***
«Зато хоть машину нормально в гараж можно поставить», — почему-то с раздражением думала она, подъезжая к дому. Однако гараж снова был занят профессорским фордом. Она застонала, уронив голову на руль. Нэнси, задремавшая на выезде из Кокермута, вздрогнула от возмущенного гудка клаксона. — Я не сплю, миссис Дженкинс! — пробормотала она, выпрямляясь. Виктория невольно хихикнула. — Вьетнамские флэшбэки? Миссис Дженкинс была когда-то непосредственной начальницей Нэнси. Виктория к тому времени возглавляла отдел дизайна уже почти год, но и она побаивалась эту даму неопределенного возраста с неизменно постным выражением лица, завышенными требованиями к дисциплине и драконовскими мерами наказания за ее нарушение. Нэнси же, любившая погулять не только по выходным, чаще многих становилась объектом ее внимания. Миссис Дженкинс давно уволилась по семейным обстоятельствам, а травма осталась. — Что, уже приехали? — Нэнси с наслаждением потянулась и выглянула в окно. — А чего ты шумела-то? — Так, побочный эффект, — пробормотала Виктория. Профессор, как ни в чем не бывало сидевший за столом в саду, грациозно встал, завидев их. Раздражение поднялось в ней новой волной: он был чисто выбрит, одет в темно-синюю тенниску, рукава которой распирали неожиданные бицепсы, и серые джинсы, а на ногах красовались кофейного цвета мокасины. Даже волосы у него, кажется, были уложены. — Пожалуйста, предупреждайте заранее, если соберетесь уезжать, чтобы я вас не ждала! — не здороваясь, с места в карьер бросила она, проносясь мимо него к крыльцу. — Не знаю, хватит ли на вас обеда! — Ничего страшного, я не очень голоден. Профессор не спеша прошествовал за ней, оглянувшись на озадаченную Нэнси. — А-а, так вас не только одели, обули и постригли, но еще и накормили… — Нет, это не она говорит, это какой-то вселившийся в нее демон. — То-то вы умчались, не оставив и записки. — Простите, ваше величество, дело было срочное. Виктория бросила на него презрительный взгляд через плечо. — Не сомневаюсь. Он нахмурился. — Я навещал кое-кого в Кокермуте, заодно решил пополнить гардероб, потому что если вы в следующий раз принесете мне трусы, мое чувство собственного достоинства может этого не пережить. Сдавленный кашель заставил обоих обернуться. Виктория порозовела. Демон зашипел, но промолчал и с ворчанием свернулся в клубок. — Ой. Э-эм, это Нэнси. Нэнси Скерретт. Нэнси, это вот этот… тот… Профессор сложил руки на груди, откровенно наслаждаясь ее неловкостью. — Тот самый, в общем, бабушкин коллега, о котором я тебе говорила, — прошипела Виктория, подчеркнуто не глядя на него. — Уильям Лэм. — Он протянул девушке руку. — Или просто «М». — М-м… — слегка протрезвевшая Нэнси задержала его руку в своей, осматривая оценивающим взглядом с головы до ног. — М. На службе ее величества? Профессор хмыкнул. — В некотором роде. Это ее величество, — кивнул он на Викторию, — меня так... величает. — Да что вы мелете, несносный человек? — возмутилась та. — Когда это я вас так называла? — Да вот как ни обратитесь ко мне, так и говорите: «Эм...». Я думал поначалу, что это слово-паразит, а потом привык и решил, что мне подходит. — Взрослый образованный человек, профессор, в конце концов… Нэнси с интересом вертела головой как на теннисном матче, переводя взгляд между сцепившимися ни с того ни с сего подругой и странным, но восхитительно приятным мужчиной.***
— А ваша жена не возражает, что вы здесь живете? — Думаю, ей уже всё равно. — Давайте угадаю — вы давно охладели друг к другу, живете как брат с сестрой, и вообще она вас не понимает и никогда не понимала. — Ну, она точно охладела. — То есть, вы ее еще любите? — И всегда буду любить. Она мать моих детей. — У вас и дети есть? — Были. Двое. Мальчик и девочка. — Были? — Оба умерли. — Всё-таки, интересный вы человек. Вот так вот спокойно говорите о таких личных вещах с совершенно посторонним человеком. Не верится что-то во всё это. Виктория, всё это время молча наблюдавшая за импровизированным допросом и не принимавшая его всерьез, не выдержала. — И правильно делается. Не развешивай уши. Профессор усмехнулся и со звоном положил вилку на тарелку. Спокойная болотистая зелень глаз его сгустилась и потемнела. — А хотите, расскажу