я знаю, мы перестали к чему-то стремиться, потому что ничего из стремлений никуда нас не привело.
Цитата из утерянного дневника пациента Норвежского госпиталя святого Магнуса.
Шум поезда был уже едва слышен. Рон мысленно чертыхался и бранил всех подряд, в том числе и себя, за то что, конечно же, опоздал. Нянька он, что ли? И почему не гребаные слизеринцы должны встречать их кудрявое стихийное бедствие? Рон собрал ошметки терпения и доброты, остановил свой бег и огляделся в поисках студента. На перроне было мало народу, а прибывший все равно выделялся. Темные кудрявые волосы, расслабленная поза высокой фигуры, дым вокруг от, Мерлин того прокляни, маггловской сигареты в руках. На земле возле ног стоял чемодан и небольшая сумка. Черные джинсы не помялись от сидения в купе, хотя странно болтались на худом парне, кеды, которые Рон часто видел на американских подростках, вязаный свитер без горловины. Ну конечно, темно-изумрудного цвета. На переносице зашитый в пару стежков порез с запекшейся кровью, — видимо, нос был сломан, на левой скуле едва синеющая царапина, густые брови низко легли к черным глазам, под которыми были малозаметные тени от недосыпа, а при приближении можно заметить давний шрам на правой щеке, который шел через глаз и заканчивался над бровью. Губы выпустили густой дым и скривились в усмешке, гораздо более приятной, чем у всего змеиного факультета вместе взятого. — Мои соболезнования, друг, — его улыбка привычно сильнее съехала к левому боку, — ну что за гнусное коварство, верно? Теодор Нотт без прикрас и преувеличений. Он вечно цитировал одному Мерлину известно кого. Иногда Рону удавалось самому вспомнить, что за слова Тео украл и у кого, а иногда ему помогала Гермиона. Но чаще всего Рону было просто плевать. Тео был довольно веселым, дружелюбным и простым. Да, от него тоже веяло аристократизмом в некоторые моменты, манерностью в другие и даже высокомерием порой, но все это прощалось всеми, Роном тоже. Что-то было в Тео, что говорило, словно ему чужды все распри, все обиды, вся боль, через которую проходил каждый в этом мире. Беззаботный Тео Нотт. — Я должен проводить тебя к мадам Помфри, — осведомил Рон и, кивнув на следующие слова, добавил, — рад тебя видеть. — В самом, что ли, деле? — Тео сощурил глаза и закурил новую сигарету, предлагая однокурснику пачку. — Не курю. — Ну еще бы, — Нотт закинул ремень сумки на плечо, отправил чемодан вперед и с сигаретой во рту продолжил, — обязательно помрешь здоровеньким. После Помфри какие у меня развлечения? — Уроки, полагаю. — Уизли, я верю, что ты не так скучен, как прикидываешься, — Тео слегка хромал и много гримасничал, — я уверен, что за этой нелепой розовой кожей скрыт прикольный парень, а мне ужасно не хватает приколов, так что я спрошу еще раз, — он остановился, положил руку с тлеющей сигаретой Рону на плечо, нервно улыбнулся и спросил, — какие развлечения меня ждут? — Осмотр у мадам Пофри каждую неделю, обязательные дисциплины типа квиддича для физической поддержки. Окклюменция, легилименция, зельеварение и все остальные предметы в школе, которые тебе понадобятся, чтобы стать целителем, как ты написал в списке желаний в Мунго. Я уже подготовил твой график. — Потрясающе, — Тео снова зашагал по перрону, — может, уже выстрелишь, потому что ствол ужасно ощущается у виска. — Что? — Я знаю, что ты что-то еще утаиваешь мерзкое, ну давай, собери этот флэш рояль. — Походы в Хогсмид только в моем сопровождении, — в мертвых глазах Тео ничего не мелькнуло, Рон нахмурился и продолжил, — пока ты не адаптируешься и не найдешь себе новых компаньонов. — Как сладко ты не говоришь чудесную фразу «избегай слизеринцев, асоциальное ты мудило», — Нотт привычно прислонил язык к обратной стороне верхнего зубного ряда и широко улыбнулся. — Ну, Макгонагалл не считает, на самом деле, что тебе не стоит с ними общаться. — Но отрицать, что я асоциальный мудила, ты, как мы видим, не стал, — брови Тео танцевали румбу практически. Он щелкнул средним и большим пальцем, затем направил указательный на собеседника и усмехнулся, словно застал того врасплох. Рон заметил еще до войны, что слова Тео сопровождались какими-нибудь телодвижениями обязательно. Лицо его было живым и пластичным. — Директор думает, что со слизеринцами тебе будет так же комфортно, как и с остальными, — по сравнению с лучезарным Тео Рон выглядел слишком угрюмо. Кажется, они разрушали стереотипы. — Тогда почему же я не слышу ничего о вечеринке-сюрпризе? — Эм, ну, — Рон почесал лоб, — даже если она и состоится, я об этом ничего не знаю, потому что… — Серьезно? Великий Хогвартс пережил войну, но никак не может пережить закостенелые предрассудки по поводу факультетов? — он щелкнул языком, — скучно. Тео много болтал всегда, так что Рон не видел в его приподнятом настроении ничего странного. Макгонагалл попросила после Помфри, где будет и она, проводить слизеринца в подземелье, а затем на обед, так что ближайшие пару часов этой скороговорки в ушах не избежать. Так почему бы эту скороговорку не сложить в нужную рифму? — Как ты себя чувствуешь? — Ходят слухи? — Тео ухмыльнулся. — Куда без них. Мне лучше. Хороший диалог. Ему лучше. Лучше относительно чего? Еще одна особенность Тео: он болтал постоянно, но разговорить его невозможно. С каким видом он вернулся: этот перебитый нос, эти сигареты, хромота, пустота в глазах. Рону определенно не хотелось бы видеть Теодоровское хуже. — Думаю, твои друзья будут рады твоему возвращению. — Это которые? — в задорном голосе не было задорных нот. — Ну, Малфой, Забини, Паркинсон, сестры Гринграсс, — пока Рон перечислял, он вдруг осознал, что особо других и не может припомнить. — Не уверен, что люди, которые не написали мне ни одного сраного письма, будут рады моему возвращению. — Много чего произошло с ними… Тео, казалось, даже не сердился, но Рон почувствовал несправедливость. Пусть даже к этим слизням. Если Тео будет вести себя как обиженный ребенок, он нескоро обзаведется другими провожатыми. Общество слизеринца не раздражало Рона, но все могло поменяться. — Со всеми нами много чего произошло, — отрезал Нотт. — Сколько же «сраных» писем написал им ты? — Ну ты даешь, Уизли, — Тео сначала удивленно посмотрел на парня, потом, окончательно опешив от его уверенности, рассмеялся, — все же что-то да изменилось в межфакультетской возне. У больничного крыла Рон остановился и забрал сумку с плеча Нотта, осведомил парня о том, что его ждет целительница и директор. Рон с удивлением отметил, что с уходом слизеринца вокруг стало как-то тихо. Рыжеволосому оболтусу будучи ребенком было непросто заводить друзей, поэтому это неумение переросло в патологию, и повзрослевший Рон долго привыкал к новым людям, в его доверие было тяжело войти. С войной он стал более закрытым для чужаков и неохотно отпускал родных после пережитых потерь. Так что вдруг отыскать для Тео местечко рядом было просто абсурдом. Но Рон заметил — стало тихо. В больничном крыле изменилось многое, но для Тео все госпитали имели одинаковый вид. Всегда неудобные кровати, старые матрасы, запах лекарственных трав и шепот. Шепот Тео ненавидел более всего. Когда над тобой встает целитель и с сожалением глядит со своей высоты, нашептывает что-то медсестре, записывающей каждое предписание, — это почти так же тошнотворно, как пациенты, перешептывающиеся о Пожирателе Смерти на соседней койке. Вся эта дешевая драма вокруг уродливой кляксы на его левом предплечье самим Тео воспринималась так же отчетливо неприятно, как Круцио, летящее в четвертый раз. После двадцать третьего Тео сбился и перестал считать вовсе. Все имеет свой конец — напоминал он себе, чтобы не сойти с ума. Он верил в это простое определение, потому что это была истина. Как истинно то, что на дворе сейчас первый день ноября. За десятком кроватей, стоящих