. Вскоре смеяться начал и Гарри. Джинни, Гермиона и Панси сдерживали совершенно очевидную истерику. — О чем спор? — сдался Тео. — Мы спорили о том, какие клички ты нам давал, девочки вспомнили больше, — пожал плечами Поттер, явно робея произнести следующее, — они прямо твои фанатки. — Осторожнее, Поттер, — предупредил Драко, — мы это наказание схлопотали из-за твоего длинного языка. — Чья же идея была меня поцеловать? — Тео усмехнулся. — Это Джинни! — Мой любимый вид Уизли, кстати, — отметил Блейз, салютуя стаканом. — Осторожнее, Забини, ты рискуешь стать очень скучным, — улыбнулась Джиневра Уизли. — Я существую! — напомнил Гарри. Джинни подошла к своему парню и прилюдно поцеловала его, чем тут же смутила всех гриффиндорцев, а в особенности самого парня. Гарри покраснел, но улыбался, довольный своим положением. Слизеринцы ехидно отвесили беззлобных шуток про их отношения, однако не отвели взглядов. Тео подошел к столу с напитками. По обе его руки встали Драко и Блейз, явно решившие не отлучаться от своего приятеля ни на минуту. — Вечеринка отстой? — прямо спросил Драко. — Их всех можно выгнать, — заманчиво предложил Блейз. С глубин наполненного Ноттовского стакана всплыл прозрачный, переливающийся радугой пузырь и, секунду повисев возле лица Тео, лопнул. Затем несколько таких же пузырей залетали по воздуху. Он проследил за ними и увидел Дафну. Она ободряюще улыбнулась и кивнула. И сердце Тео оттаяло. Он больше не в силах ненавидеть своих друзей за то, что они не знали, как поступить. Теперь осталось выяснить, в силах ли он снова их любить. Вечеринка закончилась после трех ночи. Драко даже показалось, что в конце Тео был доволен. По крайней мере, он забрал свои подарки. А Панси сказала Драко: милый, ты надрался в дрова. Драко знать не хотел, что это значит, но был рад, оттого что она улыбалась, потому что полночи была сама не своя. Он же сам, по крайней мере, все еще достойно держал руки в карманах брюк, а не балансировал ими. Такое с ним тоже приключалось. — Снег идет, — тихо сказала Гермиона. Драко и думать забыл, что они вместе шли в гостиную старост. Такого он не мог представить ни в одном кошмаре и ни в одной самой смелой сказке. Он молча остановился у окна. Грейнджер не сразу это заметила, но через пару шагов тоже остановилась, недоуменно глядя на своего соседа. — Самое время погулять, — сообщил Драко. — Что? — ей так шло хмуриться! — Мама всегда говорила, что если погулять под первым снегом, то год пройдет чрезвычайно счастливо. — Драко пожал плечами. Он не хотел контролировать свой язык. — Она в это верила. — В этом что-то есть, — хмурые черты хорошенького лица стали совершенно милыми. — Желание быть счастливым? — хмыкнул скептически Драко. — Возможно, — Гермиона улыбнулась, — нам нужно заклинание тепла, я люблю долгие прогулки. Драко заметил, как стена между ними рухнула снова. Та, что он начал возводить с тех пор, как она назвала его по имени, а быть может, та, что он выстроил, когда она прибежала извиняться, или же та, которая начала складываться сама собой, когда она оставила ему лимон? Потому что Гермиона всезнайка Грейнджер схватила его за руку и быстрым ходом направилась на улицу, так же быстро колдуя им варежки и шапки. Как она умудрялась снова и снова идти к нему навстречу, когда все, что он делал, это огрызался и гримасничал? С первой секунды, что он ее знает, она удивляет его безостановочно. Этой ночью Гермиона впервые осознала, что Малфой сделал шаг навстречу, потому что он сжал ладонь, в которую она вцепилась, таща его за собой. Это значило, пожалуй, слишком многое для их хрупкого мира, который они называли нейтралитетом. Гермиона мало что о нем знала, чтобы быть другом, но признавала, что знает достаточно, чтобы его понимать. Выйдя из замка, он глянул в сторону Астрономической башни — чувство вины никогда его не покинет. Неважно, как сильно его ненавидит за это Гарри, потому что в новом мире, который выстраивается даже этой ночью, у Гарри есть шанс отпустить эту ненависть из своего сердца, а у Драко его уже нет. Он никогда себе этого не простит. Это преступление, которое он совершил, заранее «наслаждаясь» наказанием. Когда Гермиона кинула в него снегом, он не разозлился, а рассмеялся, явно вспоминая своих лучших друзей, ради которых в том числе совершил половину своих ошибок. А когда он упал, догоняя Гермиону, он не спешил вставать, а лежал, распластавшись и рассматривая хлопья снега, летящие ему в лицо. Он любил зиму, как любят в жизни лишь что-то одно. Гермиона знала: сердце Панси отдано весне, Блейзу по душе дожди осени, а Драко с радостью замерз бы в глубине озера. Они всегда выбирали любить что-то одно. — Никогда не давай мне