***
Когда его глазам открылся вид на скудные кукурузные поля, откуда ни возьмись объявился порывистый ветер. Травы вокруг заплясали, волосы Этьена взметнулись, мгновенно наведя на его голове полный бардак, и даже медальон на его груди, казалось, встрепенулся. Этьен ухмыльнулся, не сбавляя шага. Затем, пригладив волосы, взял медальон в руку и взглянул на него. — Ты меня осуждаешь за сам факт того, что я питаю слабость к эльфийкам, или только за то, что я пытаюсь с этой слабостью бороться? Ветер вновь всколыхнулся, растрепав его волосы. Этьен, отпустив медальон, вновь пригладил голову и сплюнул. — Задолбал уже вредничать, — недовольно буркнул он. — Право слово, ну не я же виноват в том, что они такие хорошенькие! Особенно в церковных робах. Холмик, по которому бежала тропинка, резко ушел вниз, и тогда Этьен буквально провалился в кукурузное поле. Он неосознанно вздохнул, задержавшись на миг. Кукурузные початки выглядели вяло и были изрядно подпорчены вредителями, но даже среди них можно было разглядеть вполне здоровые экземпляры. Нужно ведь уметь видеть хорошее, уверенно подумал Этьен. В конце концов, кто бы мог знать всего-то пять лет назад, что у них все-таки будет когда-нибудь урожай. Хоть какой-нибудь. Хоть где-нибудь. — Знаешь, — выдохнул Этьен, сделав неуверенный шаг вперед по тропе, — ты бы мог и помочь своим людям, раз до сих пор жив. Иначе до твоего Рассвета мало кто доживет. Поле встрепенулось под новым дуновением ветра, и на сердце у Этьена отчего-то вдруг стало печальнее обычного. Но к этому он еще привыкнет. Он заметил следы настроения крестьян довольно нескоро: примерно к тому моменту, когда начал подбираться к самой деревне. В сумке у него еще оставался ломоть хлеба, но Этьен не знал точно, как скоро ему добираться до следующего населенного пункта. В конце концов, за время жизни в Редсерасе он так и не успел как следует выучить географию родной страны. Поэтому сделать остановку здесь ему все-таки стоило. Сконцентрировавшись на понуром настрое, уколовшем его в самую грудь, Этьен кивнул сам себе и стал пробираться сквозь поле. Листья на кукурузных стеблях уверенно хлестали его по лицу, в чем их активно подбадривал ветер, но Этьен шел вперед, размахивая руками. И вскоре и правда услышал где-то совсем рядом звуки человеческого присутствия. Но не очень сильно этому обрадовался. Недалеко от него заливисто смеялась девчонка, и ее звонкий хохот перманентно прерывался не менее веселым мужским голосом. Этьен беспорядочно мотнул головой в неуверенности в том, действительно ли ему стоит идти на источник звуков. Но потом все же решил, что голод будет слишком большой ценой за невмешательство в чужую частную жизнь. Да и, если честно, Этьен давно уже как следует не веселился. Первым делом он постарался скрыть свое присутствие от чужих глаз с помощью магии, но и сам пытался пробираться сквозь початки чуть тише. Через несколько секунд смех стал слышен отчетливее, а чье-то дурное настроение начало колоть Этьена еще явственнее. Странно, подумал он. Раз им там так весело, то почему же при этом так плохо? Вскоре разворачивающаяся среди кукурузных початков картина стала видна Этьену полностью. И, к счастью или к несчастью, но картина эта не заключалась в демонстрации гениталий одних лиц другим. На помятых стеблях сидели совсем юные юноша с девушкой; у одной на руках распласталась крохотная малиновка с, очевидно, сломанным крылом, а у другого в кулаке были зажаты некоторые представители летучих полевых вредителей. Рядом с ними лежали два поблескивающих на ярком полуденном солнце серпа. — Ну-ка, Вайдвен-младший, — улыбнулся юноша, — очередной дирвудец переходит в наступление! Хватай! Он извлек из кулака живую еще белую бабочку и поводил ею в воздухе, изображая, видимо, нападающего воина. Девушка, тихонько посмеиваясь, поднесла птичку ближе к бабочке, после чего та жадно вцепилась клювиком в несчастное насекомое, которое спустя несколько секунд исчезло в ее зобе. Юноша и девушка шумно расхохотались. — Еще одна победа на стороне Редсераса! Всем кричать троекратное ура! — Ура! — рассмеялась девушка. — Ура! Ура! — Ура, — несдержанно усмехнулся Этьен, выходя к ним. Девушка испуганно пискнула, прижав птичку к своей груди. Юноша подорвался с места, выпустил наружу жуков из своих рук и хотел было схватить свой серп, но Этьен быстро преградил ему путь. — Кто ты? — нахмурившись, неуверенно спросил юноша. — Что ты здесь делаешь? — О, — улыбнулся Этьен, сощурившись, — не переживай, я вас не обижу. Я священник. Девушка опустила голову. Недоуменная