в два ряда друг напротив друга, был своего рода холл для передвижения персонала и пациентов. Холл заканчивался несколькими котелками, столом с записями, столом с пробирками и колбами, возле которого стояли мадам Помфри и директор. Сказать откровенно, Макгонагалл была любимым преподавателем Тео и он скучал по ее чопорности и хмурым бровям. У этого был ряд причин: Минерва похожа на его бабушку; была строга, но справедлива, сочетая это с высшей степенью профессионализма, что Тео безропотно уважал в людях; и конечно же, она была весьма забавна. Ее порой совершенно ребяческие выходки были для Тео одним из лучших воспоминаний о школе. — Мистер Нотт, — ее голос был так же сдержан, как слизеринец помнил, — с возвращением домой. А вот этого совершенно не стоило говорить. Домой? У Тео разве остался дом? Дом был теперь разрушен, его семья разбросана кровью и останками вокруг, и души у него тоже больше не имелось. Потому что нельзя столько потерять, быть виноватым, ничего не суметь исправить и на что-то надеяться. Душа — это станция по переработке надежды. Нечем перерабатывать, собственно и нечего. У Тео остались сигареты, арестованные счета и много отвратительных детально запечатленных воспоминаний. — Уизли рассказал мне последовательность моего пребывания в «доме», — Тео едва заметно скривил губы в улыбке, — обычно столько правил не навязывают дома. — От каких правил вы хотите отказаться? — строго посмотрела на него Минерва поверх очков, — проверки здоровья у Мадам Помфри? Ваша хромота, наспех зашитый обычной ниткой нос и кровоподтеки на кистях рук говорят об обратном, — она сжалилась над одним из своих любимых учеников, стоило ей все перечислить, поэтому добавила, — простите мне эту прямоту. Походы в Хогсмид никогда не разрешались в одиночку. Я понимаю вашу досаду по поводу вашего компаньона, мне тоже понадобился не один год, чтобы понять, что Рон Уизли милый мальчик, а не моя личная головная боль. Ну уж предметы извольте, мой дорогой, посещать, это ведь школа, в конце концов. — Я понял, — кивнул Тео, внутренне согласившись с каждым пунктом, — нос, кстати, я зашивал обработанной ниткой. — Ах, Поппи, не думала, что у вечно дисциплинированной династии Ноттов вырастет мальчик, сам зашивающий разбитый в бесполезной драке нос, — директор покачала головой, словно до сих пор не могла поверить в сказанный бред, — думаю, рану стоит проверить на всякого рода инфекции. — Я обработал эту нитку очень дорогим скотчем, зря вы так, — улыбнулся Тео, уже сидевший на смотровой скамейке, но, увидев удивленные взгляды, поднял руки в примирительном жесте и добавил, — колдовать мне запретили во время поездки. — А надо было запретить драться, — наконец заговорила целительница, внимательно осматривая лицо парня, — если не будет загрязнений и осложнений, ты быстренько избавишься от этой раны на переносице. — Эта рана дорога моему сердцу, — Тео показал на нос указательным пальцем, но, заметив длинную рваную рану на ладони, быстренько убрал руку из поля зрения целителя, — оставьте заживать самостоятельно, хочу памятный шрам. — Оставь, Поппи, — Минерва прервала начинающийся поток несогласия целителя. Директор такое уже видела. Поттер оставил свое «я не должен лгать», Грейнджер — свое «грязнокровка», Паркинсон — шрам от ключицы до плеча, Забини и его шрам от запястья до локтя — кто-то вырвал целый лоскут кожи мальчику, разорвав мышцы. Они были детьми, и многие из них породнились со своими «метками», будто это их делало еще более точными копиями себя. С какими ранами души им всем пришлось породниться, Минерва боялась представить. — Теперь вам нужен и мой разум, директор? Думаете, я чего-то не рассказал душевным целителям, — глаза Тео превратились в острые щелочки, — спрятал в голове? — Думаю, если вы что-то спрятали в голове, то никому не удастся это выяснить, — уголки губ Минервы одобряюще поползли вверх, она знала о природном таланте некоторых слизеринцев и постоянном изучении ими этого аспекта магии. — Никто не будет лезть к вам в голову, мистер Нотт. Я лишь хочу, чтобы вы все научились азам этого волшебства. Нам нужно защищать не только тело, но и разум. — От кого? — О, боюсь, от самих себя, — возможно, думала профессор, так она поможет им помочь себе самим, ведь стороннюю помощь принимать позволяли себе редкие ученики. — После осмотра вы пойдете на обед, а после у вас уроки. Осмотр включает в себя оценку физического и душевного состояния. Раз в неделю, согласуйте это с мадам Помфри, вы обязаны посещать больничное крыло. Если вам что-нибудь понадобится, я буду рада вам помочь. И прошу вас, о любых проявлениях агрессии к вам сообщайте мне лично. — Обязательно, — все трое знали этот сладкий мотив лжи. — И откуда же вы достали нитку с иголкой, мистер Нотт? — неудовлетворенная желанием оставить шрам, кудахтала Поппи после ухода директора. — Это очень забавно, — улыбка парня сползла к левому боку, он подцепил край своей кофты и показал, что тот разошелся ровно на одну строчку. — Но нити для вязания толстые, — не согласилась целитель. — Что такое толстая нитка если не чертова куча тонких? — А иглу вы где достали? — Мадам Помфри, — тихо заговорил слизеринец, заставляя женщину приблизиться для разглашения великого секрета, — я не могу так легко раскрывать все карты, иначе меня надуют на следующей игре. Минерва, подслушивающая коротенький разговор у дверей, улыбнулась. Мальчишка был ей дорог, как и любой ученик, но Тео был особенным в ее глазах. Он был праздником, солнечным зайчиком, звонкой трелью птиц по весне. Тео был тем, кто легко овладевал вниманием, и при этом талантливым волшебником. Он был связующим звеном между людьми. Каждый факультет был к нему по своему привязан. Теодор Нотт был мальчишкой, который не стремился повзрослеть. Был — самый ужасный глагол. Панси рвало. Уже даже не ошметками ужина, а завтракать она не решилась. Ее рвало всю ночь, а потом все утро. Было уже нечем. Она так много плакала в перерывах между рвотными позывами, что, в конце концов, почти взвизгнула, посмотрев на свое отражение в зеркале женского туалета. Из серебряной глади на нее смотрел кто угодно: монстр в обличии умирающего, убийца с синдромом отмены, городская сумасшедшая, но не она. В этом болезненно худом сером теле не было Панси Паркинсон. По крайней мере, сама она отказывалась это признавать. Скулы, без того острые словно кинжалы, вылезли из своих укрытий совсем и готовы были порезать любого, кто решится дотронуться. Школьная рубашка помялась, намокла в некоторых местах и в целом с каждым часом все меньше походила на одежду. Перед серо-болотными глазами бездыханно проплывал образ Джонатана Блайта. Он сказал, что она не хотела в него попасть. Она хотела. Должна была хотеть. Выбор был очевиден. Поставить на чашу весов жизнь Драко, Блейза их семьи и свою мать — и конечно же, они перевесят незнакомца. Неважно, был ли он гораздо лучше их всех вместе взятых. Конечно, Блайт не мог быть лучше их, но это не значило, что они имели право лишать его жизни. Руки ходили ходуном на краях раковины, рыдания одолевали глотку, и новый спазм скрутил живот, но Панси была в состоянии выплюнуть только желчь. Она наконец сорвала с себя расстегнутую на верхние три пуговицы рубашку и зло бросила ее на пол, будто именно она была источником проблем. Набрала холодной воды в трясущиеся ладони, сполоснула лицо, плечи, руки. Не помогло. Из зеркала смотрел кто-то чужой в удивительно идентичном с ней самой виде. Даже шрам от встречи с Волдемортом угрожающе полз змеей, замурованной за черной ширмой. Шрам начинался в трех сантиметрах от шеи и спускался к плечу. Панси сама не захотела с ним прощаться. Будто черной метки недостаточно. А теперь прошло слишком много времени, чтобы пытаться что-то исправить. И конечно, дело не в шраме. Невозможно исправить то, что