историю? — Не хотим, — поспешно вставила Виктория, дергая подругу за рукав. — Еще как хотим! — с вызовом воскликнула та, махом осушив свой бокал и уперев локти в столешницу. Профессор откинулся на спинку стула. — Жил-был молодой человек двадцати пяти лет, из состоятельной семьи, юрист с блестящим будущим, талантливой красавицей-женой и очаровательным сынишкой, жил и наслаждался жизнью. Даже когда выяснилось, что у мальчика серьезная болезнь и ему нужен особый уход и внимание, молодой человек не унывал: вместе они с чем угодно справятся. Он ушел из юридической фирмы и стал преподавать в университете: так он мог проводить больше времени с семьей, да и древние греки, римляне и византийцы всегда были ему ближе и роднее имущественного права. К тому же, в университете у него были замечательные коллеги, с которыми он вскоре подружился. Жизнь снова наладилась — по крайней мере, так казалось нашему новоиспеченному профессору. Пока он не застал любимую жену с одним из этих замечательных коллег, читавшим в его университете курс по поэтам-романтикам. В собственной кровати. — Он перевел взгляд с жадно внимавшей ему Нэнси на Викторию. Наверное, нужно было что-то сделать, сказать, как-то его остановить, но, словно загипнотизированная его спокойным голосом и потаенным желанием знать, она не вымолвила ни слова. — Видимо, посвящая свободное время своему особенному ребенку, профессор обделял вниманием свою не менее особенную жену. По крайней мере, так он себя убеждал. Крики, слезы, откровенные беседы… Жена покаялась, и он с облегчением ее простил. Через некоторое время выяснилось, что они станут родителями во второй раз. Он был на седьмом небе от счастья, а его жена, как оказалось, нет. Он всё пытался убедить ее, что их дочка — а это будет девочка, он был в этом абсолютно уверен — не обязательно родится такой же, как сын — а если и такой же, разве будут они любить ее меньше? Когда он это сказал, жена посмотрела на него с ужасом в глазах… В общем, ему ничего не оставалось, кроме как везти ее в клинику. Позже, застав жену с тем же коллегой во второй раз… — Профессор… — ее мужества хватило на одно только слово. Нэнси зачарованно молчала, забыв о вине, во все глаза глядя на профессора. Он лишь подался вперед и, побарабанив пальцами по столешнице, продолжил: — Он ничем не выдал своего присутствия. Он молча вышел из супружеской спальни, прошел в детскую, одел сына, собрал его рюкзачок и увез его к своей матери, а потом нашел квартиру и поселился там вдвоем с мальчиком. Нашел надежную няню с соответствующим опытом работы. Да, порой было горько и одиноко — жена за все это время даже не попыталась связаться с ним и спросить хотя бы о ребенке — но жизнь снова налаживалась. В университете он дружил с потрясающим человеком — с женщиной удивительного ума и притягательной красоты, женщиной теплой, спокойной, величественной. Она самозабвенно любила музыку и экзотические растения, — голос профессора потеплел, сделался мечтательно-печальным. Виктория опустила глаза, узнавая портрет. — Ей однажды приснилось даже, что она поет, а сам Моцарт ей аккомпанирует*. Он всё чаще стал наведываться в оранжерею в фамильном загородном доме, где вывел новый сорт цветка райской птицы**, который назвал ее именем… Всё бы хорошо, только женщина была замужем. Муж ее тяжело болел, и она самоотверженно о нем заботилась, не доверяя никому, находя отвлечение и утешение в их... дружбе. Но лечение не помогало, и врачи сдались, посоветовав обеспечить мужу максимальный комфорт до неизбежного, хоть и нескорого исхода. Всё взвесив, она приняла решение переехать в сельскую местность, ухаживать там за мужем в тишине и покое, и приезжать в Лондон лишь изредка, читать короткие курсы лекций в качестве приглашенного профессора. Наш герой не смирился с таким положением дел и долго еще ездил к ней. Она была всё так же с ним ласкова, но однажды угрызения совести взяли верх над одиночеством, и она попросила его приезжать отныне только в качестве друга и бывшего коллеги. Что ему оставалось делать? Его сына не стало несколькими месяцами ранее. Его жена, с которой он так и не нашел в себе силы развестись, покончила с собой, брошенная ветренным любовником, за год до этого. Он