малиновка сдавленно что-то прочирикала, глядя на то, как расползается по округе ее обед. Юноша сжал руки в кулаки, внимательно оглядев Этьена. — Не шутишь? — Нет. Я иду из церкви, что стоит в деревне в одном дне пути к западу отсюда. Меня знает тамошний настоятель, отец Вольфанг. И жрица Вентра, если вы знакомы. Юноша резко опустил взгляд в землю. Девушка отвернулась, понуро взглянув на свое покрытое перьями сокровище. — Вы все слышали, да? — неуверенно спросила она. Этьен с улыбкой кивнул. — Простите. Простите, пожалуйста. Это просто… — Это я придумал, — вступился за нее юноша. — Я предложил назвать птицу именем святого, а не Лора. Она здесь не при чем. — Эрн, не надо! — Что не надо? — В голосе у названного Эрном юноши прорезалось отчаяние. — Ты тоже хочешь получить розгами, или что? У тебя и так еще не зажили рубцы после прошлого раза. Уходи домой. — Эрн! Он хотел было еще что-то сказать, но резко осекся. Потому что Этьен, согнувшись, вдруг начал смеяться. Очень, очень громко. Очередной порыв ветра всколыхнул поле, и в какой-то миг Этьену показалось, будто бы ветер смеется тоже. — Какие вы глупые, право слово, — выдохнул в конце концов он, хлопнув недоумевающего Эрна по плечу. — За что вы извиняетесь? Думаете, птичка с именем Вайдвен взаправду может оскорбить Эотаса? Юноша нервно пожал плечами. Девушка все так же глядела на Этьена с откровенным неприкрытым испугом. — Отец Райс, — неуверенно промямлил Эрн, — говорит, что Эотаса много что может оскорбить. Например, если кто-то отлынивает от работы. И при этом богохульствует. — Значит, ваш отец Райс — страшный дурак, — хмыкнул Этьен, опустившись на колени рядом с девушкой. — Эотас же не малолетняя девочка, чтобы обижаться на всякие глупости. А какой у вас тут Вайдвен хорошенький! Право слово, гораздо симпатичнее, чем настоящий. А погладить можно? Эрн и Лора недоуменно переглянулись. Затем перевели глаза на Этьена. Тот, аккуратно поглаживая малиновку по ее крохотной головке, вздохнул. — Ну, — кивнул он на Эрна, — чего стоишь? Давай-ка быстро собирай жуков, пока все не расползлись! Не можем ведь мы оставить нашего святого без еще одной сокрушительной победы? Несколько секунд юноша стоял, глядя на него и не двигаясь с места. А затем, громко усмехнувшись, принялся быстро подбирать с земли не успевших еще далеко уползти насекомых.***
— Так вы, значит, и есть отец Этьен. Несмотря на то, что Этьен за пять лет пребывания в Редсерасе уже успел привыкнуть смотреть на людей со спины, смотреть так на отца Райса ему не понравилось. Хотя бы потому, что у него не было обворожительной выпирающей из-под робы эльфийской задницы. Но при этом был ужасающего вида горб. — О, — махнул рукой Этьен, — отец Райс, давайте без формальностей. Для вас я просто Этьен. Райс мельком обернулся на него, сверкнув темными глазами. На его морщинистом и смуглом лице кратким отблеском отразилось раздражение. Этьен не придал этому значения. Так уж у них в духовенстве было заведено. — Я слышал о вас… кое-что, — загадочно проговорил Райс, переместившись к столу и усевшись за него напротив Этьена. — И это кое-что было весьма специфического содержания. Этьен, поерзав на стуле, прыснул со смеху. По старой привычке ему очень хотелось усесться перед настоятелем на стол. И он бы так и сделал, если б только на кону сейчас не стоял вопрос его пропитания. — Я знаю, что обо мне говорят, — как можно более сдержанно улыбнулся Этьен, сощурившись. — Один из настоятелей в северной части нашего прекрасного регентства как-то и вовсе обозвал меня самым главным богохульником всего Редсераса. Но учитывая, что я до сих пор не расстался со своей головой, лишь вам решать, стоит ли верить подобным заявлениям. Райс, презрительно цокнув языком, положил на стол локти, скрестив пальцы домиком. Вид практически нависшего над ним горбатого старика не вызвал у Этьена ни капли симпатии. Но он и на это не обратил внимания. — История, право, увлекательная, — заметил Райс, не спуская с Этьена взгляда. — Особенно если учесть некоторые ее подробности с лишением настоятеля из северных земель всей его частной собственности, в чем вы, отец Этьен, были, несомненно, замешаны. Учитывая вашу прекрасную репутацию. Этьен едва сдержал смех. Право, он отлично помнил историю с настоятелем Феораном и его сожженной усадьбой. «Тоже мне, частная собственность, — фыркнул про себя Этьен. — Видел бы этот дед частную собственность моего папеньки. Вот там действительно было, что сжигать.» — Впрочем, — продолжал Райс, — я не собираюсь указывать вам на столь