они сами натворили. Вот откуда эта истерика — от безвыходности. Панси очень хочет вернуть время вспять, изменить ход событий, но нельзя предотвратить то, что уже произошло. От этого и ломит, разрывает, выворачивает наизнанку. — Соберись, — грозно посмотрела она на свое отражение, — соберись, твою мать. Раньше они втроем часто говорили эту фразу, чтобы врать перед теми, перед кем врать очень опасно. Бесполезно. Себе врать тоже смысла мало. Тело не слушалось. Панси знала, что не стоит устраивать таких сцен в женском туалете. И почему-то верила, что мальчики что-нибудь придумают, потому что она не в состоянии. Она бессильна. Это злит и выводит из себя, но у нее действительно нет сил. — Панси? — голос старшей Гринграсс Паркинсон не спутала бы ни с чьим другим. Он как будто не соответствовал слишком нежному девичьему облику. Голос был твердым и даже, может, слегка хриплым. — Астория, — Панси запнулась, не имея понятия что сказать, — в чудесную историю про отравление ты вряд ли поверишь, да? — Смотря насколько артистичной ты можешь быть, — ободряюще улыбнулась Гринграсс. — Тебе нужна помощь? Панси обессилено привалилась к стене и сползла вниз, устраиваясь на полу рядом с раковинами. Она чертовски устала. Не стоило возвращаться в школу, не стоило возвращаться в Англию. Надо было забрать этих двух идиотов и не появляться больше ни в чьей жизни. Так было бы лучше. Паркинсон сама хмыкнула от своих мыслей: и что она там предлагала себе и своим родным? Смерть? — Ты же знаешь, что не обязана ничего объяснять мне, — Астория аккуратно коснулась предплечья, где была татуировка, словно не боялась ничего. — Но тебе не стоит здесь так сидеть. Могут зайти другие факультеты, преподаватели. Они захотят узнать причины. Это может вылиться во что-то неприятное, в первую очередь для тебя. — Мне с самого детства — Панси поджала губы, по-мальчишески вытерев ладонью кончик носа, — внушали, что меня никто не может обидеть, потому что я сама могу обидеть кого угодно. Я могу, но кто сказал, что мне хочется, — она исподлобья посмотрела на Асторию и усмехнулась. — Мне говорили, что я сильная, что я могущественная, потому что я красивая, потому что я богатая, потому что по моим венам течет чистая кровь. Кровь-то чистая, Тори, но течет она по очень грязным венам. — Что ты такое говоришь? — И по составу, знаешь, не отличается от крови той же Грейнджер, — Панси прижала ладони к глазам, — я бы отдала все, чтобы быть Гермионой Грейнджер, представляешь? — Нет, — покачала головой Астория, — не представляю, потому что знаю, что ты не хочешь. Тебе нравится быть собой. Ты думаешь, что это не так, и все время пытаешься сбежать из собственного тела, дома, окружения, но я знаю, что это все только твое, потому что я знаю, что Панси Паркинсон никто другой не сможет быть, а она необходима этому миру. — Ты такая пафосная, Тори. — Ты только в детстве меня так называла, — поджав нижнюю губу, улыбнулась Гринграсс, — я выслушаю все, что ты захочешь рассказать, Панс… — Я не могу ничего рассказать, — мотнула головой Панси. — Тогда мы должны привести тебя в порядок и идти на обед, потому что ты не явилась на травологию и на завтраке тебя не было, будут вопросы. — Никто не заметил, — запротестовала Паркинсон, — Драко и Блейз не ищут меня, значит, никто не заметил. — Драко и Блейз в библиотеке, я им сказала, что ты спишь, и отправилась на твои поиски. — Откуда ты знала, что я в школе? — нахмурилась Панси. — Потому что на ярмарке вы были втроем и ушли втроем, они бы не вернулись в школу без тебя, — улыбнулась Астория. — Ты следишь за Драко, — вымученно улыбнулась Панси. — Я не стану это обсуждать с тобой, «мисс сойду-ка я с ума утром после Хэллоуина», — пальчик Астории щелкнул Панси по носу, затем она встала и протянула подруге обе руки, поднимая ее с пола. — Я бы тебя обняла, но — Панси огляделась на свое «творчество». — Иди сюда, — Астория обняла Панси, потому что эти объятия были нужны подруге. Все еще тошнило, но Паркинсон убедила себя, что дальше это безумие не может происходить. Поэтому спустя пятнадцать минут сидела в столовой и привычно осуждающе глядела на всех. Да, она действительно была сильной и могущественной, но не потому, что наследница богатого рода, и не потому, что ее ядовитое сердце качало чистую кровь. А потому, что она принимала решения и их последствия, потому что она создала себя из тесных пут аристократии и разгульной натуры, потому что ее пусть даже ядовитое сердце было огромным, потому что всю жизнь она прогрызала себе дорогу вверх, потому не было никого, кто мог быть ею, Астория права. Потому что никакой Джонатан Блайт не заставит ее… Он просто труп. Рука на ноге все еще дрожала. Панси была сильной, потому что у нее была хлипкая воля, но храброе сердце. И потому что она была не одна. Ее трясущейся руки коснулся Блейз, он переплел их пальцы и слегка сжал ее руку. Напротив сидел Драко и смотрел на нее, удерживая стальными глазами на поверхности жизни. Тео нравилась общая спальная на трех мальчиков. Все они были схожего мнения о чистоте, соблюдении личных границ, времени сна или отсутствия такового и, конечно же, гостях. К тому же, по великой удаче один из них теперь стал старостой и оставил их вдвоем. Так никого и не подселили. Угол с кроватью и шкафом Забини был педантично аккуратен. Такие привычки обычно раздражают в людях, но в Блейзе это нравилось. Наверное, потому что было ненавязчивым. Блейз не пытался превратить всех вокруг в таких же шизофреников, как и он. Тео отчаянно хотелось закурить. Интересно, как отреагирует Забини, — подумал Нотт, — на сигареты и на разрушение границ. Хочешь не хочешь, а несмотря на количество кроватей, если на них нет хозяев, начинаешь воспринимать комнату исключительно своей. Однако, к чести Забини, кровати и тумбочки на своих прежних местах ждали своих прежних хозяев. Блейз не трансформировал их в шкаф, не стал убирать. Сбивает с толку. Нотт решил, что это не его заботы. В висках гудело, как на электростанции, — так часто бывало ко второй половине дня. В голову лезли воспоминания: голос матери, ее слезы и ее кровь на собственных руках. Тео никогда не задумывался над тем, какая его мать хрупкая и крошечная, пока не прижал ее холодное тело к груди. Когда он вышел из мальчишеских спален, то увидел белокурые локоны, застывшие у дверей в подземелье. Голубые глаза, не моргая, смотрели на него пару мгновений, затем девушка, молча и быстро сократив расстояние, уронила свою голову ему на грудь, крепко стиснув в кольце худых рук: — Ты вернулся, — мягкий голос осел пыльцой вокруг. — Ангел, ты чего? — Тео растерялся. Он не подозревал, что кому-то было дело до него. — Даф, ну все, ты меня пугаешь. Почему ты так… — Ты мой друг, дурень, и ты жив, — младшая Гринграсс улыбнулась, отпустив его из объятий. В больших голубых глазах стояли слезы. — Ты действительно жив. Госпиталь не вранье. Тебе никто не был нужен, но нам ты нужен всем. — Что? — Что с твоим носом? — девушка обеспокоенно нахмурилась и принялась осматривать рану, отчего Тео стушевался. Он ведь думал, что все забыли про него. — Во имя Основателей, ты что, не можешь не встревать в неприятности хотя бы час? — Куда ты шла? Нотт не хотел ничего знать из того, что она скажет. Действительно жив? Госпиталь? Что вообще было связано с его именем здесь? — На обед, но вернулась за палочкой, — ее глаза засветились, — о, Мерлин, тебя еще никто не видел, правда? Все будут так рады! Кто тебя встретил? — Рон Уизли, мой второй пилот. — Второй кто? — Неважно, ангел, — улыбнулся Тео, — ты иди, скоро догоню. Дафна хотела его дождаться, сопроводить его в обеденный зал, сказать общим друзьям, что он вернулся, но сам Тео ждать уже не мог. Грудь сдавливала неведомая сила. Руки чесались что-то ударить. Хотелось закурить. И дьявол, так замучила жажда. Он достал