Реформы

      — А когда ты впервые понял? Ну когда? — Кондратий прижимается губами к Колиному уху. — Ну скажи.       — Тихо, решай задачу, потом скажу, — Коля шепчет в ответ, не отрываясь от расчетов.       — Ну скажи сейчас!       — Коль, скажи ему, он не отвянет, — Трубецкой достает линейку из Колиного пенала и принимается что-то яростно чертить на своем листочке. — Проверено опытным путем.       — В конце сентября, когда ты стихи на посвящении в студенты читал, — Коля наклоняется к Кондратию. — А Сережа стоял в первом ряду у сцены и смотрел на тебя, как на смысл всей своей жизни.       — Ого, какие сравнения! — польщенный Кондратий отодвигает листок со своим вариантом. — И?       — И все, — Николай возвращается к задаче. — Я пропал.       — А почему молчал-то тогда? — возмущенно вопрошает Кондратий.       — Сложно сделать первый шаг к людям, которые пытаются тебя покалечить, — Сергей перегибается через склонившегося над партой Колю и придвигает лист с задачей ближе к Кондратию. — Тебе мало хвостов у Бенкендорфа? Ты еще и к зачету по физике недопуск хочешь получить?       — Я вас не виню в том, что произошло, — Николай ставит жирную точку в конце строки и откидывается на спинку стула. — Я над всей ситуацией долго думал и решил, что и сам во многом виноват, и вообще это было скорее недоразумение…       — Коля, — голос Гебеля разносится по аудитории. — Никогда не думал, что скажу это вам, но своими разговорами вы мешаете товарищам решать контрольную.       — Простите, — Николай съеживается за партой.       — Он не мешает, — немедленно влезает Кондратий. — Извините, пожалуйста, мы тихо будем сидеть.       — Коля, отсядьте, пожалуйста, — остается непреклонным Гебель. — А то, боюсь, Кондратий имеет все шансы получить очередной неуд.       Николай нехотя собирает письменные принадлежности и пересаживается за предпоследнюю парту. Взглядами, которыми его провожают Трубецкой и Рылеев, можно топить в хрустальную воду даже самые жестокие сердца.       Пестель на последней парте очень реалистично изображает рвотные позывы.       — Завидуй молча, — поворачивается и шепчет ему одними губами Кондратий.       — Мы это пережили! Поверить не могу! — Кондратий сидит на подоконнике, постукивая пяткой по батарее и методично опустошает термос с кофе прямо из горлышка. — Еще одна пара и свобода!       — Ну, если ты называешь свободой зачетную неделю, — Николай вертит в руках крышку от термоса.       — Кондратий искренне уверен, что и в эту сессию выедет на своем обаянии и умении уболтать кого угодно, — Трубецкой смотрит неодобрительно. — Может, хоть ты сможешь до него донести, что попытка уболтать Христофорыча может закончиться для него публичной казнью. Хотя… Ты у нас теперь тоже из смутьянов. По-моему, ты Гебелю шаблон порвал.       — Я не специально, — вздыхает Николай.       — С француженкой в прошлом семестре прокатило, — беспечно заявляет Кондратий.       — Ну, за любовь француженки тебе придется жестко посоперничать с Бестужевым-Рюминым, — Трубецкой усмехается. — Jeune homme très capable, или как там.       — Все это будет потом, — Кондратий не желает расставаться со своей жизнерадостностью. — Куда двинем после пар?       — Можно ко мне поехать, — Николай смотрит вопросительно. — Дома никого не будет.       — Слушай, — начинает Трубецкой осторожно. — А как твой брат отнесется к тому, что мы… ну… Ты сказал ему уже?       — Сказал.       — И? — напрягается на подоконнике Кондратий.       — Он приказал мне привести вас на наш воскресный семейный обед для подробнейшего допроса и выяснения всех обстоятельств дела.       — Чего?! — Кондратий в ужасе соскакивает с подоконника. — К-какого еще допроса?       — Да тише ты, — Николай расплывается в довольной улыбке. — Это шутка.       — Шуточки у тебя, — обиженно бубнит Кондратий, забираясь обратно. — От таких шуточек и поседеть можно.       — Чья бы корова мычала, — сварливо замечает Трубецкой. — Если бы не моя железная выдержка и ангельское терпение, у меня из-за кое-кого полголовы уже седые были бы.       — В общем, — продолжает Николай. — Он посмотрел на меня своим фирменным взглядом удава Каа и после прочел подробную лекцию о современных методах контрацепции.       — Правда? — ухмыляется Трубецкой. — И как это было?       — Очень познавательно, — Николай закатывает глаза. — Впрочем, Гугл справился гораздо лучше еще задолго до него.       — То есть подойти ты не решался, но матчасть старательно учил, — Трубецкой толкает его плечом, ухмыляясь.       — Да я просто, — Николай мучительно краснеет. — Все ж эту информацию ищут рано или поздно.       — Ну-ну, — Трубецкой улыбается снисходительно.       — Но самой познавательной была та часть лекции, — Николай трет покрасневшую шею и прячет глаза. — Где он, желая привести пару анонимных примеров из жизни, забылся и ляпнул: «Когда-то в юности мы с Мишей, …» Потом осекся, смутился и резко сменил тему.       — С каким Мишей? — озадачивается Кондратий.       — То-то и оно, — Николай морщит нос. — Что единственного Мишу, которого я знаю, одних с Сашей лет, и с которым он близко дружил до встречи с Лизой, зовут нынче Михаил Андреевич.       — Ни х… хрена себе! — выражение озадачености на лице Трубецкого сменяется шоком. — Ты серьезно?       — Подожди-ка, — глаза у Кондратия становятся как плошки. — Это Милорадович что ли?       — Все улики указывают на него.       — Зачем ты мне это рассказал, — стонет Кондратий, закрывая лицо руками. — Я же все себе сразу представил. Как теперь это развидеть?       — Лично со мной эти образы останутся навеки, — мрачно подытоживает Николай.       — Ну зачем же так пессимистично, — бодро заявляет Трубецкой. — Еще лет десять-пятнадцать и все благополучно сотрется из памяти.       — Кстати, насчет матчасти, — он придвигается ближе и заглядывает Коле в глаза. — Тогда, у нас дома, мне показалось, что тебе не очень понравилось. Мы из-за буйных радостей Кондратия так и не поговорили тогда толком. Я что-то не так сделал?       — Мне понравилось, — быстро произносит Николай, прикипая взглядом к верхушкам деревьев за окном.       — А все-таки.       — Я, — признание дается мучительно, но Сергей и Кондратий слишком заинтересованно ждут ответа. — Я не очень это умею.       — Слушай, — Сергей кладет руку Коле на поясницу, слишком очевидно пытается рассеять его смущение и делает только хуже. — Не напрягайся ты так из-за всякой фигни. Ну и что с того, что…       — Подумаешь, великая наука, — решительно перебивает Кондратий, сдвигаясь на край подоконника. — Иди сюда.       Он хватает Николая за плечо, разворачивает спиной к себе, прижимает лопатками к груди и зажимает его бедра между коленями. — Стой смирно, — Кондратий шлепает Николая по бедру и тон у него самый решительный, Коля замирает от неожиданности. — И строго следуй инструкциям более опытных товарищей.       Он смотрит на Трубецкого потемневшими глазами. Сергей делает шаг вперед. Николай вжимается в Рылеева.       — Расслабься, ну, — шепчет Кондратий на ухо неожиданно ласково. — Тебе понравится. А я подскажу, если что. Закрой глаза.       Первое прикосновение губ почти невесомое, словно просьба о дозволении.       — Вот так, — от низкого хриплого шепота, так не похожего на обычный Рылеевский голос, пробирает дрожью и покалывает электричеством на кончиках пальцев.       — Не думай ни о чем, просто отключи голову и позволь ему вести.       Трубецкой чуть усиливает давление, заставляя разомкнуть губы, прихватывает нижнюю зубами. Коля вздрагивает и подается вперед.       — Молодец, только не торопись.       Кондратий берет безвольно повисшие вдоль тела Колины руки за запястья и кладет Сереже на поясницу. Сам скользит ладонью вверх вдоль лопаток и выше, перебирает пальцами отросшие пряди на затылке, чуть тянет назад. Трубецкой нехотя разрывает поцелуй, позволяя Николаю глотнуть воздуха.       — Открой глаза.       Серая радужка так близко, что, кажется, застит весь свет, и нет на земле ничего кроме нее. Сергей медленно моргает и касается губами уголка губ. Почти целомудренно, словно причащаясь. И тут же впивается в потревоженный уголок, словно всю жизнь только этого момента и ждал.       — Если бы ты только видел со стороны, как это красиво.       Кондратий накрывает ладонью яремную впадину, в которой так заполошно колотится Колин пульс. Николай зажмуривается до оранжевых всполохов под веками, разомкнутый на части точками соприкосновения трех тел. Трубецкой отмыкает еще одну, самую важную, часть, запуская руку под рубашку. Мазнув по ребрам, кладет ее в самый центр и окончательно теряет голову от частого, сильного, полного неизбывной жизни биения прямо в центр ладони…       — Неплохо, я бы даже сказал — красиво.       Сергей дергает головой и рвет связь. Николай вздрагивает от неожиданности и распахивает глаза, еще балансируя на грани между там и здесь.       — Серёж, — громкий шепот Бестужева-Рюмина окончательно возвращает его назад на грешную землю. — Я точно так же хочу!       — Блядь, — Трубецкой медленно поворачивается и практически утыкается носом в стоящего за его спиной Пестеля. Бестужев с Муравьевым маячат на верхней ступени лестницы, не решаясь окончательно ступить на площадку.       — Ну, я бы подобрал слово поэстетичнее, — на лице Пестеля клинический интерес, замешанный с искренним восхищением. — Занимаетесь воспитанием молодежи? Я и не подозревал, что Романов так умеет.       Николай утыкается лбом в плечо Трубецкого, мечтая провалиться сквозь бетонный пол. Кондратий крепче прижимает его к себе.       — Вы чего сюда приперлись? — яда в голосе Трубецкого с лихвой хватило бы на заправку пары десятков гремучих змей.       — Вообще-то, мы собирались заняться примерно те же самым, что и вы, — Паша делает невинные глаза. — Хотя в чуть более прозаичной форме.       — Спуститесь на два этажа ниже, там есть такой же закуток у окна, — плюется словами Сергей.       — Мы там были, — грустно поясняет Бестужев. — Там Бельская с Каховским.       — Паш, пойдем, а, — Муравьев все-таки делает шаг на площадку и прихватывает Пестеля за полу пиджака. — Неловко получилось.       — Не то слово, — рычит Трубецкой.       — Вы бы продолжали, — кричит через плечо увлекаемый с двух сторон по коридору Пестель. — В этом деле главное практика.       — Я все-таки подговорю Оболенского, чтобы когда эти трое будут в общаге трахаться, он им в самый ответственный момент живую крысу в комнату закинул, — в голосе Кондратия плохо скрываемое бешенство.       — Это будет жестоко, — бормочет Коля в плечо Трубецкому.       — А гуманизм тут совершенно не уместен, — Сергей поворачивается и прижимает к себе обоих сразу. — Какая же Пестель все-таки зараза.       — Я не пойду на сопромат, — шепчет Коля и трется виском о ворот Сережиной рубашки.       — Пойдешь, — Кондратий мягко целует его в затылок. — С высоко поднятой головой. Во-первых, негоже напрасно злить Бенкендорфа накануне сессии. А во-вторых, благодаря Пестелевской болтливости уже к концу пары на всем потоке у тебя будет новенькая, с иголочки, репутация горячей штучки.       Николай нервно прыскает со смеху.       — Так оно и будет, — хмыкает Трубецкой. — Нам еще претендентов на твое благорасположение тапками отгонять придется.