очевидные факты. И пусть у меня и есть несколько вопросов относительно того, почему вы зоветесь отцом Этьеном, пусть и не принадлежите никакой нашей епархии, их я тоже оставлю при себе. Но о цели вашего приезда я все же осмелюсь спросить. — Ничего особенного, — фыркнул Этьен, закинув ногу на ногу. — Просто совершаю паломничество. В Приют Святого*. — Бесспорно, достойная цель. — Райс кратко улыбнулся. — Но является ли она истинной? Этьен почувствовал, что сейчас вспыхнет, подобно только зажженной свече. Но решил пока что сдерживаться. Так уж у них, сука, было заведено в духовенстве. — Вы действительно, — как можно более спокойно сказал он, — пытаетесь намекнуть мне на то, что я могу лгать вам? — Повторюсь, отец Этьен, у вас крайне неоднозначная репутация в нашей Церкви. Я не пытаюсь вас оскорбить. Я лишь хочу убедиться, что вы не доставите мне лишних хлопот. — Я пришел к вам, — процедил Этьен, выпрямившись, — чтобы просить о куске хлеба. Потому что наша Святая Эотасианская Церковь предоставляет его всем нуждающимся, не говоря уже о святых отцах. Я еще через вашего личного раба дал вам понять, что покину вас завтра же. И при этом вы продолжаете подозревать меня во лжи и дурных намерениях? Еще и учитывая, что наши с вами саны равны друг другу? Этьен ощутил, что и Райс сейчас вспыхнет так же, как и он сам. О, Этьен был даже готов платить за возможность посмотреть на то, как злятся все эти пафосные святые отцы. Но Райс явно был тем еще скользким типом. Поэтому вместо того, чтобы впасть в буйство, он лишь сощурился, спрятав губы за скрещенными пальцами. — Не уверен, что наши саны и впрямь такие равные, какими вы их рисуете, — ухмыльнулся Райс. — В следующем месяце я собираюсь претендовать на место в Совете. А у вас даже нет никаких существенных доказательств, подтверждающих то, что ваш сан настоятеля не самоназвание. Этьен резко положил руку на подлокотник, сжав его так, что побелели костяшки пальцев. Они с Райсом не спускали друг с друга глаз. И у обоих во взглядах горело столько злости, сколько не вместилось бы даже в Воедике. «Что, сволочь, думаешь, я тебя насквозь не вижу? — уверенно думал Райс, глядя на Этьена в упор. — И не знаю о твоих сайферских выпендрежах? Я понятия не имею, чем ты окрутил настоятеля Вольфанга, но если ты попробуешь применить то же на мне, то окажешься даже большим дураком, чем тебя видят наверху.» Этьен очень сильно хотел ответить ему какую-нибудь страшную гадость телепатически. Еще он хотел вскочить на стол и пнуть Райса каблуком прямо по его морщинистой роже. Или же и вовсе просто молча уйти. Но в итоге Этьен придумал кое-что получше. Он лукаво улыбнулся, театрально опустив взгляд, и поднялся. Закинул сначала одно колено на стол, а затем и второе, смахнув со стола какие-то бумаги, и, не переставая сладко улыбаться, резко схватил Райса за ворот робы, притянув его как можно ближе к себе. — Как же жаль, — страстным полушепотом сказал он в самое лицо шокированного настоятеля, — что у меня не получится окрутить тебя так же, как и настоятеля Вольфанга. Право, этой глупостью ты лишаешь себя потрясающей ночи. Не дождавшись ответа, Этьен легко спрыгнул со стола и переместился к двери дома настоятеля. Схватившись за ручку, он вдруг все же обернулся к Райсу. — Благодарю вас за теплый прием, отец Райс, — мягко улыбнулся Этьен. — Не думаю, что на дальнейшем моем пути мне будут рады так же, как и здесь. Затем он быстро удалился прочь, напоследок захлопнув за собой дверь с такой силой, что задрожали стены. Оказалось, что в деревне все же есть таверна. И что располагается она не так уж и далеко от походящего на скромный замок дома настоятеля. Но Этьен вовсе не спешил туда заглядывать. Ему отчего-то стало вдруг откровенно наплевать на вероятность умереть голодной смертью в полях. Поэтому, выйдя от Райса, он быстрым шагом пошел прочь из деревни, страшно при этом ругаясь. — Сукин сын, — злобно шипел он, игнорируя косящихся на него деревенских, — вот же сраный сукин сын! Спровоцировал меня, мерзкая морда! Сука! Эотас, какого скульдра у тебя в служителях водятся настолько отвратные типы? Тебе самому не стыдно? Все вокруг гудело привычным шумом деревенской жизни, и в этом гуле Этьен не услышал и намека на ответ. И это стало последней каплей. Остановившись посреди площади, он злостно топнул ногой и, вздернув голову, прокричал заходящему солнцу: — Да пошел ты нахер! Раздался хор возмущенных охов. Но Этьен, оглядевшись по сторонам и сплюнув, как ни в чем не бывало пошел дальше. — Сияющий кретин, — продолжал бухтеть