из кармана порошок, насыпал слегка на кончик языка и запил виски из фляги, которую в свое время в Норвегии подарил ему «стремный Альберт, сиганувший с окна». Тео не должны были здесь ждать, его не должны были помнить. Никто не должен был скучать по нему. Он вернулся не для этого. Нет. Рон стоял спиной к слизеринским подземельям, смотрел в разные стороны и громко дышал. У него были широкие плечи, рыжая голова и много недовольства происходящим. — Ну очень умный ход, Уизли, спиной к врагам, — Тео развел руками, — если ты настолько наивный, то можно так же стоять, пока надвигается торнадо. — Не знаю, кем ты представляешь жителей этих подземелий, но они ужасно скучные, — отмахнулся Рон, — никаких вечеринок, прогулок, глупых выходок. — Поверь мне, мой юный предвзятый товарищ, то, что ты чего-то не видишь, не значит, что этого нет, — Уизли заметил в Тео какое-то манерное спокойствие, доселе не искажавшее его натуры. Слизеринские подвалы, наверное, как-то влияют на их обитателей. Иначе как объяснить это высокомерное напыление, которым они все вдруг покрываются, лишь недолго побыв в своей гостиной. — Идем уже. — И куда же дальше мы держим путь? — веселое лицо Тео контрастировало с пустыми черными глазами. — Дальше наш путь ведет в обеденный зал. — Ах, милая Глэдис, все пути ведут лишь к одному, — хмыкнул Тео, завел руки за спину, сцепив их, и распрямился, — ну идем. — Кто такая Глэдис? Твоя больничная подружка? — Больничная подружка? — Нотт находил веселье во всем, даже в нетактичном замечании Уизли. — Ты начал неплохо шутить, но задаешь неправильные вопросы. Рон не стал уточнять, каким именно должен был быть вопрос, в сущности ему все равно. При желании Теодор Нотт мог легко превратиться в живое воплощение Салазара Слизерина, коим талантом обладала добрая половина одноименного факультета. Рон не сказал бы, что опасался этого. Нет. Опасался он своей реакции. За пару часов Тео показался ему неплохим парнем, разбить ему нос не входило в дальнейшие планы. Конечно, судя по внешнему виду, к разбитому носу слизеринец привык, но зачем усложнять жизнь. Перед самыми дверьми в обеденный зал Рон жестом остановил Тео: — Не знаю, чего ты ожидаешь, но им действительно недоставало тебя. Тебя как будто не устраивает расклад, при котором ты кому-то нужен, но будь готов, что… — Что такое Уизли? — Тео свесил голову на бок, — ты думаешь, я их расстрою? — Будь готов к тому, что за этими дверьми не твои враги, — Рон пожал плечами, — знаю, шокирует, но привыкнуть можно. Тео начал нравиться Рон Уизли. У рыжего недотепы имелся запас свежей иронии и колкостей, которые мало кто себе позволял, раньше боясь еще более хлесткого ответа от Тео, а теперь чаще всего жалея его. До этой поры, пока Уизли не напомнил о том, что ждёт в обеденном зале, Тео особенно и не думал. Он давно понял, что приезд в школу не вернет ему друзей. Днями и ночами напролет, в одной из резиденций Темного Лорда, Тео жадно мечтал, что откроется подвал, в котором держали десятки пленных, и заявится на пороге кто-нибудь из друзей. Кто-то должен был прийти и спасти его. Кто-то должен был искать его. Но эти надежды таяли и растворялись в новых криках боли родителей и своих собственных. Лежа на холодном полу сырой камеры, он все еще не отрывал пристального взгляда от двери, но постепенно надежда превращалась в отчаяние. И когда, спустя полные ужаса и страданий дни, Тео смотрел на неестественно брошенные тела родителей, он уже не помнил, почему на кого-то рассчитывал. В лечебнице в Норвегии он особенно яростно пытался стереть имена, которые когда-то казались ему важными, и все же ждал, что хоть одна живая душа вспомнит о нем и проведает. Совы летели мимо и смотрели укоризненно: мол, дорогой, чего ты все ждешь. Теперь Тео знал, нет в обеденном зале человека, которого он желал бы видеть. Однако тяжесть сердца раздавила легкие, когда он переступил порог. Ему удалось дойти практически до стола своего факультета, когда его догнал шепот. Тео смотрел вперед уверенно и манерно расплывшись в ухмылке. Все потеряло цвет, когда он увидел затылок Драко и темные, потерянные в пространстве от увиденного глаза Блейза. Забини встал. Драко, опешив от такого несвойственно яркого проявления друга, оглянулся и замер. Тео почувствовал кожей эту тишину, в которой оглушающе громко упал нож из рук Малфоя. — Ты ведь мертв, Мерлин тебя прокляни, засранец! — радостно заявил Блейз и абсолютно не по-Блейзовски быстро обогнул стол, чтобы встать напротив ошарашенного Тео, а потом, окончательно добив его, обнять. — Какого… — промямлил Драко, а потом его густые темные брови полезли вверх от радости и он тоже вскочил, — я так и знал! — Я… — Иди сюда, — ладонь Драко легла где-то за спиной между лопаток и подтолкнула Нотта в объятия. Тео не мог осознать всю глубину происходящего момента. Он был сосредоточен на том, что его миссия по возвращению в школу и направлению сил на обучение целительству вдруг идет прахом. Откуда же ему было знать, что его возвращение для половины слизеринского факультета было не меньше чем зарождение надежды. Если Тео Нотт жив, то живо все, чем они горели будучи детьми, не познавшими потери. Если он все так же улыбается и душа его все так же требует вечеринок, то можно оторвать свои колени от земли, не волочиться безвольно за лямкой, натянутой обществом. Ведь если Тео Нотт стоит посреди обеденного зала все такой же красивый и юный, значит, в их жизни возможно еще веселье. — Тео? — хриплый голос Астории заставил троих ребят оглянуться. Гринграсс сорвалась на быстрый шаг и через секунду врезалась в грудь однокурсника, заключая его в кольцо своих тонких рук. Панси, с которой она зашла, стояла неподвижно. Тео не мог перестать смотреть на Панси Паркинсон. Весь обеденный зал потух, все возгласы и радость, все руки, что стучали по плечам: все не имело веса, подлетев словно астронавты в невесомости. Он представил, что даже ее (к сожалению) длинные локоны парили, словно бабочки. Тео обнимал Асторию и не отрывал взгляд от Панси. Она была такой же завораживающей, какой он ее помнил, какой она снилась и какой была на колдографии, что он таскал с собой по всему миру. На ней Панси прямо и недовольно смотрела в камеру, показывая средний палец хохочущему справа от нее Тео, а через мгновение сама начинала смеяться. Тео любил эту колдографию. Нынешняя Панси подошла, дружелюбно улыбаясь, обняла и тихо сказала: — Хорошо, что ты не мертв. Тео так ненавидел этот голос. Одному Мерлину известно, с какой силой он старался его ненавидеть. Потому что в идеальном плане по игнорированию школьного общества и продвижению к карьере был лишь один маленький изъян — Панси Паркинсон. И он не придумал, что с этим делать. Пока еще нет. Слизеринский стол был предсказуем, потому что место Тео пустовало. Он всегда это ценил в своем факультете: абсолютное неумение отпускать и естественно заложенное уважение к наследию соратника. Казалось бы, просто место на общей лавке за обеденным столом, напротив сестер Гринграсс, но какой же объемный смысл ему придавали. Тео осознал это так неожиданно и больно, словно в грудь влетел бладжер. Панси за обедом толкала рядом сидящего Блейза, шикала на Драко, а глаза ее презирали всех, но больше она не глядела на Тео. Некоторые вещи обижали постоянством. Сестры Гринграсс будто стали молчаливее. Астория всегда меньше болтала и меньше улыбалась, но теперь Тео заметил, что взгляд ее переменился. Больше она не смотрела сквозь людей, а на Малфоя глядела словно залезая внутрь. И прокляните всех святых! Он тоже глядел на нее. Тео неожиданно повеселел, открывая в широкой ухмылке рот, чтобы бросить подлое замечание, но младшая Гринграсс вовремя и очень милосердно улыбаясь едва заметно качнула головой из стороны в сторону: мол, не надо. Дафна всегда была ангелом. Тео так и называл