Реформы

      Они сидят на полу у двери экзаменационной аудитории, устроившись вдоль коридорной стены.       — Почему на меня теперь добрая половина потока так странно смотрит? — шепчет Николай на ухо Трубецкому.       — Восхищаются! — Сергей театрально разводит руками.       — Восхищаются? — Николай озадаченно сводит брови.       — Я же говорил, что Пестель постарается, — Кондратий сидит, прислонившись спиной к Колиному боку, лениво перелистывая страницы тетради, исписанной ровными строчками идеального романовского почерка. — Ты теперь местный секс-символ.       — Очень смешно, — фыркает Николай.       — А ничего смешного, — Кондратий строго глядит на него, запрокинув голову. — Теперь за тобой глаз да глаз нужен.       — Я не знаю, что конкретно Паша им наплел и как тебя прорекламировал, — тихо говорит Трубецкой. — Но Муравьев мне отчитался, что к нему за время сессии в разное время подходили уже трое: Антоха Арбузов и Леха Юшневский из третьей группы, и Миша Бестужев, не наш, а который из первой. Длинный такой, блондинистый. Ну, ты его видел.       — Развелось их, Бестужевых, — бормочет Кондратий. — Спасу нет.       — Так вот, — продолжает Трубецкой. — И спрашивают они у нашего Сереги, серьезно ли все у нас с Кондратием и с тобой, или может мы тебя так, поматросим и бросим, и тебе в скорости утешение понадобится.       Николай смотрит на Трубецкого круглыми глазами.       — Правда-правда, — подтверждает Сергей. — Можешь сам у Муравьева спросить.       Николай переводит взгляд на сидящего у противоположенной стены Пестеля. Тот лыбится во все тридцать два зуба и заговорщически подмигивает.       — Еще шесть человек, заходите на подготовку, — доносится из-за приоткрытой двери голос Бенкендорфа.       — Ну, — вздыхает Трубецкой. — С богом. Мы вышли, нам не вернуться.       Июньское солнце слепит глаза и обсыпает веснушками носы и щеки. Кондратий сидит на спинке скамейки, поставив босые ноги на бедро сидящему на ней Трубецкому и красноречиво расписывает собственный героический словесный поединок с «жандармом и деспотом».       — Кондратий, — Трубецкой страдальчески закатывает глаза. — Мы все там были и все слышали собственными ушами.       — Но эмоционального настроя действующих лиц вы ведь не ощущали, — запальчиво парирует Кондратий.       — Рылеев, ну выцыганил ты у Бенкендорфа тройку, ну радуйся молча, — Пестель прячет глаза от солнца за пижонскими темными очками.       — Неужели действительно все, сдан последний экзамен и впереди целое лето свободы? — Бестужев-Рюмин за неимением свободного места на скамейке сидит на коленях у Муравьева-Апостола и имеет совершенно разморенный вид.       — Именно так, mon cher, — Пестель гладит его по колену и поднимается на ноги. — И начнется эта свобода сегодня вечером. В одиннадцать у входа. Все помнят? Особенно это касается тех, у кого рожи еще детские. Кто опоздает, я не виноват, без меня мелкоту охрана не пропустит.       Он машет рукой и удаляется в сторону обшарпанного здания общаги.       — Откуда у него такие связи в ночном клубе? — интересуется Николай.       — Он там на пульте подрабатывает по ночам, — поясняет Муравьев. — С октября еще. Он говорить об этом не любит, но у них в семье, похоже, с деньгами какие-то проблемы. Я так понял, он родителям каждый месяц хоть немного посылать старается.       — Может скинуться понемногу? — спрашивает Кондратий, хмурясь.       — Не возьмет, ты же его знаешь, — Бестужев прячет нос за ухом у Муравьева. — Еще обидится.       В клуб они проходят без проблем.       — Ты бывал когда-нибудь? — Кондратий тянется к Колиному уху, перекрикивая музыку.       Николай отрицательно мотает головой.       — Пойдем, — Трубецкой тянет его за руку на танцпол.       — Не, я лучше за столиком посижу, — Николай пытается отнять руку, но Сергей держит крепко.       — Ничего подобного, — Кондратий упирается ему в спину ладонями. — В свете последних событий, нам с Сережей нужно публично заявить на тебя права. Чтобы все эти Арбузовы и Бестужевы видели и оставили всякую надежду.       — Не волнуйся, — Трубецкой улыбается ободряюще. — Смотри, вон Бельская даже Каховского умудрилась танцевать заставить. Хотя это скорее на медвежье топтание похоже. Просто двигайся вместе с нами, в таких местах изысканные танцевальные шедевры не требуются.       Часа через два Кондратий сдается первым.       — Я не могу больше, — стонет он, повиснув на разгоряченном и слегка растрепанном Коле. — Пойдемте охладимся, выпьем чего-нибудь.       Они проталкиваются к краю барной стойки и делают заказ.       — Наш Мишель, похоже, опять нализался, — в голосе Трубецкого и во взгляде, направленном на один из столиков, явное неодобрение. — И почему Серж с Пашей ему это позволяют? Эдак и до хронического алкоголизма недалеко.       — Так он из них из обоих веревки вьет, — поясняет Кондратий. — Даже из сурового Пестеля. Глазами своими неземными так хлоп-хлоп, и все, и готов крепкий стальной канат из Пашиных нервов.       Николай молча наблюдает, как пытающийся встать из-за столика Миша, заваливается на бок и почти падает, в последний момент пойманный Муравьевым, на какого-то бритоголового типа за соседним столом.       В вышедшем из темноты переулка во главе небольшой группы коренастом мужике Коля сразу узнает чуть не пострадавшего от Бестужевского падения бугая.       Пьяно разглагольствовавший еще секунду назад Миша, ведомый с двух сторон Муравьевым и Пестелем, немедленно затыкается.       — Ты чё, щегол, берега попутал? — хрипит детина, глядя на Бестужева в упор.       Муравьев успевает раньше Пестеля сделать шаг вперед и закрыть собой Мишу.       — Ребят, проблемы какие-то? — ровным голосом спрашивает Муравьев.       — Проблемы сейчас будут у тебя, — гундосит один из бугаевской свиты.       — Серёж… Серёжа, — испуганно шепчет Бестужев, хватает Апостола за футболку и тянет назад.       — А вот угрозы тут неуместны, — Трубецкой подается вперед, выпуская Колину руку.       Девятеро здоровых взрослых мужиков против нас семерых, — сознание работает на удивление четко и быстро. — Слишком много.       Коля в мгновение ока оказывается перед бугаем.       — Добрый вечер, я думаю, что произошло какое-то недоразумение, — Коля ловит себя на мысли, что копирует манеры и интонации Саши, которыми тот пользуется, проводя сложные переговоры.       — Чего? — удивляется явно опешивший бугай.       — Недоразумение, — гнет свое Коля. — Мой друг выпил лишнего и, вероятно, чем-то вам помешал. Я надеюсь, что мои глубокие извинения по этому поводу уладят вопрос.       — Какие еще извинения? — бугай явно чувствует себя не в своей тарелке, и Коля мысленно жмет себе руку.       — Глубокие. Наиглубочайшие.       — Ты откуда такой чудной взялся? — расплывается в жирной ухмылке бугай, очевидно расслабляясь. Николай внутренне выдыхает.       — Из местного университета, — поясняет Коля с безупречной вежливостью. — Мы с друзьями отмечали окончание сессии и теперь направляемся домой.       — Студенты, что ли? — морщины на покатом лбу разглаживаются.       — Именно, — с достоинством подтверждает Коля.       — Ну идите, раз студенты. И алкаша своего малолетнего с собой заберите, — плотная группа нехотя расступается.       — Сам ты алкаш, — раздается за спиной смазанный нетрезвый вопль Бестужева, и сердце у Коли падает. — И извиняться я перед всякими мудаками не собираюсь.       — Слышь, оратор, — кожа на гладкой сытой роже и голом черепе идет пятнами. — Дружок-то твой не такой вежливый, как ты.       — Не обращайте внимание… — начинает было Коля.       Продолжить у него не получается. Сначала из легких исчезает весь воздух, потом желудок наполняется битым стеклом. Белая горячая волна боли сбивает Колю с ног, накрывает сверху, прижимая к земле.       — Ах ты, сука, — слышит Коля, как сквозь вату, голос Пестеля, и мир взрывается какофонией звуков.       Он корчится на земле, уткнувшись лбом в асфальт, пытаясь подобрать под себя ноги, чтобы подняться. Перед глазами мелькают чьи-то кроссовки, слышится гортанный рев и женский визг.       Аня, — отстраненно, словно со стороны, думает Николай. — Зашибут ведь.       Наконец ноги принимают нужное положение, и он сжимает зубы, готовясь встать.       — А ну прекратить! — рявкает прямо над ним незнакомый голос, раздается сдавленный болезненный крик и на асфальт рядом с ним, с размаху приложившись лицом, падает Кондратий.       Коля не знает, откуда берутся силы, но их с лихвой хватает, чтобы, шатаясь, вздернуться на ноги и со всей оставшейся в организме дури приложить затылком неизвестного, посмевшего так обойтись с Рылеевым.       Серая пелена застилает глаза, но Коля успевает со звериным удовлетворением услышать сквозь нее хруст ломающейся кости и крик боли.