забыть эту ночь, Грейнджер, — мягко сказал он, когда она неуклюже делала снежного человека, примостившись аккурат рядом с ним. — Почему? — громко дыша, спросила Гермиона. — Потому что мне кажется, — голос его разбился на мириады частиц, — я счастлив. Гермиона знала о нем больше, чем планировала знать. Он разглядывал гирлянды, радовался снегу и обходил людей стороной. И сейчас вдали от всех, кого он любил, он вряд ли мог быть счастлив. Гермиона это знала наверняка. Она изучала его и могла точно сказать. И истинной было совершенно другое: он был пьяным, а она счастливой. Грейнджер, оказавшись в общей гостиной, подбежала к камину и протянула руки ближе к огню — чары тепла закончились минут пятнадцать назад. Драко усмехнулся, качая головой, стянул с нее варежки и поднес руки к огню, натирая их своими. Это было крайне интимно, и Гермиона замерла, разглядывая его лицо в желтом свете огня. — Я тоже любил долгие прогулки, — лениво начал он объяснять, — мама грела мне руки так, по-другому трудно, даже магия иногда бессильна. — Ты славный парень, Драко Малфой, — усмехнулась Гермиона, вспоминая его недавние слова. — Жаль, что это было скрыто от тебя столько долгих лет? — Драко тоже усмехнулся, продолжая греть ее руки. — Нет, — протянула Гермиона, борясь с предательской улыбкой, — жаль, ты предпочитал быть засранцем большую часть жизни. Он охнул, она засмеялась. Гермиона знала, что шутка пришлась ему по душе. Он всегда любил язвить и иронизировать, что раньше обычно доставало ее, но теперь она разглядела в этом свое очарование. — Ты просто зануда, Грейнджер! — она еще больше засмеялась от этого признанного поражения. Драко прекратил смеяться, однако лицо его сохраняло сияние улыбки. — Но смех у тебя замечательный. — Осторожнее, Малфой, — передразнила она его голос и манеру говорить, — я могу решить, что тебе не все равно. — И тебя это оскорбит? Драко перестал улыбаться совсем и серьезно взглянул на нее. Гермиона хотела сказать ему, что не оскорбит. Вряд ли осчастливит. Все усложнит. Но это не оскорбительно для нее уже давно. Он выглядел таким ранимым, что ей захотелось его…обнять? Но в ту же секунду в его серых глазах заплясали чертята, он нахально усмехнулся и самодовольно заметил: — Слизеринец тут все же я, — и начал отступать, отпустив ее руки. Глаза Гермионы округлились, когда она поняла, что он переиграл ее в игре, которую она сама затеяла. Гермиона по-партизански пробежалась глазами на все предметы, которые могла бы в него кинуть. Идеальным вариантом стали мокрые варежки, и она схватила их, чтобы пульнуть: — Ты противный хорек! — со смехом зарядила она в него правую варежку. — А ты мазила, Грейнджер, — он увернулся от первого снаряда, быстро нырнул в свою комнату, и второй снаряд пришелся о дверь. — Спокойной ночи! — А тебя пусть замучают кошмары! — О! В этом ты не сомневайся, твой лохматый образ вряд ли дарует спокойный сон! — У! Ты противен! — бессильно огрызнулась девушка. — И о чем ты там подумала, негодница? — его голова показалась из-за двери, и Гермиона, воспользовавшись этим, кинула в него декоративную подушку, которая тоже врезалась в дверь. — Я даже пьяный быстрее тебя! — Ты даже пьяный противный! — пусть и с поражением в голосе, но вслед стоило что-то бросить. — Трудно спорить! — его веселый голос позабавил ее. — Спокойной ночи, хорек! — Спокойной ночи, всезнайка! Панси обнаружила Тео сидящим на лестнице к проходу мальчишеских спален. Она шла к Блейзу, потому что эти идиоты забыли отнести граммофон обратно в кабинет Макгонагалл, а от пьяного Драко мало толку. Слева от Тео стояла коробка с подарками. Лишь один сверток он открыл и глядел на содержимое. Это был сверток от Драко и Блейза. Деревянная рамка с колдографией удерживала счастливых родителей Тео, которые заливались смехом, заставляя сына расплываться в улыбке. Панси молча села рядом с ним. — Они подарили мне воспоминания. — Я знаю, — кивнула Паркинсон, — они радовались как дети малые, когда нашли эту колдографию. — Я не знаю, как им простить свои ожидания, или я неправ? Скажи мне, что вы искали меня, — его черные глаза источали обиду, — скажи, что вы не справились с моей потерей. Соври мне любую ложь. — Мы не искали тебя, — Панси больше не в силах была взглянуть на него, потому что слезы норовили покинуть ее глаза. Тео отрешенно закивал, заранее зная ответ, которым она его хладнокровно убила. — Я была в Эль-Катильо. Блейз и Драко восстанавливали Малфой Мэнор. Пожалуй, только сестры Гринграсс не заслужили твоей ненависти. Дафна была ранена, а Астория выхаживала ее, — Тео удивился, видимо, Ангел промолчала. — Она долгое время была просто овощем, а потом у нее была реабилитация. Конечно же, не все