ее. Девушка была мягкой и нежной, совершенно нерешительной и при этом твердой в том, что наконец решила. Дафна даже запиналась в речи, конечно крайне редко, но бывало. Это умиляло Тео раньше. Теперь девушка выглядела более зрелой, мечтательный румянец покинул ее круглые щеки, глаза слегка прикрыты, словно какая-то дымка не позволяла девушке открыть их широко. Она смотрела на Тео, практически задыхаясь от смеха, вырывающегося наружу. У нее всегда был чудесный смех. Тео уверен, лишь уважение к старшей сестре сдерживало Дафну от бурной реакции. Нотт приподнял правую бровь, спрашивая: правильно ли все понял. Дафна едва заметно опустила голову: да. Тео положил в рот кусок шоколадного торта, чтобы чем-то себя занять и не среагировать на эту абсурдную ситуацию. Серьезная, мало впечатлительная и рассудительная Астория Гринграсс влюбилась в ходячую демонстрацию слизеринских клише из: «мой отец узнает об этом» и «закрой рот, поганая грязнокровка». Тео прекрасно знал, что после четырнадцатого года жизни в голове младшего Малфоя многое переменилось. Да и не все, что Драко до этого иллюстрировал на публике, было его истинной сущностью, но разве не будучи достаточно близко к нему можно было знать о таких подробностях тонкой душевной организации убийцы? Так почему Астория, державшаяся стеной от всех этих маскарадных таинств, вдруг позволила им приблизиться? Пожалуй, — решил Тео, — многое будет дополнительным развлечением, пусть даже навязанным. — Почему все говорят о моей смерти? — Тео наконец осенил этот вопрос. — Ты разве… — Дафна прикусила нижнюю губу, словно затыкая себя, а потом все же продолжила, — в Ежедневном Пророке только и писали о том, что Волдеморт казнил семью Ноттов. — Ну хоть когда-то эти крысы не наврали, — хмыкнул Тео. — Газеты писали, что он казнил и тебя, — девушка убрала волосы назад и опустила взгляд, очевидно борясь со слезами, — потом писали, что ты пропал без вести. Макгонагалл неоднозначно намекнула на лечебницу за границей. Все новые и новые слухи, но в конце концов, все вернулось к тому, что ты умер. Однако ни останков, ни могилы. Поэтому мы надеялись, что ты жив. — Я был в Норвегии. Тихий короткий ответ парня не мог быть наполнен тем, что сейчас кипело в его голове. Он уставился на остатки торта в тарелке так надолго, что мог бы рассмотреть атомы, из которых тот состоит. Пытки в чужом подвале, скитания по лесам Англии на привязи у всяких уродцев, смерть родителей, принудительное принятие проклятой метки, и наконец, спасательный отряд от Макгонагалл, с которым он отправился в Норвегию. Это все то, что обозвали в третьесортной газетенке казнью? Мало же они понимали в изобретательности и жестокости Волдеморта. Почему Макгонагалл утаила от всех его невероятную везучесть — выиграть в Русскую рулетку? Никто из них не хотел докопаться до сути. Тео мечтал снова почувствовать ту холодность в груди, которая так ловко душила огонь несправедливости до того, как он перешагнул порог обеденного зала. Несправедливо было, что его друзья не искали его. Несправедливо было, что его родители умерли, а чужие остались в живых. Он посмотрел на Панси. Его беспощадная Эрида отныне сама была просителем пощады. Панси не попросит. Она захлебнется собственной кровью, прибывающей в глотку из внутренних ран, но останется упрямо растягивать губы в беззаботной ухмылке. Тео, казалось, не помнит себя, не погруженного в Панси Паркинсон. Он пропитывался ей, словно она была волшебным эликсиром. Было ли легко смотреть, как она любит другого? Вряд ли. Но было ли легко продолжать ее любить — словно дышать. Каким бы порой замечательным другом ни оказывался Драко, каким верным соратником он ни был в веселых пьянках, каким честным ни был в понимании, в душе Тео все равно был необитаемый островок, с которого слезть Малфой не смог бы, потому что ему не повезло быть объектом влюбленности Панси, пусть даже сам пребывал в неведении. Тео прикрыл глаза от резкой боли в затылке, которая молниеносно перешла вниз под лопатки, а потом медленно, мучительно расползлась в каждый шрам тела. Наркотики, еще отдающие легкой горечью на кончике языка, помогали, но срок их действия с каждым разом разрушительно сокращался. Тео замечал, чем больше он позволял прошлому быть в голове основой, тем быстрее бездна расслабленности покидала мышцы и кости. Тогда каждая давняя рана просыпалась и шептала: я здесь, помнишь меня? Я заставлю вспомнить. Сейчас вскипали шрамы на спине, те, что ближе к ребрам. Они появились, когда Тео собрал остатки сознания и упал на мать, прикрывая ее телом. Она еще дышала, когда в Тео летели проклятия, готовые разорвать его и достать ее. Обжигающие слезы матери он чувствовал на рукаве порванной школьной рубашки, пока она не потеряла сознание. Молчаливое сожаление, застывшее в ее зрачках, навсегда осело зудом под ногтями. Последний хрип, растворенный в собственном имени, — первое воспоминание о матери. Не теплые руки, потому что они охладели слишком быстро, несмотря на попытки Тео сберечь их от первых признаков трупа. Не нежная улыбка, которой матери бессчетно одаривают своих детей, потому что она растворилась в гримасе боли. И даже не назидательный голос, когда она его отчитывала за шалости. От матери осталась пустота в груди. От отца остались бесконечные упреки, сумасшедший взгляд и кровь под школьными ботинками. То, с каким сокрушительным осознанием пришли одиночество и потеря, было практически смертельным, но Тео выжил. Он сидел у стены каменной узницы, прижимая охладевшее тело матери и глядя на тело отца возле входной двери. Кровь была упоительно вишневого цвета и почему-то не хотела быстро застывать. В свете луны, просачивающейся через несколько отверстий в стене, родительская кровь переливалась всеми гранями отчаяния. Тео не знал, что можно плакать. Он не знал, что можно отпустить тело матери на грязный пол, пока не почувствовал запах. Тео не хотел потерять запах мамы в этом зловонии трупов, поэтому, забившись в дальний угол, закрыв руками уши и глаза, он старался дышать через раз. Ему все еще не казалось, что пора плакать. Ведь в детстве не разрешалось, а сейчас разрешить некому. — Тео, — кто-то аккуратно коснулся плеча, — мы хотим пойти в гостиную, — это была Дафна, — ты идешь? — Я догоню вас, — улыбнулся Нотт, — мне нужно заглянуть в больничное крыло, требование Макгонагалл. Конечно, он не мог уйти в гостиную. Он себе просто не представлял, как заходит в полную людей комнату и вновь становится одним из них. Уму непостижимо. Войти в слизеринские подвалы, заведомо зная, что никого там нет и будучи крепким в решении всех игнорировать, — это одно, и совсем другое теперь. Собственно, а что изменилось? Они рады его видеть, они рады, что он жив, что он вернулся. Сами они ничего не сделали для этого. Хоть один из них задумался навестить его надгробный камень? Хоть один из них пустил слезу, гадая, где сейчас Тео? Хоть один захотел отыскать его, пусть даже на одно безумное мгновение? Вряд ли даже, что они дочитали статью о казни семейства Ноттов. Да, ничего не изменилось. Они все еще могут идти к Моргане в склеп. Лицемерные наследники пожирателей смерти. Династия лжецов и двуличных аристократов. Тео зажег сигарету, покидая школьный двор, и направился, словно маленький паровоз, к лесу. — Какого лешего ты создаешь мне столько проблем? — грубый голос Уизли лишь уменьшил скорость, но не остановил. — Ты плохо слышишь? Нотт! — Уизли, — Тео крутанулся на месте, развернулся к гриффиндорцу и затянулся. — Вот какой расклад, это — он указал рукой с сигаретой к деревьям — запретный лес, объект А. Это ты: злой Рональд Уизли — объект В, а это я — Тео, объект С. И объект С сейчас вздрочен, это означает, что ему нужно уединение в объекте А. Расклад, при котором объект С может оказаться в объекте В, не исключен полностью, поэтому