он, уже покинув пределы деревни. — Что там было про «свет твоего будущего»? Вот это ты в виду имел, что ли? Хель тебя побери, ты знаешь, что у тебя совершенно отвратительное чувство юмора?! Чего только стоит посмотреть на то, что творится вокруг! Трещали цикады. Крестьяне возвращались домой, неуверенно поглядывая на Этьена. Он шел вперед и ругался, не видя в себе сил для того, чтобы перестать. — Через неделю я сдохну в полях, — уже чуть более понуро шипел Этьен, глядя себе под ноги. — Заблужусь и умру смертью, достойной последнего имбецила. Вот про это будущее ты там вещал, да? Или, может, про то, где все твои служители вытирают об меня ноги? Спасибо, ничего не скажешь! Очень рад здесь, сука, быть! — Извините… Этьен вздрогнул, словно ошпаренный. Затем недоверчиво обернулся. Стояла за ним девушка, с которой он совсем недавно кормил малиновку. Золотые закатные лучи переливчато мерцали на ее длинных русых волосах. — Лора, да? — устало выдохнул он. — Не говори со мной. Проблем потом не оберешься. — Мне не впервой, — пожала плечами Лора. — А куда вы? Не останетесь переночевать? — А мне и негде, — сплюнул Этьен, полностью к ней развернувшись. — Мне не позволят. Лора дотронулась пальцами до подбородка, задумчиво отведя темные глаза. — Это из-за нашего настоятеля, да? Вы не переживайте, пожалуйста. Он человек гневливый, но это ничего. Ведь и хуже бывают. — Да я что-то сомневаюсь. Девушка сдержанно улыбнулась, оглядевшись по сторонам. Они стояли на приличном расстоянии от последних деревенских домиков, и людей вокруг уже не было. За то время, что Этьен выходил из себя, крестьяне уже разбрелись по домам. — Знаете, — улыбнулась Лора еще шире, — а давайте я вам ночлег устрою. — Ты, верно, помереть хочешь? — Ну, зачем же. Просто не так далеко отсюда есть одинокий фермерский домик. Я вам скажу, как идти. Там живет один мой очень хороший знакомый. Он вас у себя оставит, а никто и не узнает. Хотите? Этьен долго не отвечал, внимательно разглядывая девушку. Затем лицо его вдруг разгладилось, и он, почесав затылок, нервно усмехнулся. — Даже не знаю, — сказал Этьен весело, — действительно ли все эотасианцы имеют замашки самоубийц, или же только мне так везет со знакомыми. Но я, пожалуй, от твоего предложения отказываться не буду. Лора тихонько рассмеялась, чуть нагнувшись вперед с заведенными назад руками и выпятив вперед пышную грудь. И в этот момент Этьен вдруг подумал, что живется ему в принципе-то не так уж и плохо.***
Фермерский домик стоял на отшибе, в самом конце кукурузного поля. Если не считать скудного палисада за ним, дом был действительно крохотным. И, казалось, совершенно нежилым: внешние стены изрядно обветшали, крыша того и гляди норовила проломиться, да и в целом вокруг не было видно никаких признаков жизни. В какой-то момент Этьен вдруг подумал, что деревенская девчонка просто над ним подшутила. Но затем он осторожно постучал в дверь, и дверь перед Этьеном действительно распахнулась. Стоял перед ним хлипкий человек неопределенного возраста с испещренными шрамами лицом. Причем в одних только портках. Выглядел он неопрятно, но при этом приятно пах какими-то незнакомыми Этьену травами. Несколько секунд они молча стояли друг напротив друга, а затем человек, даже на Этьена не взглянув, неуверенно потянул носом. — Что нужно? — равнодушно спросил он, пригладив спадающие на лоб седые волосы. — Я нынче гостей не ждал. — Прошу простить за вторжение, — выдохнул Этьен. — Меня Лора сюда отправила. Сказала, здесь можно переночевать. — А. — Человек почесал макушку, отсутствующим взглядом вперившись куда-то в сторону. — А ты кто будешь? Этьен хотел было отшутиться, мол, судя по его внешности вариантов остается не так уж и много. Но затем он получше пригляделся к белесым глазам стоявшего напротив него человека. И с каким-то неясным сожалением вдруг понял, что тот был слепым. — Я… — Этьен неуверенно прокашлялся. — Я, ну, священник. Проповедник бродячий. Человек вновь потянул носом. — А чего в церкви тогда не поспишь? — А я неправильный священник, — улыбнулся Этьен. — Папаша Райс не одобрил. Человек сдержанно усмехнулся. — Понимаю. Тогда заходи. Как и ожидалось, домик оказался совершенно типичным убежищем холостяка. Он и вправду был крохотным, и из предметов обстановки в нем можно было вычленить лишь стол, кровать да очаг, причем все пребывало в совершенно неприглядном состоянии. Кругом царил кавардак, попахивало грязной одеждой, испорченной едой — Этьен даже удивился тому, что сейчас у кого-то может быть еда и она умудрилась испортиться, — и, как