эти месяцы, но они были по горло в своем горе. Драко однажды сказал, что никакое, даже самое щепетильное сострадание, даже к самым близким людям не поможет тебе недооценить собственную боль, когда это станет необходимым. Так что не вини их. — Предлагаешь винить вас троих? Девушка опустила голову, потому что слезы снова предательски подступили. Она была слишком расточительна в последнее время на чувства, которые сдерживала. — Разве от того, что у нас были причины… — Расскажи мне. — Нет оправдания тому, что мы сделали. — Панси взглянула наконец Тео в глаза, упрямо сдерживая слезы. — Римляне верили, что есть наказание хуже, чем смерть, — быть забытым. Разве мудрые римляне могли ошибаться? — Почему ты покинула Англию? — Имеет ли это значение? — Ты цитируешь маглов, перебила метку и плачешь при мне, — голос Тео был тверд, а Панси в конце концов отпустила слезы, — это имеет значение. Почему ты покинула Англию? — Отца казнили, мама сошла с ума. У меня не осталось дома. Я думала, что найду его вдали от родных мест. — Нашла? — слезы безостановочно текли по мраморному лицу Панси. Это был не вопрос, а прямой укор. — Почему тату не ровное? — Я выжигала его огнем, — Тео сжал челюсти, отворачиваясь от боли. — Ничего, — поспешила его успокоить Панси. — Это ничего. — Этот шрам на твоей шее, — Тео указал на уродливую линию, пересекающую ее красивые ключицы. — Я не… — Панси запнулась, словно в ее горло врезался нож, — Волдеморт не очень жалует тех, кто сомневается в принятии метки. Тео прикрыл глаза, содрогаясь от злости. Он ненавидел образ Панси месяцами, кричал на ее воспоминания, пока она справлялась с последствиями своего выбора, который не принадлежал ей вовсе. — У Блейза тоже есть шрам, он?.. — Он участвовал в Битве за Хогвартс. Алекс Смит вырвал ему часть кожи, разорвав мышцы и связки. Блейз, он… Мне кажется, его преследуют призраки. Потому что он забил Алекса насмерть камнем. И я не знаю, как он справляется с этим. Он даже говорить не хочет об этом, а его глупая мать бросила его, потому что… — Хелен бросила Блейза? — удивление Тео было оправданным. Его собственная мать была нежной и кроткой женщиной, не умеющей даже толком наказывать своего сына. Панси кивнула, коря себя за распущенность слов. — Почему? — Это взбалмошная Хелен Забини, наверное, в поисках очередного мужа, — Панси быстро исправила патовую ситуацию, не желая втягивать Тео в неприятности. — Драко? — Нарцисса тяжело перенесла пожизненный вердикт для Люциуса, она болела половину лета. Колдовать Драко запретили, а восстанавливать поместье после Лорда пришлось вручную. — Волдеморт жил у Малфоев? — Панси кивнула, и Тео спрятал лицо в руки. Он знал, что им здесь было не весело, просто он не думал, что было так все плохо. Он знал, что Волдеморт — частый гость в поместье Малфоев, но Тео было невдомек, что, в конце концов, он там обосновался. Ему отчаянно захотелось умереть по правде. Все, что он о них думал, это то, что видел в газетах, редко доходящих до него. Тео было их вовсе не жаль. Тогда. — Ему пришлось много за чем наблюдать и много чему быть соучастником. — В некоторых случаях злодеем все же был он, — лицо Панси стало таким осуждающим и одновременно напуганным, — мы все бываем злодеями, — отмахнулся Тео, не желая абсолютно быть раскрытым. — Сейчас что происходит? — Сейчас мы пробуем жить заново, — Панси обнажила свои ямочки, но Тео знал, что она лжет. Тем не менее он позволил своему сердцу повернуться к ним лицом. Тео потянулся за пазуху и достал то, что припечатало Панси. Она смотрела на протянутый цветок, немея. Ее тело пробила мелкая дрожь. Цветок сакуры розовел под мраком ночи в руках Тео. Она открыла рот, пытаясь что-то сказать, но не смогла. Годами Панси была уверена, что это сделал Драко. Годами она была влюблена, не зная истоков своей любви. Конечно, цветок не был причиной, но он стоял восклицательным знаком в уверенности, что она влюблена в лучшего друга. Панси осторожно протянула руку и взяла сакуру. — Звезды, может, и смотрятся иначе, — Тео хмыкнул, — но ты все так же прекрасна, как в последний день, когда я видел тебя. Панси сорвала один росток, приложила его к «браслету» из кандзаси и тихонечко нашептала связывающие чары. По всему браслету, светясь, заплелись цветки сакуры и затем исчезли, оставляя лишь свой едва заметный отпечаток. — Будь всегда рядом, ладно? — выронила Панси и уложила свою тонкую руку на щеку Тео. — Не снимай этот браслет, он всегда меня приведет к тебе, — она потянулась и губами коснулась его скул. Поцелуй был слишком долгим. Когда прикосновение ее губ перестало быть ощутимым, ее скула коснулась его щеки, слишком нежно. Тео едва смог пережить желание поцеловать Панси.