не мог потерять еще и друга. И всё равно потерял — когда муж скончался, она оборвала с ним всяческие контакты, а приезжать без приглашения он не решался. Наверное, это было справедливо — в конце концов, чем он был лучше своей покойной жены? Наверное, он всё это заслужил. Сплетни и слухи преследовали его повсюду. Он сменил место работы, стал циничным и эгоистичным, нарастил толстую шкуру. Впрочем, любое упоминание поэтов-романтиков и имена «Джон» и «Гордон» в любом сочетании по-прежнему вызывают у него желудочные колики. — Уильям Лэм подцепил вилкой кусочек ветчины, положил в рот, тщательно прожевал и проглотил. Виктории казалось, будто невидимая рука сжала в груди ее сердце и легкие. — А теперь скажите мне, милые барышни: как вы думаете, заботит ли человека с такой историей, что о нем думают другие люди?***
После обеда утомленная долгой поездкой и притихшая после рассказа профессора Нэнси решила подремать. Виктория прикрыла за собой дверь гостевой спальни и прошла на кухню, где профессор по своему обыкновению мыл посуду. Она облокотилась на гранитную стойку, чувствуя, что должна что-то сказать, и не находя слов. Как ты находишь в себе силы открывать глаза по утрам? — А я вовсе не думаю, что вы циничный и эгоистичный. И шкура у вас не толстая. Стих плеск воды. Плечи профессора напряглись — только не оборачивайся, подумала она, я не знаю, что делать, если ты обернешься. Он только кивнул и сказал хриплым голосом: — А жаль. — Разве что хамоватый иногда, — вырвалось у нее против воли. Она недовольно зажмурилась, ругая себя, но с облегчением услышала смешок и улыбнулась сама. Знакомая территория. — Но это, я думаю, у вас защитный механизм такой. Что об этом говорит ваш психотерапевт? — Говорит, что мне нужно поменьше думать и побольше гулять. — Профессор всё же обернулся, вытирая руки полотенцем. — Присоединитесь? — Сейчас? — У вас другие планы? Подруга ваша, кажется, слишком… плотно пообедала, ей сейчас кровать — лучшая компания. — Я собиралась поработать немного за мольбертом, но, честно говоря, последние попытки меня как-то… не вдохновляют… — Да! — Профессор хлопнул себя по лбу. — Совсем забыл. Пойдемте-ка. Заинтригованная Виктория последовала за ним в сад. Профессор одним прыжком взлетел на крыльцо флигеля и тут же выскочил обратно, держа в руке пакет с незамысловатой надписью «Всё для искусства». — Я случайно нашел ваш список в гараже. Виктория сунула руку в пакет и вытащила один из тюбиков наугад. Церулеум. Профессор задрал голову к чистому, без единого облачка небу. — Небесная лазурь, — сощурился он и поймал ее взгляд. — Пригодится, если решите написать автопортрет. Виктория растерянно улыбнулась. — Спасибо. Вы хотели сказать, летний пейзаж. — Я хотел сказать, автопортрет. — Он вздохнул и добавил с хитрецой в голосе: — Судя по вашей прическе, вы так редко смотрите в зеркало, что забыли, какого цвета у вас глаза. Виктория беззлобно ткнула его в плечо. — Умеете вы польстить девушке, ничего не скажешь. — Зачем красивой, умной, талантливой женщине лесть? Вы на похоронах были… волосок к волоску, безупречно накрашены, и платье на вас смотрелось великолепно, и с каждым, кто к вам подходил, вы были образцом терпения и учтивости. Я смотрел на вас и думал, как вы похожи на Шарлотту. — Виктория поежилась. Сравнение ее неожиданно покоробило. — Она всегда выглядела элегантно и вела себя идеально — ну, если не считать очевидного. И она всегда была несчастна. Я смотрел на вас и думал: какая несчастная девушка. Да-да, я понимаю, из моих уст это звучит странно. А потом вы выскочили из речки… — Он осекся, заметив ее пунцовые щеки, рассмеялся. — А потом вы выскочили из дома, похожая на взъерошенного воробушка в халате, напоили меня кофе, пригрозили лопатой, нахамили в ответ, накормили завтраком… Вы совсем на нее не похожи. Я уверен, что вы если и не счастливы сейчас, то и не несчастны тоже. И непременно еще счастливы будете. Виктория теребила край пакета, не решаясь встретиться с ним глазами. — Так что насчет прогулки? — Только если на велосипеде. — Она наконец подняла на него взгляд. — У меня нет велосипеда. — Ну, значит, вы пешком, а я на велосипеде. Я сто лет не каталась, никак накататься не могу! А можем и по очереди!