ни странно, букетом разнообразных трав. С потолка свисали целые пучки всяческих полевых растений, развешанных где попало и как попало и вынуждающих перемещаться по домику чуть согнувшись. В дальнем углу в кучу были свалены таинственные предметы, очертания которых удавалось разглядеть едва ли. Этьен никогда не считал себя чистюлей. Но в таких условиях даже ему страшно захотелось прибраться. — Все-таки я в толк не возьму, — сказал Этьен, потянув носом, — почему ты вообще меня к себе пустил. Вдруг я на самом деле грабитель? — Глупости, — отмахнулся человек. — От тебя хорошо пахнет — значит, в пути ты не более трех дней. Пол под тобой не скрипит — значит, весишь ты мало. Ни на твоем поясе, ни в твоей сумке не гремит ничего металлического, — ну, не считая медальона — значит, оружия ты при себе не носишь. Чего мне бояться? — Неплохо. А если я маг? — Ну, в таком случае грабь на здоровье. Они прошли к столу и человек указал Этьену на одну из скамей, а сам уселся на противоположную. — Священник ты или нет, — смешливо начал человек, — но воровать у меня в любом случае нечего. Кроме, может быть, выпивки. Хочешь, кстати, выпить? — Все мне ясно, — хмыкнул Этьен, усаживаясь за стол на указанную ему скамью. — Ты такими подозрительными предложениями ненароком проверить хочешь, действительно ли я священник? — Может быть, — улыбнулся человек. — А, может, я просто пытаюсь тебе показаться гостеприимным хозяином. — Ну, в любом случае отказ с моей стороны будет настоящим преступлением. Хотя бы в моих собственных глазах. Человек вновь коротко улыбнулся. Сразу же после, покопавшись некоторое время в погребке, спрятанном под незаметным на полу деревянным люком, он выставил перед Этьеном увесистую бутылку с загадочным содержимым. Чуть позже извлек и две глиняные кружки и принялся аккуратно разливать по ним пойло. Движения его казались несколько смазанными, но Этьен чувствовал, что слепота не особо мешала человеку в подобных бытовых ситуациях. И все же… — Меня зовут Роннет, — представился человек, пододвинув Этьену наполненную вязкой жидкостью кружку. — Тебя? — Этьен. А это не похоже на вирсонег, — многозначительно кивнул он на содержимое кружки. — Неправильным священникам — неправильное пойло, — пожал плечами Роннет, сделав глоток. Этьен шутку не оценил, но все равно выпил. И тут же едва не вздрогнул. — Мать честная, какая же крепкая дрянь! — Он утер губы и с упоением отпил еще. — Это что ж за чудо такое? — Травяная настойка, — хмыкнул Роннет. — Я сам делаю. Для узкого, так скажем, круга лиц. В основном церковного. — Райсу, значит, жаловаться смысла не имеет? — Жаловаться — нет. Но вот вкусовые качества напитка он обсудить явно будет рад. — Вот значит как. — Этьен вязко ухмыльнулся. — А это неплохой компромат. — О, какие глупости. Зачем же мне сообщать случайному бродяге компромат на моего милостивого благодетеля? Видно, настойка уже ударила тебе в голову. Они усмехнулись почти синхронно. И выпили еще. Спустя некоторое время молчания Этьен отчего-то вдруг тяжело вздохнул. — Видимо, Райс ведет себя как мудак не только в отношении случайных бродяг. — На самом деле, — устало выдохнул Роннет, — Райс не то чтобы очень уж плохой человек. В первую очередь он делец, а уж потом порядочный святой отец. Но я не думаю, что его стоит за это судить. Просто он выбрал себе не самое удачное ремесло. — Ремесло, — усмехнулся, отведя глаза, Этьен. — Вот как это у нас сейчас называется. Ремесло. Роннет пожал плечами. — Извини. За неудачно подобранное слово. — Да почему неудачно. Оно ведь отражает суть дела. — Этьен задумчиво провел пальцем по ободку кружки. — Хель. Я бы не хотел поднимать эту тему с человеком, не связанным с нашим духовенством, но постоянно ныть об одном и том же отцу Вольфангу мне уже надоело. — Понимаю, — чуть улыбнулся Роннет. — Да я и рад послушать. Выдохнув, Этьен отпил настойки и зарылся руками в волосы. — Я просто… Я ожидал увидеть нечто другое, когда ввязывался во все это. Пять лет назад у меня были какие-то надежды на то, что сейчас дела в церкви обстоят лучше, нежели во времена, когда во главе угла стояла Воедика. Но сейчас у меня сложилось ощущение, что единственные изменения связаны только с тем, что на алтарях теперь ставят другой символ. Дурость такая, что даже стыдно себя самого к этому причислять. Роннет пожал плечами. — А как ты сам туда попал-то? — В священники, что ли? Ну… Я как в Редсерасе очутился, то первым делом на храм наткнулся. Заправлял им папаша Инграм, ты его не знаешь, наверное. У меня тогда еще хотелка