не искушай судьбу. — Что за ахинею ты несешь? — Я уйду в этот лес, нравится тебе это или нет. Ты можешь последовать за мной, потому что должен. А можешь, — Тео пульнул сигаретой аккурат мимо плеча Рона, — пойти в школу и сообщить все директору, что тоже должен сделать. Тебе выбирать, как тусоваться. Я пойду в лес, потому что моя голова гудит как чертов завод, мне нужна тишина, черт возьми! — Ты физически слабее меня. Я могу утащить тебя силой обратно в школу, — Тео молча развернулся к лесу и зашел, — вот так просто? — Меня утомил этот разговор, — ответил, уже исчезая среди деревьев. Рону ничего не оставалось, кроме как следовать за парнем. Как его жизнь превратилась в эту ерунду? Право слово, он же герой войны. Мерлин, да он капитан школьной команды по квиддичу, а таскается за капризным маменькиным сынком. — Для разнообразия прогулка в лесу тоже неплохо, — Рон отпихнул ветку в сторону и посмотрел на Тео, зажигающего очередную сигарету. — Как давно ты куришь? — Ни черта подобного. — Что? — Мы сейчас по душам будем говорить, по-твоему? — Как будто она у тебя есть, — хмыкнул Рон. — Очень верно подмечено, — пробубнил Тео и ушел в глубь. Рон думал, что Тео где-нибудь примостится у большого дерева и будет загадочно смотреть вдаль. Разве красивые парни не так страдают? Тео курил, очень много и часто, даже не доставая сигарету изо рта и не стряхивая пепел. Смыкал губы, втягивая никотин и выдыхал дым, не роняя сигарету. Он ходил по небольшой поляне и собирал какие-то цветки. Тщательно их рассматривал, подносил к носу, считал лепестки. Потом те, что ему были по душе, он складывал в спичечную коробочку. И сколько бы Тео в нее ни положил, место в ней все равно находилось. Незримое расширение — понял Рон. Возле Тео порхали разноцветные бабочки: синие, розовые, желтые, зеленые. Они облетали его со всех сторон, садились на его кудри, плечи и грудь. Одна кружила возле руки с зажженной сигаретой, то опускаясь на палец, то взлетая. Тео обратил на это внимание и, слабо улыбаясь, принялся ее рассматривать. Бабочка приблизилась к сигарете, еще мгновение и огонь опалит крылышки. Рон хотел было сказать про осторожность, но не успел. Тео ловко перевернул сигарету в пальцах и затушил ее о свою ладонь, даже не поморщившись от боли. — А как давно ты близок с флорой и фауной? — Тишина это не твое, правда, Уизли? — А с каких пор твое? Тео только ухмыльнулся. Весь мир стал другим, люди перестали быть прозрачными. Тео больше никого не знал. Он имел ключик к каждому в этой школе. Ему поддавались все замки, на всех душах. Он смотрел на людей и знал их тайны. Теперь же все было занавешено гобеленами. Даже Рон Уизли больше не был простаком. В его взгляде отныне гулял северный ветер, его движения были точны. От него за милю несло недоверием. Он стоял там и смотрел, словно мог что-то понять, если Тео начнет говорить. Не дождешься, — подумал Нотт и чихнул так громко, что не только бабочки, но и птицы, до этих пор не обнаружившие своего присутствия, разлетелись кто куда. Рон ошарашено смотрел на слизеринца. — Обычно говорят «будь здоров», но дело, конечно, твое, — Тео пожал плечами и прошел мимо гриффиндорца, а затем оглянулся на ходу, — ты идешь? Драко ненавидел чувство, что разносится от метки к каждому органу, не давая усидеть на месте, заставляя идти туда, куда призвали. В этот раз призыв снова был лишь ему. В попытке покинуть школу из окна восьмого этажа он увидел две фигуры, выходящие из леса. Рыжую голову, приносящую раздражение больше, чем любой из их семейства, Драко узнал бы даже лишенный одного глаза. Вторым был Тео. Драко давно чувствовал вину за смерть Ноттов, но даже надеяться не смел, что Тео окажется жив. Взглянув сегодня в черные глаза своего друга детства, Драко снова жутко точно почувствовал горечь своего бездействия. Каким же трусом он был. Каким болваном. И снова он совершает ту же ошибку. Неужели прошлых несчастий мало, чтобы понять, где именно они все свернули не туда. Та черта, которую он пересекает снова и снова, каждый раз поклявшись стоять в упор. Взгляд Тео был наполнен отчаянием. За его зрачками Драко увидел лед. Там зима, там притаилась боль. Быть может, Тео ненавидит их всех. Тогда он полностью прав. Никто из них даже не искал его. Все перестали говорить о Тео после вести о казни. Будто если это произносить вслух, значит, признать его гибель. Хорошими же они были друзьями, если так скоро выкинули из своей головы Тео. Этот праздник с кучей фейерверков и сюрпризов. Блейз говорил, что душа Тео — слишком большой карнавал для такого маленького мира. Все они упустили возможность быть частью этого счастья. Они все упустили уход этого счастья из души Тео. Он выглядел покинутым и одиноким, когда ковырял свой десерт. Драко снова струсил и не подошел к нему. Он хотел. Хотел предложить вечеринку по случаю его возвращения, хотел сказать, что пора вернуться к алкоголю и пьяным играм. Драко хотел обнять Тео и сказать ему, что прошлое позади. Вся боль, которую невозможно сносить на плечах, все те события, что сделали из него раненого зверя, они навсегда остались в прошлом. Но Драко не подошел. Драко смотрел, как Дафна Гринграсс делает это вместо него. Быть может, Ангел — так всегда называл ее Тео — оказалась куда более храброй, чем все они вместе взятые. Потому что Блейз тоже смотрел на Тео, однако не нашел в себе сил снова заговорить. Неужели все, к чему они приспособлены, это война и убийства? Драко решительно не хочет в это верить. Первым шагом может стать вечеринка-сюрприз. Пусть и банально, но с чего-то нужно начинать. — Рад, что ты не проигнорировал наше мини покушение, — почти гиений оскал на лице Амикуса раздражал. — Будто я мог. Короткий ответ был весьма смелым. Но Кэрроу понял этот выпад совершенно по-иному. Никаких больше убийств. Пора рассказать хотя бы Макгонагалл — уверенно решил Драко. Если старуха смогла сохранить жизнь Тео и так долго об этом молчать, быть может, она будет полезной и для них. Что бы ни говорили Блейз и Панси, Драко поступит по-своему. Он возьмет всю вину на себя. Это ведь недалеко от правды. Скорее всего его казнят в тот же день. Блейз и Панси будут его ненавидеть за это. Но им придется смириться и жить дальше. Жить хорошую жизнь, которую они заслужили. — Во имя Мерлина… — хрипло выдавил Драко. Они аппарировали в маленькое поселение, количеством не больше десяти домиков. Наверное, это был какой-то кочевой народ волшебной Англии. Был, потому что крошечные дома горели, везде стоял крик, летели проклятия. Впереди двое последователей выволокли из дома мужчину, всего в крови, и бросили на землю. Слева от них из дома выбежала собака, скуля, словно прося о помощи. Мимо Драко пробежала девушка, чье платье полыхало в огне. Она упала в лужу грязи из недавнего дождя. Платье перестало гореть, но сама она не шевелилась и более не дышала. Драко перевернул ее тело, но искаженное от боли лицо было неживым. Малфой распрямился, но словно приклеенные ноги отказались двигаться вперед. Драко мучительно долго не мог оторвать взгляд от ужаса, творящегося вокруг. Взрывались дымоходы, летели стекла, и над всем витал противный смех Последователей. Детский плач разорвал грудь и барабанные перепонки. В ногу Драко врезалось маленькое тельце и упало назад. Это была девочка, испуганная, раненая. Ей было не больше четырех лет. Ее кудрявые темные волосы безобразно вились вокруг ее аккуратного личика со вздернутым носиком. Она плакала и смотрела на него так обиженно, словно еще немного и этот взгляд мог бы пронзить его насквозь. Драко сел на корточки и протянул ей руки в попытке поднять. Девочка в страхе отползла. — Не бойся, я не причиню тебе… — Круцио! Девчушка вскрикнула от боли, поразившей ее маленькое тельце, и заплакала еще сильнее. Драко в ужасе огляделся по сторонам. Откуда такая жестокость