была священником заделаться, причем яростная такая хотелка, что я буквально на жопе ровно усидеть не мог. Ну и вот набился я к Инграму в послушники, а потом… Закрутилось само как-то, не помню. Такое дело. — Ясно, — зевнул Роннет. — Неудачное время и неудачное место, значит. Тебе не темно? Этьен вопросительно сощурился и огляделся по сторонам. В открытом окне, нависшем над столом, виднелась тонкая кромка ушедшего за луга солнца, и кругом уже стоял сизый сумрак. Стемнело раньше, чем Этьен ожидал, и потому сейчас он едва мог разглядеть зажатую в руках кружку. — Темно, — тихо выдохнул Этьен. — Но как ты… — Цикады больно уж громко стрекочут, — широко улыбнулся Роннет, обнажив пару недостающих зубов. — У меня есть свечи. Зажечь? — Только если не сложно. Роннет кивнул и уверенно выскользнул из-за стола, быстро пробравшись к дальнему концу комнаты и закопошившись где-то во тьме. Этьен смущенно крутил в руках свою кружку. Он догадывался о том, что мало кому из простого люда могут быть интересны подробности церковной жизни, но ему осточертело разговаривать о наболевшем с одними и теми же людьми и получать в ответ едва ли не заученные наизусть фразы. «Я знаю, Этьен, что тебе больно на это смотреть». «Я понимаю, Этьен, что наши люди не оправдывают твоих возвышенных ожиданий.» «Я тоже разочарован». «Может, по чарочке вирсонега?» — Странно жизнь складывается, да? — улыбнулся Роннет, возвращаясь к столу со свечкой в руках. — Кто бы пару лет назад мог подумать, что они здесь устроят. Пока Роннет зажигал свечу, Этьен, хмыкнув, отпил еще настойки. — Не знаю. — Этьен утерся рукавом рубахи. — Кажется, к этому все и шло после организации Совета. А, может, и еще раньше… Потому что неправильно давать священникам полномочия правителей. Неправильно и все тут. — Да уж, — ухмыльнулся Роннет. — Теперь понятно, почему тебя Райс к себе не пустил. Удивительно, как ты с такими взглядами и разговорчивостью до сих пор на столбе не висишь. — А вот ничего удивительного. Ты даже представить себе не можешь, сколько раз меня в колодках на площадях выставляли. Я уже со счету сбился. Роннет коротко рассмеялся. Затем, улыбнувшись, пододвинул горевшую свечу в его сторону. — Что про тебя священники думают, я уже понял. А что насчет Эотаса? — Эотаса? — Этьен хмыкнул. — А там все еще хуже. Я тебе сейчас покажу. Закатав рукав, он уверенно накрыл свечку правой ладонью. Кожу мгновенно обдало жаром, и пламя свечи заплясало под его рукой, зашипело, так и норовя угаснуть. Этьен убрал ладонь и быстро положил ее на колени. Роннет, сощурившись, скрестил на груди руки. — Все-то мне теперь ясно, — сказал Роннет лукаво. — И что же тебе ясно? — Ты проклят. Не иначе. Этьен расхохотался. Затем они стукнулись кружками и допили остававшуюся в них настойку. — Все-таки какой-то из тебя горе-священник выходит, — хмыкнул через некоторое время Роннет. — Ни братья твои, ни Эотас вон, кажется, таковым тебя не считают. — Хорош язвить. — Этьен вздохнул. — Между прочим, со стороны последнего это очень непорядочно. Я ради него столько дерьма терплю, а он мне тут свечами шипит! Ну не гад? — Вот только не нужно богохульничать в моем доме, — серьезно сказал Роннет. — Я понимаю, что мы выпили. Но раз ты назвался священником, то и веди себя соответствующе. Этьен запнулся на полуслове. Затем, махнув рукой, отвернулся. — Вроде бы мы сошлись во мнении, что я неправильный священник. — И все же ты себя им считаешь, — заметил Роннет. — Но носить на себе символ бога еще не значит служить ему. Обернувшись, Этьен сжал руку в кулак, и в глазах его мелькнула на краткое мгновение злость. — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Ты не знаешь, кто я. Служить богу можно по-всячески. И если ты знаешь только один способ, это не значит, что все они на нем останавливаются. Роннет усмехнулся. — И что же ты делал для Эотаса, раз так уверенно говоришь об этом? Этьен едва не задохнулся. Некоторое время он молчал, пытаясь справиться с эмоциями. — На кой ляд ты пытаешься меня спровоцировать? — Мне интересно, кто ты, — вкрадчиво произнес Роннет. — У меня не так много знакомых из церковного круга, готовых разговаривать со мной открыто. — Ясно. Только вот если я начну рассказывать, то мне и всей ночи не хватит. Роннет кивнул. — Это ничего. — Нет-нет, погоди. — Этьен потер пальцами висок. — Давай-ка я лучше… Да, давай я тебе лучше это покажу. Он давно не использовал свои способности по назначению и не был уверен в том, сумеет ли показать Роннету именно то, что ему хотелось. Но затем Этьен, глубоко вдохнув, прикрыл глаза, и видения полились перед ними словно бы сами собой. Он начал с Вайдвена: с возвышающейся светоносной фигуры на залитом кровью поле. С лилового флага в руках умирающего мальчишки-знаменосца на фоне заходящего солнца. С чувства удушливого отчаяния, которое появилось у Этьена во время той самой битвы. Потом он показал ему Рено. И чувство духовного родства, которое связывало их те три недолгих дня. И последующее чувство утраты — как и связанную с ним картину убитого ради большего блага. Затем были люди, которых ему вверил Лют, и бесконечные поиски приюта. После — беспрестанные склоки с людьми, ставящими себя выше Бога, на словах посвятившими себя служению ему же. И оскорбления, и непрекращающееся бегство из одного монастыря в другой, и усталые неловкие проповеди на омытых дождем помостах. И даже те долгие ночи, когда казалось, что Рассвет никогда не наступит. Роннет внимал чужим воспоминаниям долго, настороженно втягивая носом воздух и прикрыв глаза. И когда все кончилось, Этьену вдруг показалось, что по щекам у Роннета стекает влага. — Я… — начал Роннет, неуверенно протирая глаза рукавом. — Я так давно… Боги, я так давно ничего не видел. Совсем ничего… — Прости, — спохватился Этьен, машинально дотронувшись пальцами до губ, — тебе было больно? Роннет прерывисто выдохнул, а затем улыбнулся Этьену как ни в чем не бывало. — Нет, нет. Точно не физически. Я слеп не настолько давно, чтобы перестать скучать по возможности видеть. В этом дело. Пламя свечи беспокойно плясало под дуновением ветра, что доносился из открытого окна. Заунывно трещали цикады. Видневшийся из окна маленький кусочек горизонта еще казался едва освещенным бледной алой полосой. Кровь у Этьена из носа, к счастью, не выступила. — Это называется сайферство, да? — Да. Роннет почесал макушку. — Я что-то о таком слышал. О демонстрации воспоминаний точно слышал. Вот только… Ты не подумай, я обидеть тебя не хочу, но не может так быть, чтобы эта твоя способность дала сбой? — В смысле? — Мне показалось, — сказал Роннет на тон тише, словно бы в неуверенности, — что я видел там и своих знакомых. Не думаю, что ты мог с ними пересечься — это было еще в Дирвуде, а ты, я полагаю… На краткий миг внутри у Этьена все сжалось в тонкую струну. — Ты знал Рено? — Рено? Рено, Рено… Нет, прости, не думаю. А ты, значит, побывал все-таки в Дирвуде? — Да, — выдохнул Этьен. — В год после войны. Там… Там много чего было. Расскажешь, что ты имел в виду? Положив ладонь на стол, Роннет несколько секунд задумчиво постукивал пальцами по столешнице, а затем вздохнул и поднялся. — Расскажу. Но нам придется выпить еще. — До того, как осесть здесь, я жил в Дирвуде. В Эотаса нас учили верить с детства, но когда началась война с Редсерасом, то у меня не осталось возможности сохранять верность своей вере. Я не уверен, сожалею ли об этом сейчас. Если честно, сейчас я вообще о тех днях уже не думаю. Я участвовал в нескольких битвах в составе армии эрла Унградра в качестве пехотинца. Я был на той бойне, которую ты мне показал: на которой Вайдвен зажег свое новое солнце. Я мало что оттуда помню, кроме того, что никогда не видел в своей жизни ничего подобного. Падшие с обеих сторон поднимались снова, чтобы задавить нас числом, а сверху на нас взирал светящийся человек со своим собственным солнцем над головой. Я помню, что посмотрел на него тогда лишь единожды. И эта оплошность стоила мне зрения. После госпиталя я вернулся домой, потому как на службу уже не годился. Мне тогда казалось, что Эотас так покарал меня за мое отречение. Я страшно злился и на него, и на себя, и первое время совершенно не мог найти себе места. Затем все же решил, что, может, если я раскаюсь и искуплю свою вину перед ним, то он проявит милость и вернет мне способность видеть. Я знаю, что я не очень умен. Но иногда я продолжаю верить в то, что так оно и будет. После окончания войны я понял, что оставаться дома мне нельзя. В деревне были еще люди, продолжавшие верить в Эотаса, и когда они сбежали, я был вместе с ними. Первое время мы блуждали где попало, ради пропитания не гнушаясь и воровством, а через несколько месяцев наткнулись на одного священника. Не помню, как его звали. Кажется, имя начиналось на «Л». Он говорил, что поможет нам добраться до Редсераса, где мы уже будем в безопасности. Мы поверили ему, потому что верить нам было больше некому. Не думаю, что в жизни делал что-то глупее. Священник передал нас какому-то своему знакомому, и очень быстро выяснилось, что отправят нас вовсе не в Редсерас, а прямиком в