в людях? — Амикус! — окликнул он мужчину, снова занесшего руку для проклятия. — Хочешь закончить это дело? — Она ребенок, Мерлин тебя прокляни! — Маггловское отродье! — Я не позволю… — Ты что? — хохот Амикуса был абсурден, Малфой поморщился. — Сейчас же направь свою палочку на мерзавку, щенок! Драко встал, заслонив собой ребенка и вызывающе поднял подбородок. Амикус опешил от такой наглости. Ребенок схватил левую ногу Драко и зажмурился. Девчушка понимала, что он — ее единственное спасение. Драко обрел уверенность и выставил палочку вперед: — Я уведу ее отсюда, Амикус. Не советую мне мешать. — Ты думаешь, что, спасая грязнокровку, ты можешь стать последователем? — Не собираюсь я быть последователем, ублюдок, — лицо Кэрроу скривилось, он искренне верил в лояльность младшего Малфоя. — Она ребенок! — Флама интус! Драко ощутил удар где-то возле сердца, которое вспыхнуло огнем, доселе ему неведомым. Это было так больно, что Драко свалился на землю. Девочка испугалась пуще прежнего, но лишь на мгновение. В следующую секунду сноп зеленого света забрал из ее глаз, направленных на Драко, жизнь, а с лица все эмоции навек. — Нет, — прохрипел Малфой, когда девочка упала недалеко от его ног. — Тебе неизвестно это проклятие, верно? — рот Амикуса пробежал в противной улыбке на бок. — Как только о нем узнают, его включат в непростительные. Это что-то вроде живого пламени внутри твоего тела. Оно пожирает органы, мышцы, сосуды, каждый капилляр, — Кэрроу нарочито вежливо поправил ворот пальто Драко. — Всю эту ночь ты будешь задыхаться от разных видов боли. К тебе придут все страхи. Наслаждайся. Амикус встал и пнул Драко в ребра. Что-то говорил и ругался, но Малфою было не слышно. Его подводили зрение и слух. Было так больно, что ему показалась прекрасной быстрая смерть. — Чуть не забыл, — Амикус усадил Драко, придерживая за грудки, — те, кого ты по трусости мог спасти однажды, как сегодня пытался, будут первыми уничтоженными. Больше Драко ничего не помнил. Скорее всего он аппарировал. Он был на полу, в «Сладком королевстве». Еле поднявшись на ноги, он предпринял не одну попытку оказаться в школе. Те, кого ты пытался спасти, — что этот урод имел в виду? Драко пришел в себя возле слизеринских девичьих спален. Найти кровать Астории было самой легкой задачей на эту ночь. Кровать Панси пустовала. Астория проснулась, как только Драко сел возле постели. — Драко? Что ты тут… — К Мерлину остальных, — язык плохо слушался, поэтому ему пришлось приложить больше усилий для следующих слов. — Давай ты и я просто исчезнем? Поедем на поезде, улетим, уплывем. Куда-нибудь. — Драко, что с тобой? — Ты и я, Астория. Далеко отсюда. Только, — Драко сглотнул, — только Блейза и Панси тоже возьмем. — Драко, ты весь горишь, — девушка аккуратно коснулась лба и щек парня. — Ты в порядке? — Ты уйдешь со мной? — он протянул ей дрожащую руку. — Как мы можем так поступить с нашими родителями? — Ты уйдешь со мной? — выделяя каждое слово, повторил он. Астория встала, взяла его за руку, которую он упрямо не хотел опускать, и поцеловала. Он улыбнулся, как только получилось. Она готова все бросить ради него. Оставить дом, уйти в неизвестность. Те, кого ты мог спасти… — Мы уходим. На заре. Я буду ждать тебя на Астрономической башне. — Куда ты? — Мне нужно сказать Блейзу и Панси, — Драко встал, — и нужно увидеть Грейнджер. — Грейнджер? — Звучит сумасшедше, но мне нужно ее увидеть, — Драко провел по лбу рукой и нетерпеливо зачесал челку на бок. — На заре, Астория, мы вчетвером уходим. Он поцеловал ее в губы, мягкие и по ощущениям принадлежавшие отныне ему одному. Они уйдут — и все закончится. Только ему нужно удостовериться, что с Грейнджер все хорошо. Темные вьющиеся волосы и полные слез глаза. Он не спас эту девчушку, но Грейнджер… Она не может умереть. Это чувство подавляло любое другое в его голове. Начиная от неистовой боли и жара, заканчивая мягкими руками Астории. Ноги еле волочились до башни старост, и все, на что оставалось сил, это подойти вплотную к двери и там же сползти к полу. По ту сторону кто-то зашевелился. Гермиона, сидевшая за работой по травологии, услышала медленное падение чего-то за дверью и встала из-за стола. Что-то действительно происходило, и она решила проверить. В проем ввалился Драко, едва поймавший косяк. Он посмотрел на нее глазами полными надежды. — Ты в порядке, — промямлил он, словно сбросив тяжелый груз. — Что с тобой? Грейнджер села возле него. Бледность, испарина на лбу, искаженное от боли лицо — выглядел Драко из рук вон плохо. Он поднял руку, что стоило усилий, и завел ее непослушные волосы за ухо, оставив ладонь лежать практически на ее щеке, и несколько долгих секунд смотрел на нее. А потом сказал: — Запри дверь. Убедись, что в коридоре никого нет. Гермиона только кивнула и принялась выполнять наказы. Что-то произошло. На лице Драко давно никто не видел ни боли, ни страха, ни сожаления. Он ходил непроницаемой стеной, довольно скучной и унылой, как говорил Гарри. Теперь же ему, очевидно, безумно больно. Он начал кашлять и задыхаться, пока шел к дивану в гостиной. Рухнув на него, Драко простонал, словно в него вонзили сотни кинжалов. Гермиона бросилась к нему. — Что с тобой случилось? — Это проклятие, — он снова закашлял и в этот раз выплюнул полный рот крови, — только этого не хватало. — Кто тебя проклял? Как это произошло? — Гермиона вытерла ему рот носовым платком и зажмурилась. — Я идиотка! Как тебе помочь? Что это за проклятие? — Знать бы, — кривая усмешка была абсолютно неуместной. — Драко, умоляю, — Гермиона разозлилась, — не время для высокомерия. Может, мне нужно кого-то позвать… — Не вздумай. — Тогда что мне делать? — Ты самая умная ведьма столетия, — Драко улыбнулся, — ты столько раз затыкала мне рот, я уверен, ты что-нибудь придумаешь. — На что это похоже? Гермиона решила не обращать внимания на последние слова. Очевидно, ему нужна помощь и он не умеет ее просить. Те участки кожи, к которым прикасалась девушка, были чудовищно горячими, а на ее прикосновения его тело отзывалось моментально. Гермиона подумала, что ему неприятны настолько интимные проявления. Глаза Драко закрылись, а веки трепетали. Его губы едва заметно шевелились, словно он силился что-то сказать. Затем его снова замучил кашель и он снова выплюнул пугающе большое количество крови. — Во имя Основателей! — воскликнула Гермиона, не на шутку испугавшись. — Драко, — она убрала пряди светлых волос со лба, он дрожал. — Пожалуйста, не вздумай умереть. Драко? Слизеринец прерывисто дышал, и хрипы из его груди угрожающе свистели в ушах Гермионы. Он едва разлепил глаза и невидяще смотрел на девушку. Пару раз он пытался что-то сделать, но конечности не слушались. Драко что-то промямлил, но было не разобрать. Гермиона поняла: он начал бредить. Она не знала, можно ли к нему прикасаться, будто не могла, пока он не разрешит. И неимоверно злилась на себя за это. — Гермиона… Его тихий шепот оглушил ее. Он назвал ее по имени во второй раз за всю жизнь. — Я здесь, — она едва ощутимо коснулась лацканов его пальто. Он неожиданно резво перехватил ее руку и положил на свою щеку, практически болезненно наслаждаясь прикосновением. — Твои руки холодные, — он будто хотел объяснить свой поступок. Гермиона взяла в руки его лицо и поняла, сколько облегчения приносят ее холодные пальцы. Он нарушил тишину: — Я думал, ты умерла, я думал, они пришли за тобой… — Что? Кто? — Ты не можешь умереть, знаешь же, — его глаза были закрыты, каждое слово он выдавливал с трудом. — Только не ты, Грейнджер. Я знал это еще с той ночи в мэноре… Я не мог тебя потерять. Не мог позволить ей убить тебя. — Малфой, — нарочито строго начала Гермиона, она не хотела, чтобы он сказал сейчас то, что изменит всю их жизнь. Или то, что изменит ее саму. Он не должен говорить сейчас то, чего не позволит себе без проклятия в крови. И зачем ему это говорить? Гермиона тряхнула головой, с чего она решила, что Малфой скажет что-то о них двоих? Наверное, он просто надеялся, что золотое трио победит в войне. Жизнь Гарри он тоже сохранил. По крайней мере, настолько, насколько мог. — Она еще ребенок! — сквозь зубы прорычал Драко. — Я тебе не позволю! — и простонал, словно отчаялся совершенно. — Никто и не спрашивает тебя, Блейз! — Драко, — попыталась призвать его внимание. — Что они сделали с тобой, Панс? Я убью его! Панси. Панси… — Пожалуйста, Малфой, приди в себя, — Гермиона намочила платок и обтирала лицо парня, он метался на диване и стонал. — Блейз, нам нужно уходить. Что с твоей рукой, Блейз? Панси не может это все вынести. Она героиня войны, а я грешник… — рука Гермионы дрогнула, а Драко распахнул глаза. — Грейнджер… — Я здесь, все хорошо, только, прошу тебя, не отключайся. — Мне безумно больно, Грейнджер, — и словно в доказательство он снова закашлял кровью. — Позволь мне кого-нибудь позвать, — глаза Гермионы наполнились слезами от беспомощности, — ты умираешь, Драко. Я не знаю, как помочь тебе и… — Ты слишком прекрасна, чтобы плакать, — Драко убрал капельку, зависшую на ресницах девушки. — Разве красивые люди не плачут? — она решила ему подыграть, лишь бы он оставался в сознании. — Ты чудовищно красивая, но я говорил не о внешности. Гермиона удивилась, но не могла зацикливаться на этих словах. Ее голову буравили вопросы: кто его преследовал, кто должен был прийти за ней, почему он в таком состоянии. — Объясни мне, какая это боль, нужно что-то придумать. Ты часто бредишь и горишь, меня это пугает, пожалуйста, не молчи. Не закрывай глаза, — Драко открыл веки, словно ее слова возымели эффект, — не молчи. Не закрывай глаза. Мерлин, не молчи. Она почти полностью позволила истерике одолеть ее. Драко это понял, поэтому начал говорить, пусть это и приносило боль: — Как только он произнес проклятие, оно влетело в мою грудь и взорвалось в сердце. Он сказал, что будет жечь и гореть изнутри и что я почувствую много боли. Он сказал, что ночь будет незабываемой. И что он придет… — Гореть изнутри, — тихо выдала Гермиона, — вставай, мы идем в ванную. Если ты горишь изнутри, то потушим снаружи. Тебе легче от моих холодных рук, значит, холодная вода тоже облегчит твое состояние. Грейнджер помогла ему встать и дойти до ванной комнаты. Они вдвоем еще не оказывались здесь. Она открыла холодную воду, затем помогла Драко сесть в ванную. Наколдовала лед и села возле ванной, окунув руку в воду, чтобы проверить ее температуру. — Все будет хорошо, — мягко сказала, зачесывая его челку на бок, — нужно пережить эту ночь. — Спасибо. Одно слово пронзило ее прямо в голову. Она никогда не слышала, чтобы Драко кого-то благодарил. Гермиона заметила, что гладит его скулу большим пальцем уже некоторое время, и хотела убрать руку, но стоило ей оторваться от его кожи, как он перехватил ее запястье. Она испугалась и дернулась, отчего он открыл глаза. Драко ослабил хватку и провел пальцами по шраму на ее руке. — Драко… — Не надо, — он убрал руку и прикрыл глаза, — я не мог изменить этого тогда, не могу и сейчас. Не усложняй. — Не делай этого, — Гермиона поджала губы. — Ты тоже. Не стоит думать, что я стою этих усилий, — Драко в упор посмотрел на девушку, а затем сощурил глаза. — Что, по-твоему, я сделал тогда в церемониальном зале? — Спас мне жизнь. Ее голос не дрогнул, а уверенность в сказанном была такой явной, что Драко невольно закрыл рот, все еще всматриваясь в ее лицо. Она была такой сильной, каким ему никогда не быть. Если бы он сказал ей то же, что и Астории, если бы… Какой бред. Он влюблен в Асторию. А Грейнджер… Сознание снова ускользало из его тела. — Ты навсегда останешься мечтой. — Что? Сделать вид, что этого не прозвучало, было бы глупостью. Но Гермиона понимала, что из всех воспоминаний в голове, коими он бредил, адресовано это могло быть кому и чему угодно. — Тебе становится легче? — Я думаю, мы выберем Портленд, — взгляд Малфоя стал почти безмятежным, словно боль отступила на мгновение. — Что? Больше он ничего не сказал. Гермиона облокотилась спиной о край ванной и стала прислушиваться к его неровному дыханию. Она никогда не желала ему смерти, но и никогда не могла помыслить, что будет так бояться за его жизнь. Он еще стонал и иногда бредил именами дорогих ему людей. Гермиона каждый раз вздрагивала, услышав свое. Проходили долгие часы наблюдения, и Гермиона поклялась, что если он не придет в себя с первыми лучами рассвета, она кого-нибудь позовет. Пусть даже Гарри. Он многое знал о Драко и даже побывал у него в голове. Быть может, Драко давно проклят? Но если бы это преследовало его еще со времен войны, разве Гермиона не поняла бы? Она взглянула на слизеринца. Хмурый лоб и напряженные губы не ответили. Она одернула себя, когда пробежала мысль залезть к парню в голову. Это не по-дружески, хоть друзьями они никогда и не были. Она не могла себе позволить его предать. Как будто он доверял ей. — Если ты решил умереть самой таинственной смертью на свете, клянусь, ты выбрал не то время, — Гермиона хмыкнула, — у меня вроде как душевные дилеммы и без тебя. Драко еще мелко дрожал и хрипел. Его речь остановилась, и он что-то выговаривал сквозь зубы, но было не разобрать. Затем наступила тишина. Такая короткая, что не вмещала и десяти секунд, но Гермиона успела подумать, что Драко умер. — Астория, — сорвалось с сухих губ парня, и он сел, как заведенная кукла, а потом и вовсе решил вылезти из ванной, — мне нужно идти. — Подожди, — сказать что Гермиона удивилась это преуменьшить, — куда ты? Тебе не больно? — Больно, но боль как будто притупилась, — он посмотрел на ванную, — это помогло. Ты спасла мне жизнь, Грейнджер. Ты свободна от чувства долга, которое тебя так грызет. Он тараторил заклинание быстрой сушки, а Гермиона хмыкнула, поджав губы. На вопрос Драко она не ответила, лишь повернулась, чтобы вылить воду. Если она заговорит с ним, то наорет на него. — Теперь игнорировать меня в целом можно, да? — Ты сказал это, Мерлин тебя разрази! — Гермиона разозлилась, и это было странным для Драко. Что он такого сказал? — Не понимаешь, верно? Ты думаешь, это из-за долга? — Осторожно, Гермиона, я решу, что тебе не все равно. — И тебя это оскорбит? Драко открыл рот, а потом закрыл его. Все, что он делал, это совершал ошибки, с тех пор как вернулся в школу. Кончено, ей не все равно. Она добрая. В этом их отличие, он не просидел бы с ней ни минуты, если бы не относился к ней так, как относится. И разбираться, как именно, он больше никогда не будет. Однако она другая. Даже произойди этот случай на третьем курсе, когда их ненависть друг к другу перешла всякие границы, она все равно просидела бы всю ночь возле него. Потому что она Гермиона всезнайка Грейнджер. Он подошел к ней вплотную, отчего она перестала возиться с ванной, выпрямилась и удивленно вытаращилась на него. Ее волосы теперь были завязаны в небрежный пучок на затылке, из которого на лбу плясал один локон. Она часто моргала, а капли с мокрых рук громко падали в вытекающую из слива воду. Драко мягко уложил свою ладонь на одной ее щеке, а вторую поцеловал. Медленно, но очень явственно. Гермиона нахмурилась. — Ты спасла мне жизнь, а я просто трусливая задница, раз не могу это признать. Ты — славная девушка, Грейнджер, жаль, что это было закрыто от меня столько лет. Гермиона все так же ошарашенно смотрела, как он уходит. Его еще косило от боли, и он держался за все попадающиеся под руку предметы. Что бы это все ни значило, она чертовски устала, чтобы с этим разбираться. Он все равно больше не будет так мил, чтобы все объяснить, а понять, что произошло, без него не получится. Гори все адским пламенем — решила она и принялась готовиться к новому дню.