замок к эрлу. Никто из наших сопровождающих не говорил, что ждет нас в будущем, но ясно было, что намерения у них были нехорошие. Люди из моей группы поначалу думали, что на этом все для нас будет кончено. Но в итоге ситуация оказалась не такой страшной, как представлялась поначалу. Во владении эрла в прошлом стояло много эотасианских церквей, причем к постройке большинства из них он приложил руку. В Эотаса эрл верил и сам, и человеком всегда был справедливым. Во время войны у него в силу своей веры были некоторые проблемы, насколько знаю, но поста он не лишился. Эрл отрекся от Эотаса, как и многие из нас, и тогда нам казалось, будто бы сделал он это совсем по-настоящему. Так или иначе, по прибытии в его замок впечатление это быстро у нас прошло. После войны у эрла возникла необходимость заново отстраивать разрушенные города и деревни. Поддержки свыше ждать не стоило, поэтому эрлу приходилось выкручиваться - в том числе и за счет не самых честных способов. За наш счет, стало быть. Эрл предложил нам работу взамен на помилование и обещал переправить за границу, когда появится такая возможность. До меня быстро дошло, почему наши сопровождающие ничего не знали о его планах - в конце концов, пройди об этом всем слушок куда не надо, не быть больше эрлу эрлом. Все держалось в строжайшей секретности, но у него были на эту секретность причины. Условия на предложенной им работе были, конечно, не сахар, но всяко лучше, чем валяться где-нибудь с перерезанной глоткой. Толку от меня на стройке, конечно, было, как от козла молока, поэтому срок моего пребывания там был недолгим - не больше года, точно уже не помню. Эрл сдержал слово, поэтому в итоге нас и вправду отправили в Аэдир. А там уже пустили на все четыре стороны. В Аэдире я не прижился - в конце концов, слепой полукалека мало куда годился, - поэтому обнищал я очень скоро. На последние гроши пришлось пытать удачи где-либо еще, и в итоге вот он я, здесь. Слепой травник, который не знает, могла ли его жизнь сложиться лучшим образом и стоит ли винить в этом своего бога. Честно говоря, я часто думаю о том, что, останься я у эрла, жилось бы мне куда лучше... Но что уж теперь поделать, правда? Одинокое пламя свечки трепыхалось словно в испуге. Заухали ночные птицы, и тишина почему-то перестала казаться такой тревожной. Вторая бутылка настойки иссякла, но Этьен все равно как нельзя ясно ощущал внутри себя горечь. Ему хотелось бы думать, что связана она исключительно с закончившимися запасами спиртного. В какой-то момент Этьену даже показалось, что он искренне в это верит. — Он умер, — выдохнул Этьен после длительный паузы. — Человек, который провожал вас к эрлу. Его звали Дарел. Какое-то время я думал, что он умер не зря. — Я не могу судить, зря или не зря, — пожал плечами Роннет. — Что было, то было. Думается мне, были тогда на это причины. — Мне тоже какое-то время думалось, что были. Но теперь... — Этьен выдохнул и, опустив голову на стол, зарылся руками в волосы. — В тот год случилось столько бесполезных смертей, Роннет. Столько бесполезных смертей... Роннет в неуверенности нащупал его предплечье и оставил на нем руку. — Я понимаю... Должно быть, это тяжело. Но ведь никто не мог знать, что у эрла вам и вправду ничего не угрожает. — Я не знаю, Боги. Я правда не знаю... Этьен выпрямился, подхватил висевший на груди медальон и, вытянув его перед собой, долго всматривался в него. А спустя несколько долгих мгновений он вдруг тихо рассмеялся. — Когда-то я считал владельца этого медальона героем, — горько усмехнулся Этьен. — Но сейчас я понимаю, что ничего хорошего в том, что он сделал, не было с самого начала. Рено хотел быть героем... Но ему было совершенно плевать, что могло за этим геройством скрываться. Пожалуй, мне следовало осознать это гораздо раньше. — Это тяжко, — вздохнул Роннет, убрав свою руку себе на колени. — Это и вправду... — Нет. Совсем наоборот. Думаю, мне теперь станет легче. У Эотаса, знаешь... все-таки есть чувство юмора. — Этого не отнять. Они сидели в полумраке, слушая непрекращающуюся песню цикад и вторящие им птичьи вскрики. В молчании Этьен смотрел на свечу, неловко дергающуюся под порывами ветра. И почему-то в ней ему ясно виделась чужая усмешка. — Этьен, можно тебя попросить? — М? — Ты покажешь мне еще что-нибудь… Ну, так, как делал до этого? Только что-нибудь более жизнеутверждающее, если можно. — Конечно, друг. Я... постараюсь. Выдохнув, он прикрыл глаза и дотронулся до виска пальцами. Но, как бы он ни старался, ему ещё долго не удавалось сосредоточиться.